ния
возбуждения в торможение и обратно.

Таким образом,   можно   констатировать   развитие  и  усложнение  тормозной
доминанты как механизма высшей  нервной  деятельности.  На  филогенетической
лестнице   -   от  рыб  до  приматов  -  замечается  повышение  разнообразия
неадекватных реакций;  особенно они интенсивны  и  разнообразны  у  обезьян.
Главный  вывод  отсюда:  раз  они достигают максимума у высших приматов,  то
надлежит  полагать,  что  предковая  форма   человека   в   лице   семейства
троглодитид,  и  особенно  его высшей степени,  палеоантропов (троглодитов),
обладала еще  большим  ассортиментом  неадекватных  рефлексов.  Кроме  того,
неадекватные  рефлексы  обнаруживали свойство имитатогенности - они вызывали
подражание,  что способствовало развитию специфических  дистантных  звуковых
контактов внутри популяции.

Теперь ясно,  что  в высшей нервной деятельности животных налицо нечто,  что
характеризуется как противоположное,  обратное их биологически рациональному
рефлекторному  функционированию.  То,  что это "нечто" подчас использовано в
эволюции животного мира для адаптации - это лишь побочный плод.  Главное  же
для  начала  человеческой  истории  и  самого  человека  -  это  возможность
превращения этого "отрицательного",  даже как бы "патологического" явления у
животных,  более того, гибельного для них, в опору принципиально новой формы
торможения, которая характерна для высших троглодитид, а затем преобразуется
у человека в положительную норму его высшей нервной деятельности.

Из феномена   тормозной   доминанты  вытекает,  что,  если  суметь  вызывать
("раскрепощать")  такие  тормозимые  действия,  то  несомненно  затормозятся
реципрокные   (взаимосвязанные)   рефлексы,  бывшие  перед  тем  в  активном
состоянии. Значит, наготове есть могучая машина для пресечения всех и любых,
даже  самых  совершенных,  рефлексов,  даже  самых  сложных  форм  поведения
животных.

Но что могло бы привести ее в действие в Природе?  Что могло бы  вызывать  у
животных   эти,   обычно   глубоко   затаенные,  призраки?  Существует  лишь
один-единственный подходящий для этого природный  механизм:  сила  имитации,
заразительная помимо какого бы то ни было подкрепления.  Т.е. подражательные
рефлексы,  подражательные действия возникающие только на внешнее  проявление
рефлекторного   акта,   производимого   другим   животным.   И   тогда  сила
автоматического подражания без всякого прямого подкрепления способна вызвать
у другого индивида некое действие.

Это, вызванное  неодолимой  силой подражания,  действие может быть как раз и
тем самым действием,  которое служило у этого индивида тормозной  доминантой
для  того  или  иного  адекватного действия,  которое проявилось бы у него в
ультрапарадоксальном состоянии как неадекватный рефлекс.  И  в  этом  случае
подражание  превратит заторможенное действие в активное,  в возбужденное,  а
тем самым затормозит активное адекватное действие.

Встреча восходящей  кривой  неадекватных  рефлексов  и   восходящей   кривой
имитативности может рассматриваться как точка возникновения нового механизма
нового уровня торможения в  физиологии  высшей  нервной  деятельности.  Этот
тормозной механизм и есть интердикция, или запрет.

Но сила    и   многообразие   имитационных   рефлексов   и   автоматического
"непроизвольного"  подражания  у  животных   не   представляет   эволюционно
восходящего  ряда:  имитативность  наблюдается  на  весьма различных уровнях
филогенеза животного царства.  Не заметно ее нарастания или  падения,  видны
лишь варианты. Если же рассмотреть подражательность в рамках одного отряда -
приматов,  то можно увидеть исключительное явление: огромнейший эволюционный
подъем  интенсивности  этого явления.  В том числе нарастает она по линии от
низших обезьян - к высшим,  от высших - к ребенку человека, к автоматической
подражательности у человека в патологии.

