ий  распад  поведения.  Почему  же  этот
механизм  вдруг  оказывается ненужным? И действительно ли  это  происходит
вдруг?   Известно,   что  попытка  императивного   введения   в   сознание
вытесненного    материала   без   предварительной   упорной    работы    с
психотерапевтом  вызывает  отчаянное  сопротивление,  кризис   и   нередко
приводит  к  утяжелению  состояния. Осознание наступает  обычно  только  в
процессе  длительной  психотерапии, причем огромную  роль  в  любого  типа
психотерапии  является  активация  образного,  многозначного  мышления.  В
арттерапии  это очевидно, в гипнотерапии и в использовании  других  особых
состояний сознания это связано с активацией правого полушария, и  во  всех
видах терапии - с эмоциональными отношениями клиента и психотерапевта.  Но
интересно,  что  техника самого психоанализа включает активацию  образного
правополушарного мышления - обращение к свободным ассоциациям,  обсуждение
сновидений.  Я  думаю,  что  это и есть самое  главное  в  психоанализе  и
полагаю,  что осознание вытесненного является не причиной, а следствием  и
критерием   излечения.   Само   же  излечение   происходит   в   связи   с
восстановлением  функции  многозначного образного  мышления  -  через  все
вышеперечисленные приемы, от эмпатического отношения с психотерапевтом  до
обсуждения ассоциаций и сновидений. Итак, не излечение через осознание,  а
осознание  через излечение. Этот принцип имеет универсальный характер.  Не
является  конечной  целью  и  осознание  сновидений.  Оно  наступает   как
следствие  разрешения  эмоционального  конфликта  на  образном  уровне   и
свидетельствует  об успешности такого разрешения и уменьшении  вытеснения.
Сам  же  процесс  разрешения конфликта с помощью многозначного,  образного
контекста  и  восстановление поисковой активности требуют всего  богатства
образного   мышления.  Так,  правополушарная  способность  к  установлению
многозначных  связей  способствует восстановлению поисковой  активности  в
сновидениях и сохраняет здоровье.


ФИЛОСОФИЯ И ПРАКТИКА ПСИХОЛОГИИ

 Есть  известное  изречение, относящееся к физике, но справедливое,  в
сущности,  для  любой науки: " Нет ничего практичнее  хорошей  теории".  В
клинической  психологии  это  положение имеет  особенно  важное  значение.
Теория,  которой придерживается психолог, определяет все его  поведение  с
клиентом, и, в конечном счете, - успех психологической помощи. И дело даже
не  только  в  том,  какую конкретно стратегию помощи  психолог  выбирает.
Гораздо  важнее, что теория, которой придерживается психолог, как правило,
отражает его взгляды на жизнь, его индивидуальную философию, его личность.
В   гуманитарных  науках,  и  особенно  в  психологии,  эта  связь   между
излюбленной  теорией, философией жизни и личностью гораздо теснее,  чем  в
так называемых точных науках. И если даже в квантовой физике стремящийся к
максимальной  объективности экспериментатор-наблюдатель  не  нейтрален  по
отношению  к  объекту наблюдения и влияет на него, то что  же  говорить  о
психологии,  где  все зависит от взаимодействия психолога  и  клиента,  от
личности каждого из них.
 Эту роль философской позиции в клинической практике психолога я хотел
бы  проиллюстрировать на примере одного конкретного случая, с которым  мне
пришлось столкнуться несколько лет назад.
 Ко  мне  обратился за помощью пожилой человек, проживший  на  зависть
счастливую жизнь. Он всегда был увлечен своей профессией и профессионально
успешен  он  не страдал от материальных проблем но, что  было  для  него
особенно  важно,  -  у него была очень благополучная  семейная  жизнь.  Он
женился по любви, встретив в молодости женщину своей мечты, и сразу  понял
это,  что не часто встречается. На протяжении долгих лет совместной  жизни
он  не  только  ни  разу  не испытал разочарования  в  этой  женщине,  но,
напротив,  все более уверялся в ее исключительных человеческих  качествах,
разносторонних способностях и безусловной преданности ему и их дому. И он,
со  своей  стороны,  испытывал к ней все большую и большую  привязанность.
