деле это - потеря нюансов в
мыслях).

Создание устойчивых нелепостей,  или абсурдов,  типа "то же,  но не то же" и
было тем самым выходом на уровень,  немыслимый в нервной деятельности любого
животного.  Последующая  история  ума  была  медленной   эволюцией   средств
разъединения   элементов,   составляющих   абсурд,   или   дипластию.  Этому
противоречивому  объединению  соответствует  какая-то   эмотивная   реакция,
которая  свидетельствовала  об  абсурде  и  нуждалась  в н ем.  Следом этого
остается факт,  выраженный в т.наз.  законе А. Элькоста: всякое человеческое
чувство   в   норме   амбивалентно   (внутренне   противоречиво).  Дипластия
воспроизводит как раз то одновременное  наличие  двух  противоположных  друг
другу раздражений,  которое "срывает" нормальную высшую нервную деятельность
у животных.

Животное имеет дело либо с "тем  же"  раздражителем,  не  отличая  новый  от
прежнего,   т.е.   пренебрегая  их  различиями,  либо  "не  с  тем"  ,  т.е.
дифференцируемым.  Напротив,  то отождествление, о котором идет речь, ничего
общего  не имеет с их смешением:  где есть смешение,  там нет удвоения,  нет
обобщения.  Дипластия - такая  операция,  где  между  двумя  предметами  или
представлениями  налицо:  1)  очевидное  различие или независимое бытие и 2)
сходство или слияние;  если нет и того и другого хоть в какой-то  степени  -
отождествление невозможно.

Создание дипластий  - сублогика;  преодоление дипластий - формальная логика.
Преодоление дипластий можно определить также,  как  деабсурдизацию  абсурда.
Обычно абсурд (бессмысленность, нелепость) выступает просто как невыполнение
условий логики.  Но можно и перевернуть:  логика - это невыполнение  условий
абсурда.  И  получится тогда более широкое обобщение.  Условия абсурда - это
противопоставления  трем  основным   законам   логики:   1)   обязательность
многозначности   (минимум   двусмысленности),   т.е.  <А  не  равно  А>,  2)
обязательность противоречия,  3) вместо "или-или" - "и-и".  В таком  случае,
всякую  логичность  следует рассматривать как нарушение этих правил.  Далее,
есть возможность эти формулировки  свести  к  одной  позитивной.  А  именно,
формулой  абсурда может служить А = В.  Два элемента - А и В - различны,  но
они и тождественны.

Оба элемента пары,  по определению, должны быть столь же несовместимы друг с
другом, как нейрофизиологические явления возбуждения и торможения. И в самом
тесном  слиянии  они  не   смешиваются.   Собственно,   к   физиологическому
антагонизму  возбуждения и торможения восходит всякое явление функциональной
оппозиции  в  человеческой   психике,   включая   речь   (фонологическая   и
синтаксическая   оппозиция).   Но  человек  в  дипластий  не  может  сливать
возбуждение и торможение,  - он может сливать в дипластий  два  раздражителя
противоположного знака.

Эта спайка  -  явление особого рода:  в глубоком прошлом бессмыслица внушала
священный трепет или экстаз,  с развитием же самой  речи,  как  и  мышления,
бессмысленное  провоцирует  усилия осмысления.  "Речь есть не что иное,  как
осмысление  бессмысленного".  Дипластия  под  углом  зрения  физиологических
процессов - это эмоция, под углом зрения логики - это абсурд...

Но это не значит,  что дипластия принадлежит исчезнувшему прошлому.  Прошлое
живет.  Не видно,  чтобы люди склонны были отказаться от ее чар,  лежащих во
всем,  что  священно  и  таинственно,  что празднично и ребячливо.  Растущий
строгий ум туго и многообразно переплетен в цивилизациях мира  с  доверчивым
бездумьем и с причудливыми фантазиями.

                       ДИВЕРГЕНЦИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ВИДОВ

Теперь видно,  что  главной  проблемой  антропогенеза  уже   становится   не
морфологическое  отличие  Homo  sapiens  от предковой формы,  а его реальные
отношения с ней.  Человек не мог не находиться в тех или иных  отношениях  с
видом,  от которого он стал отличаться и отделяться.  Наука об антропогенезе
должна стать наукой  о  конкретных  биологических  отношениях  людей  и  той
предшествовавшей  формы,  от  которой они ответвились.  Это были отношения и
биогеографические,  и экологические,  отношения  конкуренции,  симбиоза  или
паразитизма,  наконец.  Главное внимание в этой науке должно быть перенесено
на вопрос о реальных отношениях людей с его предковой  формой.  В  науках  о
человеке должен произойти сдвиг, который можно сравнить лишь с копернианской
революцией.

Пора отбросить все те несуразицы,  которыми замусорена проблема  становления
Homo  sapiens.  Научной  несообразностью  является  взгляд,  будто все особи
предкового вида превратились в людей.  Еще  бессмысленнее  думать,  что  они
перестали  рождаться  на  свет с тех пор,  как некоторые путем мутации стали
людьми.  Не лучше и идея,  что немногие,  ставшие людьми,  в  короткий  срок
лишили  кормовой базы всех отставших и те быстро перемерли:  на Земле до сих
пор остается довольно пищевых ресурсов для множества видов животных.  Упорно
избегается   тема  о  реальных  взаимоотношениях  двух  разновидностей  вида
Troglodytae,  в ходе этих  взаимоотношений  ставших  подвидами,  а  затем  и
разными  видами,  продолжая  и  на  этом таксономическом уровне находиться в
биологических  отношениях  друг  с  другом  (таких,   как   промискуитет   и
каннибализм).

И что  касается  человека (Homo sapiens),  то он появляется всего лишь 35-40
тысяч лет тому назад.  Его исторический  марш,  обгоняющий  темпы  изменения
окружающей природы,  т.е.  обретающий относительное самодвижение и ускорение
(при неизменности телесной организации),  начинается  и  того  много  позже.
Начало такого самодвижения следует отсчитывать лишь с неолита,  эти недолгие
восемь  тысяч  лет  человеческой   истории   по   сравнению   с   масштабами
биологической  эволюции  можно  приравнять к цепной реакции взрыва.  История
людей - взрыв! В ходе ее сменилось всего несколько сот поколений.

Толчком к взрыву послужила  бурная  дивергенция  двух  видов  -  Troglodytes
(палеоантропов)  и  Homo  pre-sapiens,  стремительно  отодвигавшихся друг от
друга на таксономическую  дистанцию  подвидов,  видов,  родов,  семейств  и,
наконец,  на  дистанцию  двух  различных  уровней  самоорганизации материи -
биологической  и  социальной.  Только   существование   крайне   напряженных
экологических  отношений  между обоими дивергирующими видами может объяснить
столь  необычайную  быстроту  данного  ароморфоза:  отпочковывания   нового,
прогрессивного   вида.   К   тому   же,   с  самого  начала  дивергенция  не
сопровождалась размежеванием ареалов.  Наоборот,  в пределах  одного  ареала
происходило   крутое   размежевание  экологических  ниш  и  форм  поведения.
Следовательно, перед нами продукт действия некоего особого механизма отбора,
противоположного дарвиновскому, "естественному". Уж очень специфично то, что
возникло: вид, отличающийся инверсией процессов высшей нервной деятельности:
"животное наоборот".

И проблема   антропогенеза   в   точном  и  узком  смысле  сфокусирована  на
сравнительно недолгом интервале  времени,  но  крайне  насыщенном.  "Загадка
человека"   полностью  включена  в  неисчерпаемо  сложную  тему  дивергенции
палеоантропов и Homo pre-sapiens.  В  переводе  на  хронологию  длина  этого
интервала всего лишь 15-25 тысяч лет,  на нем-то и укладывается все таинство
дивергенции, породившей людей.

Часто говорят  о  непомерно  быстром  образовании  вида  Homo   sapiens   из
родительской  формы  Troglodytes,  хотя никаких "обычных" темпов образования
видов не существует.  Но в нашем случае дело идет не о далеких биологических
видах,  а  раздвоении  единого вида.  Вот как раз вполне "бессознательным" и
стихийным интенсивным отбором палеоантропы и выделили из своих рядов  особые
популяции,  ставшие  затем особым видом.  Обособляемая от скрещивания форма,
видимо,  отвечала прежде всего требованию податливости на  интердикцию.  Это
были  "большелобые".  В  них  вполне  удавалось  подавлять  импульс  убивать
палеоантропов.  Но последние могли поедать часть их приплода.  "Большелобых"
даже  удалось побудить пересилить инстинкт "не убивать",  т.е.  заставить их
убивать для палеоантропов,  как "выкуп",  разных животных, хотя бы больных и
ослабевших, вдобавок к прежним источникам мясной пищи.