Шимпанзе способны  овладеть даже методикой "выбора на образец":  выбрать или
сделать что-либо по предлагаемому экспериментатором образцу - выбрать нужную
фигурку,   собрать  пирамидку  аналогичную  постройке-образцу.  Здесь  важен
принципиальный  результат:  подражание  у  шимпанзе   возможно   не   только
действиям,  но  и  результату  действий  -  его форме,  его строению.  Это -
качественный перелом,  когда  форма  предмета  способна  стать  относительно
независимым  стимулом  подражательной активности.  Он проявился и в эволюции
"древнего  камня"  троглодитид  на  некотором  этапе  (ашель),  когда  форма
предмета   обнаружила  свое  словно  самодовлеющее  значение  наряду  с  его
функциональным назначением.

Итак, налицо огромное  нарастание  имитативной  "способности"  в  филогенезе
приматов.  Есть  основание  для экстраполяции этого вывода на следующий этап
эволюции:  сила и диапазон имитативности  еще  более  возросли  в  семействе
троглодитид,  ответвившихся  от  понгид  (антропоидов,  или  антропоморфных,
высших обезьян), начиная с позднего плиоцена. Глубокие олигофрены - идиоты и
имбецилы  -  в  необычайной степени имитативны (эхопраксичны) по сравнению с
нормальным  человеком.  Феноменальная  имитативность  наблюдается  подчас  у
микроцефалов.

Если от патологии перейти к норме, то можно увидеть высочайшую имитативность
в раннем онтогенезе у нормальных  детей.  У  ребенка  в  доречевом  возрасте
подражание имеет больший размах и диапазон,  чем у обезьян, в том числе у их
детенышей:  эволюционные предки современного человека обладали более сильной
имитативностью, чем обладают высшие обезьяны.

По мере   созревания   нормального   человека,  с  возрастом,  имитативность
подавляется.  Она не исчезает вовсе,  но сокращена,  снижена, трудноуловима.
Это  можно проиллюстрировать на фактах нашего речевого восприятия.  Рецепция
звукового сигнала,  т.е.  физических звуков чужой речи,  у человека занимает
100  миллисекунд,  затем  в  течение  150  миллисекунд наступает беззвучная,
крайне редуцированная имитация услышанных звуков, 300-400 миллисекунд уходит
на  распознавание  звуков  уже  по  фонемам  как речевых символов,  т.е.  их
фонетическое "понимание". И если первая стадия свойственна всем животным, то
быстро  протекающая в мозгу вторая стадия говорит об эпохе высокого развития
имитации в непосредственной эволюционной  предыстории  человека,  тогда  как
третья - о переходе к утонченному пониманию речи современным человеком.

Прямым доказательством  всего  сказанного  об имитативности гоминид послужат
обработанные камни,  сохранившиеся в отложениях четвертичной эпохи.  Все  те
многочисленные   пресловутые  "орудия  труда",  которыми  пользовались  Homo
sapiens (в сущности едва ли всерьез отличимые  от  прочих  австралопитеков),
археоантропы    и   палеоантропы.   Для   психолога   эти   огромные   серии
палеолитических   изделий,   повторяющихся    в    несчетных    количествах,
свидетельствуют    прежде    всего    об    автоматической    наработанности
соответствующих действий их создателей.  Номенклатура орудий насчитывает для
нижнего палеолита свыше 20 названий,  для среднего - свыше 60,  для верхнего
(позднего) - свыше  90.  Согласно  современным  экспериментам,  изготовление
каменного "орудия" требует от нескольких минут до максимум получаса.

Произведем небольшой  арифметический  расчет.  Подсчитаем,  на  какое  число
поколений приходятся прогрессивные сдвиги в технической эволюции  палеолита.
"Поколение"  условно определим отрезком времени в 30 лет (таким образом,  от
начала Римской Империи до нынешнего времени сменилось около 70  поколений!).
На историю изменений в технике, морфологии, наборе изделий нижнего палеолита
падает  цифра  порядка  минимум  50.000   поколений.   Если   разбить   этот
нижнепалеолитический  прогресс  даже  на  20  этапов (что дает очень дробную
шкалу мельчайших,  едва уловимых археологических сдвигов), то на каждый этап
придется  величина  порядка  2.500  поколений.  Даже  в среднем палеолите на
малейший сдвиг в технике изготовления  орудий  приходится  величина  порядка
200-300  поколений.  Это  несоизмеримо  ни  с  какими явлениями и процессами
индивидуального сознания и речевой информативной коммуникации. Тут очевидные
явления  этологического  порядка.  Эти камни свидетельствуют о трансляции от
индивида к индивиду  именно  имитируемых  манипуляций,  движений,  комплекса
движений.   Изобилие   на   многих  палеолитических  стоянках  незавершенных
кремниевых изделий тоже свидетельствует о том,  что конечный результат  лишь
отчасти выверял комплектность этих подражательных действий.