Когда  он  слышал  от  других  людей обычные  житейские  истории  семейных
конфликтов, измен, разводов, он каждый раз с ужасом думал, что не смог  бы
этого  пережить,  и испытывал благодарность судьбе, что  к  нему  все  эти
истории никак не относятся. Он знал, что так бывает в жизни, но бывает как
бы  в некотором другом, не реальном для него мире. В довершении сказки  их
семья была окружена узким, но тесным кругом близких друзей, к которым он и
жена  испытывали  такую  сильную привязанность, что  считали  чуть  ли  не
членами своей семьи. Представления клиента о норме человеческих отношений,
годящихся для него самого, он распространял и на этот круг друзей. Это был
его мир, активно им выстроенный и надежно огражденный от остального мира.
 За   несколько  лет  до  обращения  к  психологу  жена  его  внезапно
скончалась.  Он  очень тяжело пережил потерю, но она его не  сломала  -  в
большой  степени благодаря образу покойной жены, который  давал  ему  силы
справляться  с жизненными трудностями. Будучи уже на пенсии, он  продолжал
вести  активную  жизнь,  справляясь с бытовыми  проблемами,  часто  весьма
серьезными,  и  сохраняя отношения с друзьями. В доме у него  царил  культ
умершей жены: он постоянно обращался к ней мысленно, хранил все ее любимые
безделушки,  возвращался к совместно прочитанным  книгам.  Воспоминания  о
радостных  эпизодах  совместной жизни были для него  постоянной  опорой  и
наполняли смыслом его существование. При этом, подчеркиваю, они совершенно
не  мешали решению текущих проблем и не приводили к депрессии. Это не  был
уход  в  прошлое от реальности - напротив, прошлое было светлым и помогало
жить  дальше.  Это  и  есть  самое лучшее доказательство  подлинности  его
отношений  с  женой - только при этом грусть, связанная с уходом  близкого
человека,  остается  светлой  и  не отягощена  чувством  вины,  раскаяния,
обессиливающей зависимости.
 Именно   здесь  пролегает  основное  отличие  между  двумя  способами
переживания необратимой потери.
 В  некоторых  случаях  прошлое может стать  основным  и  единственным
содержанием  жизни,  заслоняя от человека мир. Человек,  так  переживающий
потерю,  сам  потерян для жизни и не в состоянии справиться с возникающими
проблемами.  Кстати, это очень часто происходит, когда  прошлые  отношения
между  живым  и ушедшим были отнюдь не гармоничными, когда ряд  проблем  в
этих  отношениях остался неразрешенным, когда отношение живого к  ушедшему
насыщено  самоупреками  и самооправданиями. Иногда это  происходит,  когда
отношения  были  очень  неравноправными,  и  оставшийся  в  живых  был   в
постоянной и тягостной односторонней эмоциональной (и бытовой) зависимости
от ушедшего.
 (Именно  о  таких  случаях говорится, что  надо  найти  в  себе  силы
похоронить  своих  мертвецов,  и  пока  это  символическое  погребение  не
произойдет, мертвые держат живых - держат при себе, а не поддерживают.)
 Но  наш  клиент демонстрировал прямо противоположный тип  переживания
потери:  воспоминания  о  прошлом счастье давали ему  силы  справляться  с
проблемами, заряжали его ощущением достойно прожитой и полноценной  жизни,
сохраняли  его  в  мире с самим собой. Он много, охотно  и  с  энтузиазмом
говорил  о своем прошлом, особенно часто - с близкими друзьями, и  "печаль
его была светла". Эти-то воспоминания и стали причиной трагедии.
 Однажды,  находясь в гостях у старой своей знакомой,  одной  из  тех,
кого  он  числил  среди  самых близких себе людей,  он  в  обычной  манере
заговорил о покойной жене. Неожиданно эта дама обернулась к нему и сказала
с некоторым ожесточением: " Не понимаю, что ты, собственно, так безутешен?
Разве ты не знаешь, что жена твоя изменяла тебе с моим бывшим мужем?"
