вынимался  только  под
Рождество?
   Я осторожно коснулась золотоволосой коленопреклонной  Марии  в  белом
платье и голубой накидке... На фигурке скопилась пыль!  Да  и  вообще  -
весь "вертеп"  был  в  пыли!  Это  была  не  такая  густая  пыль,  какой
"зарастают" совсем забытые вещи... Нет, наверняка "вертеп"  стоял  здесь
постоянно и его раз в неделю протирали.
   Бедный Веник... Вот она, твоя сказка!
   "Вертеп" на был заведен: я специально повернула его и посмотрела - он
заводился, как таймер на кухонной  плите,  с  помощью  круглой  ручки  с
циферблатом, с красной  стрелочкой,  устанавливавшейся  на  определенный
час. Я попыталась покрутить ручку... Хотела  завести  его,  в  память  о
Венике, и посмотреть, действительно ли светятся младенец в яслях и нимбы
над головами Иосифа и Марии. Но  -  не  получилось...  Я  быстро  поняла
причину: "вертеп" работал от батареек, а сейчас "кармашек" для  батареек
был пуст! Да и все три "гнезда" для лампочек, располагавшиеся под сводом
"пещеры", так же были пусты...
   Я оставила в покое игрушку, подошла к столу Юзефа, села в его рабочее
кресло...   И   попыталась   представить   себя   удачливым   знаменитым
сценаристом.
   Нет, ничего не получалось...
   Ведь моя единственная изданная книга разошлась, но не оставила  следа
о себе, а остальные сказки мертвым грузом лежали в  нижнем  ящике  моего
собственного письменного стола в Москве!
   И мне вдруг захотелось в Москву...
   К моим сказкам...
   К друзьям...
   К маме...
   И тогда я начала представлять себе, как завтра же закажу себе  билеты
в Москву, соберу потихоньку чемоданы и скажу Юзефу:
   "У меня для тебя есть две новости: хорошая и плохая.
   Какую ты хочешь услышать раньше?"
   А он ответит: "Хорошую."
   И я скажу: "Хорошая новость - у меня будет ребенок, плохая - я  уходу
от тебя."
   И он упадет передо мной на колени и будет умолять остаться...
   Нет, не будет! Я его знаю! Он просто посмеется надо мной.  Он  всегда
надо мной смеется, когда я пытаюсь серьезно поговорить с ним.
   И никогда я не осмелюсь сказать Юзефу, будто  ухожу  от  него.  И  уж
подавно - в таком идиотически-легкомысленном тоне! Хотя - хотелось бы...
   Серебристый свет  лился  в  комнату,  чуть  подернутое  инеем  стекло
холодно сияло, шел снег, такой густой  и  пышный,  словно  лебяжий  пух,
словно действительно  где-то  на  небесах  Матушка  Зима  выбивала  свою
перину!
   На фоне льдисто-сияющего холодного окна я темное  очертание  вазочки,
показавшейся мне знакомой. Я подошла, взяла  ее  в  руки...  Фарфор  был
настолько холодным, что обжег мне пальцы!  Неестественно-холодным,  если
учесть, что стоял он не  снаружи,  а  в  комнате,  на  подоконнике,  под
которым проходила батарея!
   Это была вазочка с пеплом Веника.
   Юзеф  собирался  купить  для  нее  нишу   в   одном   из   краковских
колумбариев... Но нашлись другие дела,  более  важные,  тем  более,  что
теперь Веник мог и подождать, он уже не  предпринимал  даже  тех  робких
попыток привлечь к себе отцовское внимание, как иногда случалось,  когда
он был жив!
   Я поспешила поставить вазочку обратно на подоконник.
   Мне стало вдруг холодно и страшно в темном кабинете, освещенном  лишь
мертвящим светом уличного фонаря.
   Музыка, гремевшая в гостинной, вдруг оборвалась...
   Значит, сейчас забьют колокола и запоют благодарственный гимн!
   Сейчас, сейчас родится Христос!
   Я глубоко вздохнула и сложила руки на груди, хоть и не знала,  о  чем
мне молиться... Но ведь грядущая минута - самая чудесная в будущем году!
И любая молитва, произнесенная в эту минуту, сбудется!
   ...От  благочестивых  мыслей  меня  отвлекло  легкое   поскрипывание.
Поскрипывание исходило от этажерки с игрушками! Я сделала шаг к ней... И
увидела...
   Я увидела, как круглая ручка  таймера  на  подставке  "вертепа"  сама
собою поворачивается!
   Мне не почудилось, я действительно видела это!
   Я верю в то, что я это видела!
   Верю в то, что это действительно было!