Ранее уже   было   сказано   о   нарастании  силы,  частоты  и  многообразия
неадекватных рефлексов в  филогенетическом  восходящем  ряду  животных,  что
позволяет экстраполировать их дальнейшее нарастание у семейства троглодитид.
Но и явление имитативности также  наращивало  свою  силу  и  выраженность  в
пределах  филогенеза  отряда  приматов,  с  естественно  предполагаемой  его
кульминацией у того же семейства троглодитид.  Невозможно отрицать,  что эти
два  восходящих фактора не скрестились,  не вступили во взаимодействие между
собой у ископаемых видов этого семейства.

Интердикция и составляет высшую форму торможения в деятельности  центральной
нервной системы позвоночных. Эта специфическая форма торможения образует тот
фундамент,  на  основе  которого  оказался  возможным  переход   от   первой
сигнальной   системы   (безусловные   и   условные  рефлексы)  ко  второй  -
человеческой речи.  Однако сама по себе интердикция еще  не  принадлежит  ко
второй  сигнальной  системе.  Проявления  интердикции  отмечаются  на  очень
далеких от человека участках эволюции - у птиц,  у низших обезьян.  Так  что
механизм интердикции заложен в глубинах первой сигнальной системы. Его можно
расчленить на целую иерархию,  и только верхний ее  уровень,  ее  предельная
вершина лежит у подножия первого этажа человеческой речи.

Различимы следующие  уровни.
1. Этот  механизм  -  всего  лишь  "отвлечение  внимания",  т.е.  пресечение
какого-либо   начатого  или  готовящегося  действия  сильным  стимулом,  для
организма биологически бесполезным или даже вредным.  Здесь интердикция  еще
мало  отличается  от  простой  имитации,  разве что своей экстренностью.
2. Собственно интердикцией следует считать такое  воздействие  неадекватного
рефлекса,   когда  имитатогенным  путем  в  другом  организме  провоцируется
активное выражение тормозной доминанты какого-то  действия.  Тем  самым  это
действие   временно   "запрещается".   В   таком  случае  исходное  звено  -
неадекватный рефлекс первого из двух организмов - отрывается от обязательной
зависимости от ультрапарадоксального состояния. Он перестает быть собственно
неадекватным рефлексом и может биологически  закрепиться  как  полезный  акт
самообороны  или  даже  -  как  активное  воздействие  на  поведение другого
индивида.
3. Высшим  уровнем  интердикции  является  такая  же  активизация  тормозной
доминанты чужого организма, но в более широкой сфере деятельности, в пределе
-  торможение  таким  способом  всякой его деятельности одним интердиктивным
сигналом.  Пре- дел этот недостижим на самом деле  (т.к.  должна  оставаться
какая-то  резервная  активность для торможения всего остального),  но все же
эта генерализованная интердикция служит той ступенькой, от которой следующий
шаг ведет уже к начальной ступеньке второй сигнальной системы.

Можно допустить,  что и палеоантроп, подражая голосам животных других видов,
в немалой части представлявшим собой неадекват- ные рефлексы,  он вызывал их
имитативноинтердиктивную реакцию. Тем самым палеоантроп оказался вооруженным
грозным и небывалым оружием и занял совсем особое место в мире  животных.  В
своем  еще  нечеловеческом горле он собрал голоса всех животных раньше,  чем
обрел свой специфический членораздельный голос ("и всех  зверей  язык  узнал
он").  Этот  "эврибионт",  даже  "убиквист"  (т.е.  обитатель  неограниченно
разнообразных биотопов), был абсолютно безопасен для всех зверей и птиц, ибо
он  никого  не  убивал.  Но  зато он как бы отразил в себе этот многоликий и
многоголосый мир;  и потому смог в какой-то мере  управлять  поведением  его
представителей  благодаря  опоре  на описанные выше механизмы высшей нервной
деятельности.