 После  этой фразы в одно мгновение рухнул мир моего клиента. Трагедия
состояла  в том, что он никак не мог остановиться на какой-то определенной
позиции  по  отношению  к  этой новости. То он безоговорочно  верил  своей
знакомой,  ибо  может ли старый друг безо всяких оснований  так  чудовищно
солгать?  А  оснований он придумать не мог. И когда он верил, он  старался
разрушить   идеальный  образ  своей  жены,  упрекая  себя  в   слепоте   и
доверчивости,  и  вспоминал какие-то эпизоды,  которые,  хоть  и  с  очень
большой  натяжкой,  могли бы свидетельствовать о подозрительном  поведении
жены.   То,  вдруг  опомнившись,  он  замечал  всю  искусственность  своих
подозрений,  их  несовместимость с тем живым образом,  который  упорно  не
поддавался  развенчанию.  Тогда  он презирал  и  ненавидел  себя  за  свои
подозрения.  Тем  не  менее, он не был готов к  однозначному  выводу,  что
сказанное  было  просто клеветой. Он ненавидел свою знакомую,  но  не  как
подлого  клеветника,  а  как гонца, принесшего плохую  весть,  от  которой
невозможно отмахнуться.
 Между тем полное несоответствие обвинения образу жены, о жизни вместе
с  которой  он  и  сейчас  продолжал говорить  с  восхищением  и  любовью,
заставляло заподозрить, что обвинение ложно.
 Разумеется,  теперь  уже ничего нельзя было доказать.  Но  некоторые,
хотя  и  косвенные,  но серьезные аргументы в пользу  этого  предположения
были. Знакомая его в тот момент, когда произошел этот разговор, находилась
в  очень  печальных обстоятельствах. Муж ее, с которым она  прожила  много
лет,  незадолго до того оставил ее. Развод их был, вероятно, итогом  очень
непростых отношений, резко отличавшихся от отношения моего клиента  с  его
женой. Женщина эта была ожесточена и обижена на мужа и на судьбу. Нетрудно
себе  представить,  какое на этом фоне могла она  испытать  раздражение  и
зависть,  выслушивая человека, который и после смерти жены  продолжает  ее
любить, ею восхищаться, и черпает в этой любви силы и вдохновение.  Черная
зависть  к  этим  не  подвластным смерти отношениям и к душевной  гармонии
моего  клиента вполне могла толкнуть обиженную судьбой и мужем женщину  на
мстительную  ложь. Во всяком случае, для меня, в контексте  всей  истории,
эта   версия   была   более   убедительна,  чем   версия   измены,   столь
контрастирующая  с  образом покойной жены. Для меня  оставалось  загадкой,
почему   эта  версия  клиентом  даже  не  рассматривается.   И   я   решил
посоветоваться с коллегами.
 Результаты этого обсуждения так мне запомнились и произвели  на  меня
такое   впечатление,  что  теперь,  по  просшествии  ряда  лет,   обсуждая
мировоззренческие   основы   практической   психологии,   я   почувствовал
необходимость  рассказать об этом случае. Один из  моих  коллег  убежденно
утверждал следующее:
 Главной проблемой клиента является его внутренний конфликт, связанный
с   неадекватным,  очевидно  идеализированным  образом   жены   и   вообще
неадекватным восприятием мира. Клиент не видел жену такой, какой она  была
в  действительности - живой женщиной со всеми слабостями  и  недостатками,
способной  в  том  числе  и  на  измену, и  теперь  он  расплачивается  за
построение нереального образа.
 Совершено неважно, солгала его знакомая или нет. Это вопрос абсолютно
внешний  по отношению к основной проблеме клиента. Мы ни в коем случае  не
должны входить в рассмотрение мотивов поведения этой женщины. То, что  она
рассказала  -  не  причина кризиса, в котором находится клиент,  а  только
случайное  обстоятельство,  высветившее  основной  конфликт,  связанный  с
неадекватным восприятием образа жены (эта неадекватность никаких  сомнений
у коллег не вызывала).
 Задача   психотерапевта  -  научить  клиента  жить  с  новым,   более
адекватным  мировосприятием, в рамках которого  разочарование  в  покойной
жене  вписывается в более широкую картину мира, где предательство и измена
нормальны и естественны, и помочь ему адаптироваться к этой реальности.