Вспомним обряды инициации.  Суть их состоит в том, что подростков, достигших
половой зрелости  (преимущественно  мальчиков),  выращенных  в  значительной
изоляции   от   взрослого  состава  племени  (в  особых  домах),  подвергают
мучительным  процедурам  и  даже   частичному   калечению,   символизирующим
умерщвление.  Этот  обряд  совершается  где-нибудь  в лесу и выражает как бы
принесение  этих  подростков  в  жертву  -  на  съедение  лесным  чудовищам.
Последние   являются   фантастическими   замещениями   некогда   совсем   не
фантастических,  а реальных пожирателей - палеоантропов; как и само действие
являлось  не  спектаклем,  а подлинным умерщвлением.  Надо думать,  что этот
молодняк, вскормленный, или вернее, кормившийся близ стойбищ (в загонах?) на
подножном  растительном корму до порога возраста размножения,  умерщвлялся и
служил  пищей   для   палеоантропов.   Лишь   очень   немногие   (отбираемые
палеоантропами  по  "большелобости")  могли  уцелеть  и  попасть в число тех
взрослых,  потомки которых затем отпочковались от  палеоантропов,  образовав
малопомалу изолированные популяции кормильцев (данников) этих палеоантропов,
- в итоге все же уничтоженных:  это сделал уже Homo sapiens.  Этот ароморфоз
был  достаточно  локальным  феноменом:  по  данным  современных генетических
исследований человеческого  гемоглобина  выяснилось,  что  все  человечество
является потомками всего лишь 500-1000 предковых мужских особей.

Есть и  еще  один совершенно специфический факт,  который тоже локализован в
данном хронологическом интервале: расселение ранних Homo sapiens по обширной
ойкумене,  чуть ли не по всей пригодной к обитанию территории нашей планеты,
включая Америку, Австралию, Океанию. Эта дисперсия человечества по материкам
и  архипелагам  Земного  шара  по  своей  стремительности  тоже  может  быть
уподоблена  взрыву.  За  эти  полтора-два  десятка  тысячелетий  кроманьонцы
преодолели такие экологические перепады,  такие водные и прочие препятствия,
каких ни один вид животных вообще никогда не мог бы преодолеть.

И нельзя свести это рассеяние людей по планете к тому,  что  им  не  хватало
кормовой базы на прежних местах,  так же,  как и нельзя сказать,  что люди в
верхнем плейстоцене расселялись из худших географических условий в лучшие, -
имело  место и противоположное.  Им не стало "тесно" в хозяйственном смысле,
им  несомненно  стало  тесно  в  смысле  трудности  сосуществования  с  себе
подобными.  Они старались отселиться от палеоантропов,  которые биологически
утилизировали  их  в  свою  пользу,  опираясь   на   мощный   и   неодолимый
нейрофизиологический  аппарат интердикции.  Они бежали и от соседства с теми
популяциями Homo sapiens,  которые сами не боролись с указанным фактором, но
уже развили в себе высокий аппарат суггестии и перекладывали тяготы на часть
своей и окрестных популяций.  И палеоантропы и  эти  "суггесторы"  понемногу
географически перемещались вслед за такими беглецами переселенцами. Наконец,
Земной  шар  перестал  быть  открытым  для  свободных  перемещений,  и   его
поверхность покрылась т.наз.  антропосферой, или системой взаимообособленных
ячеек, пользующихся своим собственным языком, как средством защиты - помощью
непонимания - от чужих повелений и агрессивных устремлений.