   Ведь была Рождественская ночь, самая чудесная ночь в году,  причем  -
шла самая главная минута этой ночи...
   Ручка таймера медленно поворачивалась, словно невидимая рука  крутила
ее, устанавливая красную стрелочку напротив отметки двенадцать...
   ...Но ведь в "вертепе" нет батареек! И лампочек тоже нет - значит, он
не засияет!
   Во всех костелах Кракова зазвонили колокола.
   Благодарственный гимн, транслируемый по радио, донесся из гостинной.
   А  маленький  "вертеп"  вдруг  осветился  изнутри  теплым  золотистым
светом, и заиграла музыка - тот же самый рождественский гимн, но  только
в исполнении райских колокольчиков!
   - и засияли нимбы над головами Иосифа и Марии, и  засиял  младенец  в
яслях, и засияла Вифлеемская звезда над пещерой.
   Можете не верить мне, если не хотите!
   Если вы осмеливаетесь не верить в чудеса... В рождественские чудеса!
   Но я знаю - это было!
   И я верю!
   Я верю, что это чудо было сотворено специально для меня - для глупой,
несчастной, беременной фантазерки! Чтобы утешить меня,  чтобы  дать  мне
доброе знамение на всю оставшуюся жизнь...
   Я стояла на коленях перед этажеркой с игрушками, плакала и,  кажется,
пыталась молиться, хотя я не знаю целиком ни одной молитвы.
   Дверь в кабинет распахнулась...
   "Вертеп" погас и колокольчики утихли...
   И я услышала голос Юзефа:
   - Что ты здесь делаешь? Почему ты ушла?
   - Я решила встретить Рождество в одиночестве,  так  приятнее,  чем  с
этими твоими гостями, - сквозь слезы прошептала я.
   - Господи! Ты что, плачешь? И почему ты на коленях?
   - Я молюсь! Во всяком случае, я пытаюсь!
   - Девочка моя!
   Он явно был умилен... Он бросился ко мне, поднял меня с колен, обнял.
   - Девочка моя! Какая же ты славная!
   ( Читай - "Какая же ты  глупая!"  -  мужчина  всегда  чувствует  себя
увереннее  с  глупой  женщиной,  понятно,  почему  Юзеф   так   радуется
очередному доказательству моего дегенератизма! ) -Идем, там уже  подарки
распаковывают, посмотри, что  я...  То  есть,  что  Дедушка  Мороз  тебе
приготовил! Кстати, спасибо тебе за твой подарок... Правда, боюсь, я  не
могу оценить его так, как  оценил  бы  его  Вениамин.  У  меня  плохо  с
обонянием - последствия гайморита.
   Мы спустились вниз.
   Гости  недоумевающе  уставились  на  мою  зареванную  физиономию,  но
воспитанность победила - они не стали задавать глупых вопросов, как  это
сделали бы русские гости!
   Юзеф подвел меня к елке.
   Под елкой лежал только один сверток - большой, круглый, мягкий  -  на
нем была приколота бумажка с моим именем, написанным по-русски!
   Всхлипывая, я принялась разматывать бумагу.
   Один слой, второй, третий, пятый, восьмой...
   Сверток все уменьшался в размерах и терял округлые очертания.
   Наконец, в моих руках  оказалась  маленькая  бархатная  коробочка,  в
каких продаются ювелирные украшения.
   Я открыла коробочку...
   Это  не  были  бриллианты  или  сапфиры  -  вроде  тех   современных,
элегантных, обыденных по виду и средних по цене украшений,  какие  дарил
мне Андрей ( одно из таких колец  и  серьги  у  меня  украли  поклонники
Вельзевула ) - нет, это было старинной работы, массивное, но чрезвычайно
изысканное кольцо: золото, круг черной эмали, в центре круга - крохотное
золотое распятие - не крест, а именно распятие  с  фигуркой  Христа!  Не
представляю, сколько могло стоить это кольцо.
   И уж подавно - где его Юзеф добыл? На каком-нибудь аукционе?
   - Тебе нравится? - голос Юзефа так трогательно дрогнул, что  я  сразу
забыла все свои обиды и повисла у него на шее!
   - Конечно! Это такое чудо!
   - Этому кольцу пятьсот лет. Пятнадцатый век...
   - Правда?!
   Пятнадцатый век... Сколько разных людей носило его  до  меня...  Быть
может, оно мне расскажет пару историй,  которые  помогут  мне  написать,
наконец, бестселлер?!
   - Дай, я его на тебя надену... Могу я объявить о нашей помолвке?
   ...Хотя я давно уже ждала этого вопроса,  он  застал  меня  врасплох.