 Я  спросил,  была  ли бы позиция коллеги такой же, если  бы  знакомая
моего   клиента  заверила  его,  что  в  свободное  время  покойная   жена
развлекалась  поджегами  детских  садов.  Но  мой  оппонент  ответил,  что
поскольку  клиент  не  отверг с порога обвинение  в  измене  как  заведомо
ложное,  то  у  него  есть  внутрення проблема, состоящая  в  столкновении
идеализированного  образа  жены с реальностью,  на  которую  он  не  может
закрыть глаза и которую надо помочь ему принять.
 За  таким  подходом  к  этому  конкретному  случаю  стоит  философия,
требующая обсуждения. Философия эта в несколько упрощенном виде может быть
сведена  к  формуле:  "Человек рождается, живет и умирает  одиноким".  При
такой  философии  проблемы  внутреннего мира  человека  и  его  внутренние
конфликты  могут  рассматриваться вне связи с миром внешним  и  поведением
других  людей.  Кроме  того,  эта философия  имплицитно  включает  в  себя
положение,  соответствующее одному из принципов Паркинсона:  "Если  что-то
может в принципе сломаться и выйти из строя, оно обязательно сломается". В
приложении к психологии этот принцип выглядит так: "Если в принципе  может
быть  совершен аморальный бенравственный поступок, целесообразно  исходить
из  того  что он совершен. Любой другой подход - идеализация".  При  таком
подходе  неважно,  действительно ли изменяла жена  (хотя  скорее  всего  -
изменяла)  и  каковы  были  мотивы  поведения  подруги.  Эти  вопросы   не
обсуждаются - это проблемы других людей. Единственной же проблемой клиента
является его зависимость от идеализированного образа жены, что и  лежит  в
основе  его  трагических сомнений. Задачей психолога  является  избавление
клиента  от этой вредной зависимости, расширение его взгляда на  мир,  при
котором  он  должен научиться жить и с новым образом жены,  регулярно  ему
изменявшей  (ибо  нельзя же убедительно доказать обратное).  Клиент  будет
окончательно счастлив и благополучен, если его состояние и мир с собой  не
будут зависеть от поступков других людей и если он будет готов к любому их
поведению. Всякая зависимость человека от других людей и их поведения есть
проявление  слабости. Психолог должен помочь человеку сохранить  автономию
от  заведомо деструктивного мира. Опору нужно искать исключительно в себе,
а успешность противостояния несовершенному миру зависит от готовности ясно
видеть это несовершенство.
 На  первый  взгляд, может показаться, что такая позиция действительно
делает человека сильнее, менее уязвимым и зависимым.
 На  мой  взгляд  - а я попытаюсь сейчас это объяснить- напротив,  она
ставит человека в безнадежную ситуацию и обрекает на несчастье.
 С  раннего  детства  у  человека  начинает  формироваться  сложный  и
многозначный образ самого себя в сложном и многозначном мире.  Это  "Образ
Я",  он  продолжает  развиваться и обогащаться на протяжении  всей  жизни.
"Образ   Я"  -  это  центральная  руководящая  инстанция  нашей  личности,
определяющая и отношение к миру, и все наше поведение. Так, когда  человек
говорит  про какую-то ситуацию или сделанное ему предложение "Мне  это  не
подходит",  не  объясняя даже самому себе, что именно не  подходит  -  это
значит, что протестует его Образ Я, оценивающий все происходящее даже  без
прямого участия сознания, но с учетом осознанных установок человека. Образ
Я вбирает в себя и эти установки тоже.
 В  процессе своего формирования этот образ вбирает в себя, как губка,
все,  что  произвело  на  нас  впечатление и затронуло  наше  воображение:
явления  природы и культуры, образы и поступки других людей. Наш  Образ  Я
уникален,  -  он  принадлежит только нам, но  он  не  совсем  автономен  -
неисчислимыми  связями сплетается он с нашим образом мира,  и  чем  больше
этих  связей,  тем  он  богаче и многограннее, и тем  сильнее  у  человека
чувство вписанности в мир.