Важно также и то,  что эти первобытные социальные образования в общем всегда
эндогамны. Этнос или другой тип объединения людей всегда служит препятствием
для  брачно-половых  отношений с чужими.  Ведь несомненно,  что к главнейшим
механизмам дивергенции с палеоантропами принадлежало избегание  скрещивания.
Так  что  эндогамия,  разделившая  человеческий  мир на взаимно обособленные
ячейки,  сделавшая его причудливой сетью расово-национальных  этносов,  была
следствием дивергенции,  как бы возведенным в степень, получившим совершенно
иную функцию.

И все  же  это  взаимное  избегание  первобытных  популяций   было   слишком
запоздалым средством для того, чтобы таким образом защититься от скрещивания
с палеоантропамиадельфофагами.  Ибо самое страшное  уже  произошло:  потомки
этих  первоубийц  уже  прочно  вошли  в  состав  рода  людского в результате
первобытного промискуитета на самой ранней стадии становления  человечества:
адельфофагической.

Слишком просто  было  бы  считать,  что  ранние  Homo  sapiens  состояли  из
внушающих (суггесторов) и внушаемых (суггерендов),  и эти вторые поддавались
Бездействующему  влиянию  (инфлюации)  первых.  Так  же  просто  было  бы  и
полагать,  что каждая особь играла то одну  роль,  то  обратную,  нимало  не
срастаясь  с ними.  Но обе эти модели слишком просты,  чтобы быть истинными.
Метаморфозы суггестии вполне согласуются с иной  антропологической  моделью.
Более  вероятно,  что существовало как минимум три соучаствующих стороны.  И
воздействие суггестии направляется лишь на  того,  кто  не  владеет  "кодом"
самозащиты,  либо происходит обращение,  наоборот,  к владеющему таким кодом
(соучастнику).  Здесь  слову  "код"  возвращается  его  истинное   значение,
утраченное  кибернетикой:  "код"  может  быть  только  укрытием  чего-то  от
кого-то,  и подразумевает  трех  участников:  кодирующего,  декодирующего  и
акодирующего (не владеющего кодом).

Соответственно, существовало  три  градации  в  неустойчивом переходном мире
становления раннего человечества,  Homo pre-sapiens. 1. Еще весьма близкий к
биологическому палеоантропу,  т.е.  полуне- андерталоидный тип, использующий
примитивную, летальную для его "собеседников", роковую и неодолимую (до поры
до времени) интердикцию.  2.  Средний,  промежуточный тип,  который способен
имитировать  действия  первого  типа,  но  в  итоге  неспособный  ему   про-
тивостоять,   суггестор-имитатор:   первобытный   манипулятор.  3.  Наиболее
продвинутые в сторону сапиентации (оразумления),  но практически неспособные
противостоять воздействию первых двух типов,  суггеренды. Все вместе они, по
крайней мере первый и третий тип,  находились в биологическом  противоречии,
каковому противоречию и соответствует первоначальная "завязь" суггестии. Она
достигает все большей зрелости внутри этого мира  ранних  Homo  pre-sapiens,
причем  наиболее  элементарные  формы суггестии действительны по отношению к
более примитивному типу (так и оставшемуся  животным),  а  более  сапиентные
варианты   Homo   pre-sapiens   избегают   воздействия  суггестии  благодаря
вырабатывающимся предохранительным ограждениям (непонятность, кодирование).

Чем более усложненный вариант суггестии устанавливается во  взаимоотношениях
уже  между  более сапиентными формами,  тем более он становится "непонятным"
для отставших,  отбрасываемых назад,  в мир животных.  Здесь в последний раз
(?) по отношению к Homo sapiens (точнее,  к Homo pre-sapiens) применяет свое
энергичное   (необычайно!)   воздействие   естественный   отбор,   закрепляя
формирование  соответствующих  нейродинамических  устройств  (эхолалических,
парафизических и др.) в мозге становящегося человека.  Средний  суггесторный
тип  размывался,  и  все  дальше от этой уже человеческой эволюции суггестии
оставался на биологическом уровне неандерталоидный тип.

Полная зрелость  суггестии  отвечает  завершению  дивергенции   человека   с
палеоантропами (троглодитами).  К этому времени среди самих Homo sapiens уже
распространилось взаимное обособление общностей  по  принципу  "кодирования"
своей общности от чужих побуждений,  т.е. возникла самозащита "непониманием"
от повелений и поведенческих норм, действительных лишь среди соседей.

