но. Когда тесто
было  готово,  оно  вдруг  запыхтело и стало корчиться, как будто внутри
извивались  змеи,  и  когда  его  посадили в духовку, на нем стал дуться
пузырь;  достиг размеров бейсбольного мяча, натянулся, заблестел и вдруг
с  шипением  лопнул.  На  поверхности торта образовался глубокий кратер,
Эдди  сделал  еще  немного  теста  и  заполнил  дыру.  На  этом странное
поведение  торта не кончилось: низ скоро начал гореть и дымиться черным,
а  верх  вздымался  и опадал как резиновый, то и дело постреливая. Когда
Эдди  поставил  его  остывать, он напоминал собой одну из миниатюр Белли
Геддеса, изображавшую поверхность лавы, рябую, как лицо, изрытое оспой.
     Этому  торту  явно  не  повезло:  пока ребята украшали лабораторию,
Милочка  выела  из  него,  что  могла,  потом  ее  тут же вырвало, и она
улеглась спать прямо на теплое еще тесто.
     А  Мак  с  ребятами  взяли  гофрированную  бумагу,  маски, палки от
половых  щеток  и  тыквы  из  папье-маше, красные, белые и синие ленты и
двинулись  через  пустырь  и  улицу  к  лаборатории. Остатки лягушек они
истратили  на  кварту Старой тенисовки и два галлона вина, цена которого
сорок девять центов бутылка.
     - Док любит вино,- сказал Мак.- Думаю, он любит вино больше виски.
     Док  никогда  не  запирал лабораторию. У него была теория, что если
кто  захочет  к нему влезть, он влезет, не смотря на запоры, что человек
по  природе  своей  честен, а главное - в лаборатории было мало того, на
что   позарился   бы  простой  смертный.  Ценными  вещами  были  книги и
пластинки,  хирургические  инструменты, оптические стекла и все в том же
духе  -  словом,  то, на что уважающий себя взломщик смотреть не станет.
Применительно  к ворам, грабителям и клептоманам эта теория работала, но
Док  не  учитывал  друзей.  Книги  у него часто зачитывались; вернувшись
домой,  он  не  находил ни одной банки бобов, но зато мог найти у себя в
постели нежданного гостя.
     Украшения сваливали в кладовку, и вдруг Мак остановил ребят.
     -  Что может особенно порадовать Дока? - спросил он.
     - Вечеринка! - сказал Элен.
     - Нет,-  помотал головой Мак.
     -  Украшения,-  предположил  Хьюги,  он  чувствовал  за  них особую
ответственность.
     -  Нет,-  опять сказал Мак.- Лягушки,- вот что должно по-настоящему
обрадовать  Дока.  А  ведь  может случиться, что к его приезду Ли запрет
лавку  и Док увидит лягушек не раньше утра. Нет, нет и нет! - воскликнул
Мак.-   Лягушки   этим  вечером  должны  быть  здесь,  посреди  комнаты,
завязанные лентой с надписью: "Милости просим домой. Док".
     К  Ли  была  тотчас  отправлена  делегация,  которая  встретилась с
решительным  сопротивлением.  Чего  только  не  было пущено в ход, чтобы
победить   подозрительность  Ли...  Ему  напомнили,  что  он  сам  будет
присутствовать  на  вечеринке  и,  значит,  лягушки не выйдут из-под его
контроля,  его  уверяли, что никто никогда не посягнет на его имущество.
Мак  написал бумагу, официально подтверждающую, что Ли законный владелец
лягушек - на случай, если кто вздумает претендовать на них.
     Когда  протесты  Ли  стали  слабеть, ребята взяли ящик с лягушками,
отнесли  в  лабораторию,  обвязали его красными, белыми и синими лентами
и  положили  на  него открытку, где йодом было выведено сочиненное Маком
приветствие;  и  начались декоративные работы. Виски был к этому времени
выпито,  и  потому  настроение  у  всех  был  праздничное.  Под потолком
крест-накрест  развесили  гофрированную  бумагу, тыквы взгромоздили куда
повыше
     Скоро  к веселью присоединились случайные прохожие раз такое дело -
сгоняли к Ли, принесли еще спиртного
     Явился  и  сам  Ли  Чонг,  но  у  него,  как известно, был слабоват
желудок;  его  вырвало,  и  ему  пришлось удалиться домой. В одиннадцать
изжарили отбивные и съели
     Кто-то   полез   смотреть  пластинки,  нашел  альбом  Куин-Бейси, и
знаменитый  проигрыватель  загремел  на весь околоток. Шум был слышен от
доков до "Ла Иды".