 Это  чувственное ощущение вписанности сродни ощущению счастья  ни  от
чего  конкретно и от всего сразу: от солнца или дождя, от детского  смеха,
от  красивого здания и т.п. Разумеется, особую роль в этом чувстве  играют
эмоциональные  связи  с  другими людьми. Поэтому невозможно  быть  от  них
независимым. Мы всегда зависим от других людей, особенно близких, ибо  эти
люди  участвуют в формировании нашего Образа Я - своим отношением к нам  и
нашим  отношением к ним. Например, в случае с моим клиентом,  отношения  с
образом  любимой  и любящей жены, воспоминания о ней составляют  важнейший
компонент  "Образа Я" клиента. Подчеркиваю - не только образа мира,  но  и
образа Я, ибо без отношения с женой, без ее постоянного присутствия в  его
жизни  он  сам уже был бы совершенно другим человеком. Это касается  любых
эмоциональных отношений - значимые для нас люди включаются в наш "Образ Я"
и  без представлений о них, об их отношении к нам и ко всему что мы делаем
и  чувствуем мы были бы чуть-чуть другими, или даже совсем другими. И  чем
богаче  и  разностороннее  связи с миром и,  особенно  с  другими  людьми,
близкими и значимыми, тем больше у человека ощущение "вписанности в мир" и
тем  меньше  зависит человек от каждой конкретной ситуации,  от  случайных
обстоятельств.  Чем  больше  волокон  составляют  канат,  тем  меньше  его
прочность зависит от каждого конкретного волокна.
 Эта   реальность  прямо  противоположна  представлению  о   фатальном
одиночестве,  о противостоянии человека потенциально враждебному  миру,  с
которым человек должен научиться справляться сам, ни на кого не полагаясь,
и  опираясь тоько на свои внутренние ресурсы. Навязывание человеку  такого
мировоззрения противоестественным образом лишает его связи с миром и самим
собой  и  способно  сделать его и впрямь несчастным, лишенным  способности
быть близким с по-настоящему близкими ему по духу и по чувствам людьми.
 Кроме  того, объективное и беспристрастное отношение к человеку плохо
совместимо  с  любовью, и требовать их сочетания - все равно  что  строить
модель вечного двигателя.
 Идеализация   может  быть  вредной  только  в  случае,  если   объект
привязанности ни в чем не совпадает с иллюзорным образом, а потому иллюзия
ставит  человека в зависимое или униженное положение, если  он  становится
жертвой  манипуляции  и  неизбежное  в  будущем  освобождение  от  иллюзий
угрожает человеку крахом всего образа мира и личностным крушением. Если же
такого  грубого  искажения  нет,  то идеализация  способствует  тому,  что
Стендаль называл "кристаллизацией" чувства. Такая кристаллизация не только
необходима  для  полноты  чувств  любящего,  для  естественного  включения
объекта  любви  в Образ Я, но и совсем нередко возвышает и  облагораживает
сам  объект  любви,  который как бы инстинктивно стремится  дотянуться  до
своего идеализированного образа. Во всяком случае, идеализация - совсем не
то,  от  чего следует избавляться при всех обстоятельствах и любой  ценой.
Если  она  не  мешает, а помогает жизни, освобождение от  "иллюзий"  может
обернуться  бессмысленной,  ничем  не  оправданной  трагедией.   В   нашем
конкретном случае идеализация жены, если даже допустить что это  и  впрямь
идеализация,  помогала  клиенту  жить.  Формально  обвинение   подруги   с
одинаковым основанием можно было принять или отвергнуть как не поддающееся
проверке.  Будучи принятым, оно разрушало образ мира и Образ  Я.  Если  же
подходить  неформально  и учитывать решительное несовпадение  обвинения  с
образом  жены  и  очень  понятные  мотивы возможной  клеветы  (ожесточение
подруги   собственным  несчастьем,  зависть  к  чужой  любви  и  гармонии,
выдержавшей  проверку  даже  смертью), то было  гораздо  больше  оснований
обвинение  отвергнуть. Поэтому презумпция виновности жены,  вытекавшая  из
позиции  моего коллеги, отражала не психологическую реальность,  а  только
его  собственную философию, была проекцией его взгляда на человека и  мир.
Но  читатель вправе спросить, почему же клиент сам, без помощи психологов,
не отверг это обвинение как клевету? Что стало причиной его колебаний, при
таком  безупречном образе жены? Разве этот об