Множество ученых  от  Уоллеса  до  Баллона  доказывали   и   доказали,   что
человеческое  мышление  не  является линейно нарастающим от животных предков
свойством. Напротив, оно и в антропогенезе, и в онтогенезе у ребенка сначала
вредно  для  каждого  индивидуального  организма,  делает его беспомощнее по
сравнению  с  животным.  Лишь  дальнейшее   его   преобразование   понемногу
возвращает ему индивидуальную полезность.  Так как же, если исключить всякую
мистику,  объяснить это "неполезное" свойство?  Ведь естественный  отбор  не
сохраняет  "вредных"  признаков.  А нейтральным признаком данное свойство не
назовешь.  Возможно лишь одно объяснение: значит оно сначала было полезно не
данному организму, а другому, не данному виду (подвиду), а другому.

Таким образом,   можно   набросать   предположительную   схему   дивергенции
троглодитид и  гоминид,  начавшуюся  еще  в  мире  поздних  палеоантропов  и
завершившуюся  лишь с окончательным оформлением Homo sapiens.  Видится,  что
поздние мустьерцы,  в высочайшей степени  освоив  сигнальную  интердикцию  в
отношении  зверей и птиц,  наконец возымели тенденцию распространить ее и на
себе подобных. Эта тенденция в пределе вела бы к полному превращению одних в
"кормильцев", других в "кормимых". Но с другой стороны, она активизировала и
нейрофизиологический     механизм     противодействия:      асуггестивность,
неконтактность.

Именно здесь мы встречаемся с нарушением эволюционного процесса, прекращения
его классического поступательного шествия, на человеке эволюция спотыкается.
Как  указывал  еще  Дарвин,  если  бы у какого-либо вида был найден признак,
полезный другому виду или даже - с  учетом  внутривидовой  борьбы  -  другой
особи  того  же  вида,  это  оказалось  бы неразрешимой проблемой для теории
естественного отбора.  Именно таким признаком,  и такой проблемой  стал  для
теории  эволюции рассудок и антропогенез.  Дарвинизм,  как,  впрочем,  и все
новейшие интерпретации эволюционизма, неприменимы к антропогенезу.

У человека работу центральной нервной системы можно разделить на три  блока.
1) Сенсорно-афферентный,    т.е.   осуществляющий   прием,   анализирование,
ассоциирование разнообразнейших раздражений.
2) Эффекторный,  т.е.  осуществляющий двигательные и вегетативные реакции, в
том числе  большие  системы  действий  с  их  поэтапной  корректировкой.
3) Суггестивный,  т.е. осуществляющий замену указаний, поступающих с первого
блока,  или ответов,  свойственных второму блоку,  другими,  вызываемыми  по
второй сигнальной системе.  Функцию эту можно назвать "регулирующей",  здесь
идет речь о регулировании,  по происхождению  своему  -  межиндивидуальному.
Функция,  которая  была раньше разделена между двумя индивидами,  становится
способом  самоорганизации  деятельности  одного  индивида,  интерпсихическое
действие  превращается  в  интрапсихическую  саморегулирующуюся  систему;  и
связано это с преобразованием суггестии в контрсуггестию.

Образование этого третьего блока  имеет  свою  эволюционную  базу  в  высшей
нервной  деятельности  у  животных,  и  приходит  к своему непосредственному
кануну  у  палеоантропов  (троглодитов).  Но  у  Homo   sapiens   происходит
кардинальное преобразование - переход интердикции в суггестию.  В морфологии
головного   мозга   этому   соответствует   появление    весьма    развитого
префронтального отдела лобной доли коры, в особенности верхней его части, за
счет  крутого  уменьшения  объема  затылочной  доли,  которая  в  филогенезе
троглодитид неуклонно и интенсивно развивалась. Именно тут, в префронтальном
отделе,  осуществляется подчинение действий  человека  словесной  инструкции
(идущей  от другого или от самого себя) - оттормаживание остальных реакций и
избирательная активизация нужных нейрофизиологических систем. Таким образом,
у  истоков  второй  сигнальной системы лежит не обмен информацией,  т.е.  не
сообщение чего-либо от  одного  к  другому,  а  особый  род  влияния  одного
индивида на действия другого - особое общение еще до прибавки к нему функции
сообщения.