     Несколько   клиентов   "Медвежьего   стяга",  решив,  что  Западная
биологическая  -  конкурирующее заведение, вопя от восторга, ринулись на
приступ.  Возмущенные  хозяева  отразили  нападение,  битва была долгая,
самозабвенная  и  кровавая; слетела с петли входная дверь, и было выбито
два  окна. Разбилось, к сожалению, несколько банок. И еще Элен по дороге
из  кухни  в туалет опрокинул на себя сковороду с горячим жиром и сильно
обжегся.
     В  час тридцать по полуночи в лабораторию зашел пьяный и отпустил в
адрес  Дока  замечание, показавшееся оскорбительным. Мак нанес ему удар,
который  до сих пор помнят и обсуждают. Пьяный оторвался от пола, описал
в  воздухе  дугу  и  приземлился прямо на ящик с лягушками. Кто-то хотел
сменить пластинку, уронил нечаянно звукосниматель и игла сломалась.
     Никто  никогда не изучал психологию умирающего веселья. Вначале оно
может   быть   бурным,   ревущим,  неистовым;  затем  наступает  нервная
лихорадка,  затем  шум  стихает  и очень, очень быстро веселье испускает
дух;  гости  расходятся  кто  куда  -  спать,  домой, в какое-нибудь еще
злачное место, оставив позади себя бездыханный труп.
     В  лаборатории  везде  горел яркий свет; входная дверь болталась на
одной  петле.  Пол усыпан осколками стекла. Всюду разбросаны пластинки -
одни  разбиты,  другие  только в зазубринах. Тарелки с застывшим жиром и
косточками   отбивных  валялись  на  полу,  под  кроватью,  а  некоторые
вознеслись  на  самый  верх  книжных полок. Стопки печально опрокинулись
набок.  Кто-то,  видно, пытался залезть на полки, уронил целую секцию, и
книги  рассыпались  по  полу, заглянув в глаза смерти. Все было кончено,
катастрофа произошла.
     Сквозь  пролом  из ящика выпрыгнула лягушка, села, замерла - нет ли
опасности;  тут  же  выпрыгнула  вторая, села рядом. Но чуяли они только
свежий,  влажный,  прохладный воздух, лившийся в комнату через сорванную
дверь  и  разбитые  окна.  Одна  из  них  сидела  на открытке с надписью
"Милости  просим  домой,  Док". Посидев немного, обе лягушки скромненько
запрыгали к двери.
     Какое-то время по ступенькам на улицу катился, прыгая и завихряясь,
поток  лягушек.  Какое-то  время  Консервный  Ряд  был переполнен, кишел
лягушками.  Такси,  привезшее  в  "Медвежий  стяг"  припоздавших гостей,
раздавило  на  улице  пять бедных квакуш. Но к утру все лягушки исчезли.
Одни  нашли  сточную канаву, другие поскакали вверх по холму в ближайший
водоем,  третьи  обрели  прибежище  в  дренажных  трубах;  еще несколько
десятков попряталось на пустыре.
     А в окнах лаборатории ярко и сиротливо горел свет.
-==ГЛАВА XXI==-
     В  дальней  комнате  Западной  биологической  белые  крысы бегали и
пищали в своих клетках. В углу, в отдельной клетке лежала крысиная матка
со  своим  пометом  - слепыми, голыми, сосущими ее крысятами, и смотрела
кругом нервно и даже свирепо.
     В  другой  клетке  гремучие  змеи  лежали,  свернувшись кольцами, и
уткнувшись   в  кольцо  нижней  челюстью,  смотрели  прямо  перед  собой
злобными,  туманными  черными  глазками. Рядом ящерица ядозуб, как будто
расшитая  крупным  бисером,  медленно  поднимала  вверх  голову и лениво
царапала  тяжелыми  когтями прутья клетки. Актинии в аквариуме выпустили
алые  и  зеленые щупальца-лепестки, выставив на обозрение бледно-зеленые
желудки.  Маленький  насос,  накачивающий  морскую  воду,  мягко жужжал,
тонкие струи воды с шипеньем вливались в резервуары, и путь их отмечался
цепочкой пузырьков.