Ведь я уже приготовилась уехать! Вернуться в Москву! К своим сказкам,  к
друзьям, к маме! Я передумала жить с Юзефом,  пока  смерть  не  разлучит
нас... Конечно, можно было бы "передумать  обратно",  но  это  потребует
некоторого времени, ведь все рожденные под знаком Рака  знамениты  своей
медлительностью...
   - Может, не будем пока? Подождем? - робко попросила я.
   В кошачьих глазах Геральта из Ривии сверкнули недобрые "ведьмаческие"
огоньки.
   - Панове! - крикнул он. -Попрошу  минуту  внимания!  Мы  -  я  и  моя
невеста Анастасия - желаем объявить о своей помолвке! Свадьба  состоится
через месяц.  Мы  еще  должны  съездить  в  Париж  и  сшить  подвенечное
платье...
   Все присутствующие озадаченно умолкли, а какой-то невысокий толстяк с
лихими - истинно-польскими, как у Леха Валенсы! - седыми усами подскочил
вдруг ко мне и принялся  пылко  целовать  мои  руки,  возбужденно  крича
Юзефу:
   - Ну, удивил! Ну, удивил, пан Юзеф! Она же тебе  во  внучки  годится!
Удивил... За что только тебя женщины любят?
   Юзеф самодовольно усмехался.
   А я молчала и даже не пыталась отнять свои руки у усатого толстяка.
   А что я могла бы сказать?!
   СВЕТЛАНА.
   Светлана по прозвищу  Золотая  Рыбка,  красивая  девочка  с  длинными
золотыми волосами,  в  разбитых,  потрескавшихся  сапогах,  в  шубке  из
искусственного меха, настолько старой и истертой, что она уже совершенно
не грела, в  детской  вязаной  шапочке,  без  перчаток,  с  пятьюдесятью
долларами в кармане, шла по заснеженной темной улице: был поздний вечер,
падал снег, было холодно, но все же не настолько холодно, чтобы  бывалая
"путешественница" Золотая Рыбка могла бы замерзнуть насмерть.
   Хотя...  Замерзнуть  насмерть,  уснуть  и  не  просыпаться  больше  -
пожалуй, это было бы для не сейчас самым лучшим выходом!
   Единственным выходом.
   Потому что вернуться назад, в подземелье, в Империю Рыбка не могла.
   А больше идти ей было некуда!
   Было бы ей лет двенадцать - как тогда, когда она сбежала  из  дома  -
она решилась бы, пожалуй, обратиться в один из христианских приютов. Она
знала их адреса, потому что ей  приходилось  не  раз  возвращать  оттуда
детей...
   Но ей недавно исполнилось пятнадцать.
   Рыбка считала себя уже слишком взрослой для приюта!
   А потому - брела теперь без цели и без надежды, дрожа в своей  убогой
вылезшей шубке, а снег шел все сильнее...
   Рыбке было грустно и страшно. Гораздо страшнее, чем в тот день, когда
она сбежала от матери и отчима! Тогда ее переполняли ярость, обида  и  -
возбуждение: ведь она решилась наконец на ПОСТУПОК! Ушла!  Действительно
ушла! Доказала матери, что может обойтись и  без  ее  фальшивой  заботы,
обернувшейся - предательством. Тем более - было лето, тепло, на  помойке
возле рынка было много ящиков с чуть тронутыми тлением,  но  еще  вполне
годными в пищу фруктами, очень вкусными даже, а потом - ее заметили и  о
ней "позаботились", хотя и здесь эта забота была совсем не  бескорыстна,
с ней делали примерно то же, что сделал с ней отчим, но Рыбка  была  уже
умненькая, она понимала, что глупо ждать  от  чужих  людей  бескорыстной
заботы ( это мать должна была любить ее и заботиться бескорыстно,  а  не
пытаться удержать с помощью дочкиных прелестей этого  грубого,  вонючего
мужика! ), к тому же - то, что делали с ней здесь ( будь то  Кривой  или
еще кто-нибудь из мужчин ) было почему-то совсем не так  больно,  как  с
отчимом, а иногда  даже  и  приятно!  И  потом  она  не  без  некоторого
удовольствия даже "промышляла" на вокзалах. Она ведь была  красива...  А
потому  -  платили  ей  больше,   чем   другим   девочкам,   она   могла
покапризничать и отказаться, ее никогда не били, у нее  даже  "цивильный
прикид" был, чтобы выполнять  разнообразные  "особые  задания".  Правда,
теперь, распрощавшись с подземным  миром,  Рыбка  поняла,  что  и  у  ее
особого положения есть свои недостатки: ведь она, в результате,  ничего,
совсем ничего не умела, кроме  как  раздвигать  ноги  перед  мужиками  и
ласково разговаривать с похищаемыми детишками! Ее, например, воровать не
учили: она была слишком заметна, чтобы стать хорошей  воровкой,  слишком
много  притягивала  к  себе  взглядов...   Правда,   благодаря   милому,
располагающему личику и нежному голосу, она легко входила  в  доверие  к
людям и могла по-мелкому мошенничать. Впрочем, в Москве она этим никогда
не занималась, чтобы не  быть  потом  случайно  узнанной  кем-нибудь  из
пострадавших: опять же -  слишком  заметная,  запоминающаяся  внешность!
