не   вызывает,   и
парапсихопогические  явления, такие, как передача  мыслей  на  расстоянии,
"дальновидение" на сотни километров и предвидение будущего,  вызывающие  у
большинства  серьезных ученых в лучшем случае скептические улыбки.  И  для
такой  реакции  есть  основания. Основным условием  научного  исследования
является   уверенность  в  существовании  факта,   который   нуждается   в
объяснении. Если само наличие факта вызывает сомнение, если предполагается
ошибка  в  наблюдении  или,  того  хуже, умышленная  фальсификация,  любой
уважающий  себя  ученый немедленно теряет интерес к проблеме.  Слишком  уж
велик  риск стать жертвой мистификации и потратить время, силы и  средства
на   изучении   того,   чего  не  существует  в  природе.   К   сожалению,
парапсихологические  феномены дают основания для таких  опасений:  в  этой
области подвизается великое множество людей, не имеющих солидной репутации
в  науке,  не проводивших никаких признанных систематических исследований,
склонных   принимать  желаемое  за  действительное,  доверять  собственным
впечатлениям  и  интуиции  без строгих методов контроля,  а  то  и  просто
готовых  во  имя  сенсации  представлять на  всеобщее  обозрение  заведомо
фальшивый  материал. И ученые, дорожащие своим престижем,  пугаются  такой
возможности  и  обращаются к более надежным, проверенным,  но...  зачастую
менее  интересным  феноменам. В результате возникает  порочный  круг,  при
котором  загадочные  явления человеческой психики все  более  отдаются  на
откуп  энтузиастам с сомнительной репутацией или откровенным шарлатанам  и
фокусникам-фальсификаторам. Между тем подлинный прогресс  в  этой  области
мог  бы  привести к перевороту в науке о мозге и о человеке, и  участие  в
исследованиях серьезных ученых представляется жизненно важным.
 Как же быть? Я думаю, что на первом этапе необходимо более активное и
комплексное  изучение по крайней мере таких феноменов, само  существование
которых  сомнений  не  вызывает,  получивших  уже  определенный  статус  в
академической науке, но не сделавшихся от этого менее загадочными.  Прежде
всего речь идет о гипнозе.
 ...  Двадцать семь лет тому назад, в физиологической лаборатории 1-го
Московского медицинского института, расположенной на базе клиники  нервных
болезней, мы принимали американского гостя - специалиста по изучению  сна.
Он  провел  месяц  в  лаборатории,  принимая  участие  в  исследованиях  и
обсуждениях  научных  проблем,  и  лишь незадолго  до  возвращения  в  США
признался  мне в истинных целях своего визита. Интересовали  его  не  наши
исследования сна, которые начались незадолго до этого и еще не привели  ни
к  каким серьезным открытиям, а контакты с советскими парапсихологами,  не
признанными   академической  наукой.  И,  рассказав  о  нескольких   своих
встречах,  доктор Макс Тот внезапно спросил меня: "Хотите познакомиться  с
очень  сильным гипнотизером, Владимиром Райковым?" По молодости лет  я  не
очень беспокоился о своей научной репутации. (Впрочем, и в дальнейшем я не
очень  за нее опасался, иначе никогда не решился бы опубликовать несколько
ныне международно признанных, а в тот период очень спекулятивных идей).  Я
встретился   с   Райковым,   послушал  его  и  посмотрел   некоторые   его
эксперименты,  о  которых речь пойдет ниже, и уговорил  заведующего  нашей
лаборатории  пригласить  Райкова выступить  у  нас  с  докладом.  Владимир
Леонидович пришел в сопровождении нескольких своих испытуемых и для начала
предложил  провести  их  неврологическое обследование.  Я  и  мои  коллеги
убедились,  что  у  испытуемых нет никаких признаков отклонения  в  работе
мозга.  А  затем произошло нечто в высшей степени необычное.  Райков  ввел
испытуемого   в   состояние  глубокого  гипноза  и  произнес   "магическое
заклинание":  "Тебе два дня". Произнесенное громовым голосом, напоминающим
рыканье   льва,  это  заклинание  произвело  поразительное   действие:   у
испытуемого     появились    неврологические    рефлексы    новорожденного
(отсутствующие  у  взрослых  людей),  раздался  плач,  напоминающий   плач
новорожденного   и,   что   самое   удивительное,   появились   плавающие,
некоординированные движения глаз. Когда мы приподняли испытуемому закрытые
веки,  мы  обнаружили, что один зрачок смотрел прямо  на  нас,  тогда  как
другой  уплыл  далеко  вверх. Здоровый человек не в состоянии  произвольно
распорядиться   так  своими  глазами,  и  вообще  законы   неврологии   не
предусматривают возможности такой дискоординации взора: это бывает в норме
только  у  младенцев,  до формирования всего нервного  аппарата  регуляции
взора.