Но "уйти чисто" из животного мира, "не замазавшись", "человеку разумному" не
удалось. В составе человечества остались прямые потомки тех самых первоубийц
(предельно близких к биологическим палеоантропам - троглодитам),  а также  и
потомки их подражателей - суггесторов-манипуляторов.  В результате всех этих
процессов антропогенеза (точнее,  антропоморфоза) в неустойчивом, переходном
мире   становления   раннего   человечества  образовалось  весьма  и  весьма
специфическое,  очень недружественно настроенное по отношению к  друг  другу
семейство рассудочных существ,  состоящее из четырех видов. В дальнейшем эти
виды все более и более расходились по своим  поведенческим  характеристикам.
Эти  виды  имеют  различную  морфологию  коры  головного  мозга.  Два из них
являются видами хищными,  причем - с  ориентацией  на  людей!  Человечество,
таким образом, представляет собой поэтому не единый вид, но уже - семейство,
состоящее из четырех видов,  два из  которых  необходимо  признать  хищными,
причем   с   противоестественной   ориентацией   этой  хищности  (предельной
агрессивности) на других людей.

Хищность определяется здесь,  как врожденное стремление к предельной или  же
чудовищно  сублимированной  агрессивности по отношению к другим человеческим
существам.  Именно эта противоестественная направленность и не  позволила  -
из-за дистанционной неразличимости - образовать видовые ареалы проживания, а
привела  к  возникновению  трагического  симбиоза,  трансформировавшегося  с
течением времени в нынешнюю социальность.

Первый вид  (хищный!)  -  это  палеоантропы  (или неотроглодиты),  предельно
близкие к своему дорассудочному предшественнику,  "биологическому прототипу"
-  подавлявшему  с  помощью интердикции волю сородичей и убивавшему их.  Это
мрачные злобные существа,  зафиксированные в людской памяти с  самых  ранних
времен, в частности, в дошедших до нас преданиях о злых колдунах-людоедах.

Второй вид   (также   хищный)   -   это   суггесторы,   успешно  имитирующие
интердиктивные  действия  "палеоантропов",  но  сами  все  же  не  способные
противостоять психическому давлению последних.

Третий вид (уже нехищный) - диффузный.  Это те самые суггеренды,  не имеющие
средств психологической защиты от воздействия жутких для  них,  парализующих
волю к сопротивлению импульсов интердикции. Это - "человек разумный".

Четвертый вид  -  это  неоантропы,  непосредственно  смыкающиеся с диффузным
видом,  но  сформировавшиеся  несколько  позднее.  Они  более  продвинуты  в
направлении  сапиентации,  оразумления,  и  способны  -  уже  осознанно - не
поддаваться  магнетизирующему  психологическому   воздействию   интердикции.
"Неоантропов" следует считать естественным развитием диффузного вида в плане
разумности.

Именно эта классификация,  на наш  взгляд,  является  кардинальной,  видовой
типологией   людей.  Все  остальные  систематизации  человеческих  типов  от
Гиппократа до К.  Юнга, Э. Кречмера и Т. Адорно классифицируют людей лишь по
второстепенным  и  опосредованным  характеристикам.  Все они как бы с разных
позиций   "очерчивают"   внешние,   поверхностные   признаки   человеческого
"головоломного  кубика"  или  же выделяют и описывают отдельные его "ребра".
"Кардинальная" же,  видовая типология сравнима с разъединением "человеческой
головоломки" на свои составные части, после чего ее загадочность исчезает.

[ Прибавление.  Как  из теории естественного отбора Ч.  Дарвина "торчат уши"
происхождения человека из животного мира (кстати,  тезис о том, что "человек
произошел от обезьяны" принадлежит не Дарвину,  а его последователям: Фохту,
Геккелю и Гексли,  почти одновременно пришедшим к  этой  мысли),  так  и  из
концепции  Б.Ф.  Поршнева следует непреложный вывод о видовой неоднородности
человечества. Профессор Поршнев работал над своей монографией более четверти
века,  и последние годы (конец 60-х) совпали со всемирным истерическим бумом
поисков "снежного человека".  И это обстоятельство не могло не сказаться  на
позиции   ученого.  Он  был  настолько  уверен  в  прави