Мошенничеством Рыбка "развлекалась" во время летних "вояжей" по  стране.
И вряд ли теперь она могла бы таким путем прокормиться...
   Да и стоило ли?
   Она ведь не любила ту жизнь, которую ей приходилось вести!  Многим  -
нет,  большинству  это  нравилось!  -  были  даже  такие,  кого   влекла
"романтика свободной жизни", романтика  коллектора,  подземки,  гнили  и
вшей! Кто, подобно этому глупому мальчишке Мелкому, ради  этой  гнусной,
грязной, убогой, беззаконной, бесполезной, бессмысленной жизни бросали и
любящих родителей, и теплую квартиру с чистой ванной,  кто  считал  себя
"избранным", специально созданным для этой жизни, кто  стремился  к  ней
целенаправленно, кто приходил в "нижний мир",  в  Империю  безо  всякого
принуждения! Короче, были те, кому нравилась эта жизнь... А вот Рыбка ее
не любила. И всегда мечтала  вырваться.  И  рассказывала  себе  на  ночь
сказки с хорошим концом. Ну,  вроде  как  -  подходит  к  ней  на  улице
представительный мужчина, восхищается ее красотой, но не  с  тем,  чтобы
снять на ночь, а потому что он - известный  фотограф  или  кинорежиссер,
разглядел в ней, помимо внешности, еще и уникальную  фотогеничность  или
актерский талант, все равно что, лишь бы забрал ее к себе, сделал бы  из
нее звезду, а потом - пусть бы мать увидела ее по телевизору и  пожалела
бы о том, что так плохо поступила с единственной  дочкой,  и  пришла  бы
просить прощения, и Рыбка бы ее простила, обязательно простила... Или  -
другая фантазия: чтобы в Рыбку влюбился благородный  следователь,  вроде
Коррадо Каттани из "Спрута" ( Рыбка смотрела этот фильм еще там, дома, и
тогда она мечтала о том, чтобы Коррадо  Каттани  оказался  ее  настоящим
отцом, а теперь - она предпочла бы, чтобы он в нее влюбился, спас бы ее,
как он спас Титти Печа-Шалоэ, и  женился  бы  на  ней!  ).  Потом  место
благородного комиссара  занял  некий  вымышленный  "авторитет",  который
делал Рыбку своею подругой - он бы не разочаровался в ней никогда, Рыбка
могла быть верной, она только и мечтала всю  жизнь  о  том,  чтобы  быть
верной кому-нибудь, чтобы быть кому-нибудь нужной! В общем-то, благодаря
этим мечтам Рыбка и была такой хорошей проституткой:  в  каждом  клиенте
она  видела  своего  потенциального  освободителя  и  потому  отдавалась
каждому со всей искренностью, с желанием понравиться, угодить...
   ...Но теперь этот путь был для нее закрыт!
   Теперь она не мечтала больше о фотографе, режиссере, Коррадо  Каттани
и "авторитете", теперь ей было смешно и гадко вспоминать об  этих  своих
мечтах, теперь она  не  могла  больше  искать  своего  избранника  среди
"клиентов", теперь у нее вообще больше не могло быть  никаких  клиентов,
потому что она знала, кто единственный избранник, потому что теперь  она
могла любить по-настоящему и хранить верность - хотя бы памяти его! -  и
в  память  о  нем  соблюсти  чистоту  своего  тела,  с  которого   былые
прегрешения он смыл бесстрастными, заботливыми, нежными прикосновениями!
   Венечка, милый Венечка!
   Когда Рыбка вспоминала о нем, она заходилась в слезах.
   Он смог понять ее и пожалеть!
   Он смог бы и оценить ее, и вытащить из этой  грязи,  сделать  честной
женщиной, матерью семейства, окружить любовью и  роскошью,  каждый  день
купать в ванне со вкусно пахнущей розовой пеной...
   Но Веника больше нет.
   А потому - лучше бы ей замерзнуть насмерть...
   Падал снег.