 Я, после встречи с Райковым, был уже морально готов к такому удару по
моим  неврологическим представлениям, но для моих коллег это  было  весьма
тяжелым  переживанием. Некоторое время они сидели с совершенно  обалделыми
выражениями  лиц,  а  затем кто-то робко спросил  Райкова,  как  он  может
объяснить  этот  интересный  эксперимент. И Владимир  Леонидович,  ничтоже
сумняшеся, принялся объяснять.
 Разумеется, он ничего не мог объяснить, ибо и сейчас, спустя четверть
века,  мы  только  с  трудом приближаемся к самому общему  пониманию  этих
феноменов.   Но   Райков   принялся   уверенно   и   весьма   поверхностно
манипулировать некоторыми достаточно примитивными представлениями о работе
мозга, которые в тот период предлагались студентам. Через пять минут стало
очевидно,  что  у  него  нет  не только объяснений,  но  и  сколько-нибудь
глубоких знаний неврологии и физиологии мозга.
 И  тогда  мои коппеги вздохнули с облегчением: "А, так он  же  ничего
толком  не знает... Стоит ли тратить время?" Разумеется, я не мог упустить
такого  случая. "Коллеги, - сказал я, - ваша реакция напоминает мне старый
английский анекдот: ДДжим, я только что встретил твою лошадь. Она говорит,
что кончила Кембридж". - ДВрет, ничего она не кончала"". "Вам, коллеги,  -
продолжал  я,  -как  и герою анекдота, неважно и не удивительно,  что  эта
лошадь  (жест  в  сторону  Райкова) умеет говорить.  Вам  важно,  что  она
Кембриджа не кончала. Но говорить-то она умеет и, даже если сама не  может
объяснить,  как  это  у нее получается, с нас-то, претендующих  на  звание
ученых,  эту  обязанность  никто  не снял.  Необходимо  думать  и  изучать
феномен, коль скоро он существует". В тот период мой призыв остался гласом
вопиющего  в  пустыне, и это была типичная реакция научного сообщества  на
новый ошарашивающий факт: а нельзя ли под тем или иным предлогом (на  этот
раз   -  под  предлогом  недостаточной  научной  компетенции  гипнотизера)
уклониться от вызова природы и сохранить сложившееся мировоззрение?  Такой
поиск интеллектуального комфорта нередко очень мешает в науке.
 Между  тем кое-что существенное удалось подметить уже тогда.  Попытка
применить  в  гипнозе  прямую инструкцию по типу:  "Подвигайте-ка  глазами
одновременно  в  разные  стороны" - успеха не  имела.  На  эту  инструкцию
испытуемый   не   реагировал.  Весь  комплекс  "симптомов  новорожденного"
возникал самостоятельно только тогда, когда испытуемому внушался целостный
образ  -  образ  двухдневного ребенка. То же самое характеризовало  и  все
остальные   эксперименты  с  гипнозом.  Если  испытуемому  внушали   образ
шестилетнего ребенка, его почерк становился таким же, каким  был  в  шесть
лет.  Но  из "прямой инструкции": "Пиши так, как ты писал в шесть  лет"  -
ничего   не  получалось.  Райков  создал  себе  имя  развитием  творческих
способностей  в  гипнозе. Его испытуемые после нескольких сеансов  гипноза
начинали значительно лучше и интереснее рисовать или играть на музыкальных
инструментах.  Но  и это удавалось только тогда, когда им  внушался  образ
хорошо им знакомого выдающегося деятеля искусства: "Ты - Репин" или "Ты  -
Рахманинов",  и  дальше  следовала  очень  открытая,  ничем  не  скованная
инструкция:  "Рисуй" или "Играй". Это отнюдь не означало,  что  испытуемые
начинали писать картины в стиле Репина или играть в манере Рахманинова.  В
их  творчестве  проявлялись их собственные пристрастия и даже  пристрастия
самого  Владимира  Леонидовича, который и сам писал  картины.  Но  степень
отождествления себя с выдающимся художником как с личностью была,  тем  не
менее,  впечатляющей. Когда одной испытуемой, которой внушили образ Репина
(пол  в  этих  экспериментах  значения не имел),  предложили  ответить  на
вопросы   психологического  опросника,  она  откладывала  в  сторону   как
непонятные  вопросы, содержавшие реалии современного быта, отсутствовавшие
во  времена Репина, такие, как телевизор. Когда студенту внушили,  что  он
англичанин,  и  Макс  Тот бегло заговорил с ним по-английски  (разумеется,
мальчик немного знал язык), то на неожиданный вопрос: "Do you like  пиво?"