Интердикция - это вызов состояния  парализованности  возможности  каких-либо
действий  за  исключением  вызванного  имитационной провокацией.  Эту высшую
форму интердикции можно в принципе считать низшей формой  суггестии.  Однако
это  лишь  зачаток  суггестии,  ибо  под  собственно  "внушением" понимается
возможность навязывать многообразные и в пределе любые  действия.  Последнее
предполагает возможность их различать и обозначать.

Таким образом,  мозг  Homo  sapiens  усовершенствовал  не пресловутый "труд"
одиночек,  а выполнение императивного задания,  т.е.  специфическое  общение
(суггестия).  Но  тем самым суггестия несет в себе и противоречие:  зачинает
согласование двух  сигнальных  систем,  из  противопоставления  которых  она
изошла.  Но  и  это  противоречие  оказалось  продуктивным:  оно  привело  к
контрсуггестии на более позднем этапе становления человечества.

Именно так парадоксальное,  абсурдное свойство "и-и" ("и  то  -  и  не  то")
становится высочайшей спецификой суггестии в ее окончательном виде.  То, что
невозможно  для  отдельного  организма   (одновременная   реакция   на   два
противоположных стимула), возможно в отношениях между двумя организмами, ибо
второй организм реагирует не прямо на эти  стимулы,  а  посредством  реакций
первого,  выражающих  и несовместимость стимулов и одинаковость их действия.
Для второго индивида это  реагирование  первого  -  внешняя  картина,  а  не
собственное     внутреннее     состояние.     Он-то     может     совместить
отдифференцированные в мозгу первого индивида звук  и  предметное  действие,
слово  и  вещь,  и  адресовать  такой  сдвоенный сигнал обратно первому (или
кому-нибудь).  И тот испытает ПОТРЯСЕНИЕ!  Это выявленное и выделенное здесь
совершенно уникальное явление назовем "дипластией".  Полустершимися следами,
но достаточными для демонстрации природы дипластии могут послужить метафоры,
или   еще   больше   -   речевые   обороты   заклинаний.   Дипластия  -  это
неврологический,  или  психический,  присущий   только   человеку,   феномен
отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг
друга.  На языке  физиологии  высшей  нервной  деятельности  это  затянутая,
стабилизированная  ситуации "сшибки" двух противоположных нервных процессов,
т.е.  возбуждения и торможения.  Но  при  "сшибке"  у  животных  они,  после
нервного срыва, обязательно снова разводятся, а здесь остаются как бы внутри
скобок суггестивного акта.

Дипластия - единственная адекватная форма  суггестивного  раздражителя  ЦНС:
незачем  внушать  человеку  то,  что  порождают  его  собственные ощущения и
импульсы,  но мало того,  чтобы временно парализовать  последние,  внушающий
фактор  должен лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы.  Этот
фактор в лице дипластии биологически "бессмыслен",  "невозможен" и  вызывает
ре-  акцию  на  таком  же  уровне  -  как  бы  невротическом,  но  далеко не
мимолетном, а постоянном для сферы общения. То, что у животных - катастрофа,
здесь в антропогенезе,  используется как фундамент новой системы.  То, что у
животных физиологи традиционно (хотя и  вряд  ли  верно)  рассматривают  как
патологию   нервной   системы,   в   генезисе   второй   сигнальной  системы
преобразуется в устойчивую форму. "Ультрапарадоксальная фаза" для человека в
отношении  высшей  нервной  деятельности на уровне второй сигнальной системы
стала пожизненной,  лишь несколько отступая в пожилом возрасте (что ошибочно
воспринимается,  как  умудренность,  на самом же