   Рыбка шла, горько плача и дрожа от холода, сама не сознавая,  куда  и
зачем она идет.
   А потом она услышала пение... Серебристые переливы нежнейших  детских
голосов!
   Рыбка  остановилась,  прислушалась...  Действительно,  поют!  Далеко,
правда... Плохо слышно... Но так поют, что  сердце  замирает  в  сладкой
истоме и кажется, что вся душа раскрывается, как цветок, навстречу этому
пению, а за спиной вырастают крылья!
   Светлана по прозвищу Золотая Рыбка, сама  того  не  подозревая,  была
очень музыкальна. Совершенно неразвитая в этой области ( ровно как и  во
всех других областях, кроме секса, пожалуй!  ),  она,  однако,  обладала
прекрасным слухом и врожденным  чутьем,  заставлявшим  ее  замирать  при
звуках классической  музыки,  и  -  спасаться  бегством  от  музыкальных
киосков,  истошно  орущих  фальшивыми  голосами  современных   эстрадных
кумиров.
   И сейчас, стоя на заснеженной темной  улице,  вслушиваясь  в  далекие
дивные звуки, Рыбка млела и таяла, чувствуя, как боль, грызущая ее душу,
превращается в сладостную тоску о нездешнем...
   Будучи девушкой практичной, Рыбка  огляделась,  ища  источник  дивных
звуков... Но ничто не указывало на близость театра или концертного зала,
да и сугробы, отражая звук, мешали определить его источник!
   Рыбка была настолько зачарована, что решилась  спросить  у  спешащего
куда-то мужчины с елкой на плече и мандаринами в оранжевом пакете:
   - Извините, вы не  знаете,  где  это  поют?  -  робко  спросила  она,
стараясь не  попасть  в  свет  фонаря,  чтобы  убожество  ее  одежды  не
отпугнуло одинокого прохожего.  Он  мог  подумать,  что  она  собирается
попрошайничать...
   - Поют? - растерялся мужчина.
   Прислушался, повертел головой... И указал на другую сторону улицы:
   - Вон там поют! Видите?  Костел  Непорочного  Зачатия.  Там  католики
сегодня Рождество празднуют.
   - Католики? - удивилась Рыбка. -А кто это?
   - Ну-у-у... Ну, иностранцы, поляки всякие.
   - А все  поляки  -  католики?!  -  в  голосе  Рыбки  зазвучала  такая
трепетная надежда, что мужчина отступил от нее на два шага.
   - Вроде - да... Вы извините, я спешу...
   - Пожалуйста! Еще один вопрос!!!
   - Да?
   - Скажите, а костел - это церковь по-ихнему?
   - Да, это ИХ церковь, - мужчина специально сделал ударение  на  "их",
но Рыбка не поняла, почему...
   Мужчина ушел.
   Рыбка стояла в задумчивости, ощупывая в кармане  пятидесятидолларовую
бумажку. Но потом - вздохнула, тряхнула волосами  и  решительно  полезла
через сугробы на другую сторону улицы.
   "Ты - еврей?"
   "Нет, я - поляк..."
   "Католики? А кто это?"
   "Ну, иностранцы, поляки всякие."
   ...О  церкви,  о  Боге,  об   ангелах   она   имела   самое   смутное
представление. О Баал-Зеббуле она имела куда больше сведений, чем о том,
кому поклонялись люди верхнего мира, во имя  кого  они  носили  золотые,
серебряные  и  аллюминевые  крестики,  чье  тонкое  лицо  с   огромными,
сострадательными глазами она могла  видеть  на  надвратных  иконах  всех
московских монастырей. Но при этом - Рыбка знала, что люди верхнего мира
платят священникам деньги, чтобы те заказывали  заупокойные  молитвы  об
умерших. Можно было даже заказать молитвы на целый  год!  Это,  конечно,
стоило дорого, но зато - целый  год  любимое  имя  будет  повторяться  в
молитвах во время соответствующего обряда в храме. Какой в этом смысл  -
Рыбка не ведала:  похоже,  люди  верхнего  мира  считали,  что  молитва,
произнесенная специальным человеком в специальном месте, быстрее доходит
до Бога и до того, чье имя заказываешь поминать.
   У Рыбки было пятьдесят долларов.
   Она решила заказать заупокойную молитву по Венику.
   Пусть он - там, наверху - узнает, что Рыбка любит и помнит его здесь,
внизу...
   Костел возвышался над нею темной  громадой:  вытянутый,  заостренный,
условно устремлявшийся к небу в едином порыве сотен молящихся душ!
   Он вовсе не был похож на православные церквушки, которых Рыбке немало
п