("Любишь  ли  ты  пиво?") последовал еще более неожиданный ответ  "What'
mea  пиво?"  ("Что  такое  пиво?"), т.е. степень  отождествления  себя  с
внушенным  образом  была так велика, что парень "забыл"  значение  русских
слов.  Когда  одному испытуемому внушили, что он Поль Морфи  -  гениальный
американский  шахматист,  - и предложили сыграть  в  шахматы,  первой  его
реакцией  было  требование  огромного гонорара -  миллиона  долларов.  Ему
вручили  пачку чистой бумаги, объявив, что это и есть вожделенный миллион,
и  в  этот  момент  на  энцефалографе был зарегистрирован  мощный  всплеск
электрической    активности   кожи,   свидетельствующий    о    выраженной
эмоциональной реакции. Кстати, играл с этим испытуемым сам Михаил Таль,  и
он  же  сыграл  с  ним  партию  в его обычном состоянии  вне  гипноза.  На
фотографиях  было  видно, как уверенно держался во время игры  испытуемый,
пока считал себя Полем Морфи, для которого имя Таля ничего не значит, -  и
как  робко вжался в стул тот же испытуемый вне гипноза, хорошо представляя
себе,  с  кем он играет. Между прочим, Таль признал, что хотя  "в  образе"
испытуемый  играл, конечно же, не на уровне Морфи, но все же  примерно  на
два  разряда  выше,  чем без гипноза. Спустя несколько месяцев  на  вопрос
журналиста, какая партия за последнее время запомнилась ему больше других,
Таль ответил "Встреча с Морфи" - и объяснил ошеломленному репортеру,  что
галлюцинаций у него еще нет.
 Итак,  именно внушение целостного образа позволяет выявить в  гипнозе
уникальные возможности, о которых сам человек не догадывается. Разумеется,
эти  возможности  именно выявляются, а не привносятся состоянием  гипноза.
То,  что  не  содержится  в опыте, приобретенном человеком  на  протяжении
жизни,  то,  что  не  опирается на потенциальные  ресурсы  мозга  (которые
намного  превосходят  наши самые смелые мечты) -  в  гипнозе  получить  не
удается.  В  этом смысле весьма показателен рассказ Макса  Тота.  Он  тоже
экспериментировал с внушением раннего возраста и однажды  рискнул  перейти
грань  и  внушить  испытуемому, что он еще не родился. "Никогда  больше  я
этого  не повторял, - сказал Тот, - потому что очень испугался: у  клиента
остановилось  дыхание, хотя сердце продолжало работать  (как  у  плода  до
рождения).  Я  почувствовал,  что теряю контакт  с  испытуемым  (возможно,
начиналось  кислородное  голодание мозга). И в  этот  момент,  к  счастью,
испытуемый  сам  вышел из состояния гипноза". В то  же  время  из  попытки
внушить человеку, что он уже умер, ничего не получалось: он просто ложился
навзничь и складывал руки на груди, как, в его представлении, происходит с
покойником.  В  отличие  от  опыта  рождения,  реального  опыта  смерти  у
большинства из нас, по счастью, нет.
 Переживание  внушенного образа обладает огромной силой,  по-видимому,
потому  что  включает  все потенциальные возможности  образного  мышления,
которым  в обычной жизни, кроме сновидений, мы в нашей культуре пользуемся
очень  мало.  Йоги  и представители восточных цивилизаций  используют  его
гораздо  шире.  Но  захватывающий рассказ о  сущности  образного  мышления
станет  темой  следующей  главы.  А эту главу  я  хочу  закончить  смешным
эпизодом,  который  характеризует  не  образное  мышление,  а  примитивное
мышление людей, управлявших в свое время советской империей.
 Однако  для полного понимания юмора этого эпизода необходимо  сначала
рассказать  еще одну смешную историю, связанную с В. Л. Райковым.  Однажды
он  явился  ко  мне  в  лабораторию,  уселся,  закинул  ногу  на  ногу   и
торжественно провозгласил: "Вчера мне предложили пост министра  внутренних
дел,  и я согласился". Это было задолго до перестройки, после которой  все
стало  возможным, и поэтому я осторожно поинтересовался, не пришел  ли  он
проконсультироваться  со мной по поводу своего психического  здоровья.  Но
выяснилось,  что  ему и впрямь предложили роль министра внутренних  дел  в
фильме  Элема Климова "Агония" - о Распутине, и он сыграл эту  роль  очень
неплохо.
 А  теперь  о  том  эпизоде,  который характеризует  мышление  крупных
чиновников  СССР  времен агонии империи. Незадолго до  перестройки  Райков
попросил меня сопровождать его в Ученый совет Министерства здравоохранения
для   поддержки  проекта  создания  лаборатории  по  изучению  и  развитию
творческих  способностей. Я охотно согласился,  поскольку  гипноз,  как  и
другие особые состояния сознания, - прекрасный метод активации творческого
потенциала. Заместитель председателя Ученого совета ознакомился с проектом
и   сказал:   "Это  очень  интересно.  Но,  откровенно  говоря,   Владимир
Леонидович,  под  развитие творческих способностей писателей,  художников,
музыкантов Вам не дадут ничего - это неактуально. А вот не могли бы  Вы  с
помощью Вашего метода повысить по всей стране производительность труда?" Я
взглянул  на Райкова - глаза его округлились и челюсть отвисла. Я  никогда
не   видел   Райкова   таким  растерянным  -  даже   когда   он   свободно
импровизировал, объясняя неизвестные ему механизмы гипноза. Я  понял,  что
он  собирается отказаться, и решительно вмешался: "Разумеется,  он  может.
Его метод - прекрасный способ повышения труда на фабриках и заводах". Зам.
председателя обрадовался: "Вот-вот, составьте такой проект, и мы поддержим
Вас любыми средствами".
 Когда  мы  вышли из министерства, Райков на меня накинулся:  "Что  Вы
такое  несли?  Какая,  к  черту, производительность труда?"  "Успокойтесь,
Володя,  -  ответил я. - Во-первых, Вы не знакомы с организацией  науки  в
стране.  Когда Вам уже дадут лабораторию, Вы будете делать то, что умеете,
и  никто и не вспомнит о первоначальных условиях. А во-вторых, как это Вам
не хватило чувства юмора?
 Вы  сыграли у Климова периферийную, второстепенную роль. А сейчас Вас
хотят  повысить  в  роли  -  Вам предлагают роль Распутина,  предлагают  с
помощью гипноза спасти страну. Как же можно от этого отказываться?"
 В  следующей главе мы поговорим всерьез о проблеме образного мышления
и его роли в понимании загадок человеческой психики.


ПОВЕДЕНИЕ И РАСЩЕПЛЕННЫЙ МОЗГ

 Не  помню,  кому  принадлежит получившая известность шутка,  что  все
науки  делятся  на естественные и противоестественные. К первой  категории
принадлежат, разумеется, такие уважаемые дисциплины, как физика и химия, и
на  правах  бедной, но принимаемой родственницы к ним примыкает  биология.
Правда,   после  открытий  в  генетике,  появления  генной   инженерии   и
молекулярной  биологии,  статус  биологии поднялся.  Ко  второй  категории
принадлежат  науки гуманитарные, а психология и психофизиология  (наука  о
функционирующем мозге) занимают неопределенное промежуточное  положение  -
будучи   науками   экспериментальными,   они   отделились   от   остальных
гуманитарных,  но  до  уровня  естественных  наук  так  и   не   дотянули.
Действительно, можно ли назвать в науке о мозге открытие, сопоставимое  по
значению с расщеплением атомного ядра в физике?..
 Оказывается, можно. По странному совпадению, это тоже расщепление, но
не ядра, а мозга. Но расскажем все по порядку.
 В середине 50-х годов нескольким американским исследователям и врачам
пришла  в  голову  идея необычного лечения безнадежных случаев  эпилепсии.
Речь  шла  о  таких тяжелых эпилептических припадках с потерей сознания  и
судорогами,  которые  часто  следовали  один  за  другим,  не  поддавались
лекарственному лечению и быстро приводили человека к полной  инвалидности.
В  основе  таких  распространенных судорог лежит принцип порочного  круга:
патологическая  (эпилептическая)  электрическая  активность,  возникнув  в
одном   полушарии   мозга,  распространяется  на   другое   полушарие   по
многочисленным  нервным связям, которые эти полушария  соединяют.  Теперь,
когда такой эпилептический "пожар" охватывает второе полушарие, он по  тем
же связям поддерживает и усиливает исходный очаг в первом полушарии, и так
они  друг друга индуцируют до тех пор, пока тяжелый эпилептический приступ
не  истощит на какое-то время всю электрическую энергию мозга. А затем все
начинается   сначала,   причем   каждый   предыдущий   приступ   облегчает
возникновение последующего.
 Американцам пришла в голову простая идея: разъединить правое и  левое
полушария  головного  мозга,  рассечь  нервные  связи  между  ними,  чтобы
предотвратить систематическое распространение эпилептических  разрядов  на
весь   мозг.  Полушария  соединены  миллионами  нервных  волокон,  которые
передают информацию из одного полушария в другое и образуют так называемое
мозолистое  тело - белесоватую плотную массу, создающую как бы мост  между
двумя  полушариями. Такая операция была произведена на нескольких больных,
она  действительно  облегчила  их  страдания  и  одновременно  привела   к
крупнейшему открытию, удостоенному в 1980 г. Нобелевской премии.
 Что  же  произошло после рассечения мозолистого тела с  поведением  и
психикой  человека? На первый взгляд, ничего особенного, и  это  уже  было
достаточно удивительно. Связи между двумя половинами мозга были разрушены,
а  человек ел, совершал повседневные поступки, ходил и беседовал с другими
людьми без серьезных видимых отклонений в поведении. Правда, настораживали
несколько  наблюдений,  сделанных  вскоре  после  операции  один  пациент
пожаловался,  что  он  странно  ведет  себя  с  женой  и  не  в  состоянии
контролировать  свое поведение в то время, как его правая  рука  обнимает
жену,  его  левая рука ее отталкивает. Другой пациент обратил внимание  на
странное  поведение своей левой руки перед посещением врача в  то  время,
как  с  помощью  правой руки он одевался и приводил себя в порядок,  левая
рука пыталась расстегнуть и снять одежду. Возникала ситуация, описанная  в
метафоре, когда левая рука не знает, что делает правая. Дело, однако, было
не  в руках: это одна половина мозга не знала, что делает другая половина.
Правая  рука  управляется левым полушарием, а левая -  правым.  Однако  на
первом этапе исследования этому наблюдению не придали должного значения.
 Когда  же  простое  наблюдение  за  поведением  испытуемых  сменилось
систематическим  изучением  их  психических  функций,  исследователи  были
просто  поражены.  Очень  многое из того, что  для  человека  с  сохранным
мозолистым   телом  не  составляет  никакого  труда,   для   пациентов   с
рассеченными  связями  оказалось  недоступным.  Правая  рука,  на  которую
большинство  из  нас привыкло полагаться во всех случаях жизни,  подводила
при   самых  простых  задачах:  она  не  могла  перерисовать  элементарные
геометрические  фигуры,  она  не  могла  сложить  простые  конструкции  из
кубиков,  она  не  могла  найти  на ощупь  бытовые  предметы.  Левая  рука
прекрасно справлялась со всеми этими задачами, но не могла написать,  даже
очень коряво, ни одного слова. Впрочем, и без пересечения мозолистого тела
правши обычно не пишут левой рукой.
 Таким  образом,  правое полушарие, управляющее левой рукой,  во  всех
действиях,  за исключением письма, превосходило левое полушарие.  Но  зато
правому полу