     Наступил  час  жемчужного  света.  Ли Чонг вынес на кромку тротуара
баки  с  мусором.  На пороге "Медвежьего стяга" стоял привратник и чесал
живот.  Сэм  Мэллоу  выполз  из своего котла, сел на деревянный чурбан и
стал  любоваться светлеющим востоком. На скалах у станции Хопкинса лаяли
на  одной  ноте  морские  львы.  Старик-китаец  вышел  из  моря со своей
мокрой насквозь корзиной и зашагал, хлопая подошвой, в сторону холма.
     На  улицу  Консервного  Ряда  свернула  машина,  это  Док, наконец,
вернулся  из  путешествия.  Глаза  у  него  были  красные  от усталости,
движения  замедленные.  Подъехав  к  лаборатории. Док посидел немного за
рулем,  дал  нервам  успокоиться  после дорожной тряски. Вот он вылез из
машины,  зашагал  по  ступеням.  Услыхав  его,  гремучие  змеи  высунули
раздвоенные  язычки  и  стали покачивать ими. Крысы заметались в клетках
как  бешеные.  Док  поднялся  по  лестнице.  Посмотрел  с  удивлением на
болтающуюся  дверь  и выбитые окна. Усталость как рукой сняло. Он быстро
вошел  внутрь.  Обошел комнаты, стараясь не наступить на осколки стекла.
Резко нагнулся, поднял разбитую пластинку, прочитал название.
     В  кухне  на полу белел застывший жир. Глаза Дока вспыхнули гневом.
Он  сел на кровать, втянул голову в плечи, поежился. Вскочил с кровати и
включил  свой  знаменитый  проигрыватель.  Поставил  пластинку,  опустил
звукосниматель.   Из   динамика  вырвалось  только  шипение.  Он  поднял
звукосниматель,  остановил  диск  и  снова сел на кровать. На ступеньках
послышались  неверные, заплетающиеся шаги, и в дверь вошел Мак. Лицо его
было красно.
     Он в нерешительности остановился посреди комнаты.
     - Док...- начал он,- мы с ребятами...
     Какой-то  миг  казалось, что Док не видит его. Но вот он вскочил на
ноги. Мак попятился.
     -  Это вы сделали?
     -  Да... мы с ребятами...
     Маленький,  крепкий  кулак  Дока  описал дугу и ударил Мака в зубы.
Глаза  Дока  горели  красным  от животной ярости. Мак тяжело сел на пол.
Кулак  Дока  был  крепкий,  секущий.  Губы  у Мака разбились, а один зуб
загнулся внутрь.
     -  Вставай! - приказал Док.
     Мак,  шатаясь,  поднялся  на  ноги.  Руки были опущены по швам. Док
опять  ударил  его,  ударил  холодно, расчетливо, карающе. На губах Мака
выступила  кровь  и потекла по подбородку. Он пытался облизнуть разбитые
губы.
     - Подними руки, защищайся, сукин сын,- кричал Док, ударил еще раз и
услыхал, как хрустнули зубы.
     Голова  Мака  мотнулась в сторону, но он уже напряг всю свою волю и
устоял на ногах. Руки его были опущены.
     - Бей, Док,- прохрипел он сквозь распухшие губы.- Я за этим пришел.
     Плечи у Дока поникли - он потерпел поражение.
     - Сукин сын,- проговорил он с горечью.- Чертов сукин сын.
     Опустился  на  кровать и посмотрел на костяшки пальцев. Кожа на них
лопнула.
     Мак  сел  в  кресло  и  посмотрел на Дока. Глаза его расширились от
боли. Он даже не вытер кровь, струившуюся по подбородку. В голове у Дока
зазвучало   монотонное   вступление  к  "Тогда  сказали  небо  и  земля"
Монтеверди   ``Итальянский  композитор  (1567-1643),  новатор  в  области
оперной  музыки  и  контрапункта.'',  бесконечно  печальный плач по Лауре
смирившегося  Петрарки.  Док  видел  разбитые  губы  Мака сквозь музыку,
звучавшую в голове и разлитую в воздухе. Мак сидел тихо-тихо, точно и он
ее  слушал.  Док  глянул  на  то  место, где стоял альбом с Монтеверди и
вспомнил, что проигрыватель сломан.
     Он встал на ноги.
     -   Пойди,   умойся,-  сказал  он,  вышел  из  комнаты,  сбежал  по
ступенькам,  пересек  улицу  и  вошел  в  лавку  Ли  Чонга.  Доставая из
холодильника,  набитого  льдом, две кварты пива. Ли ни разу не глянул на
Дока  и,  взяв  деньги,  не  промолвил ни слова. Док пошел через улицу к
себе.
     Мак   в   туалете  вытирал  окровавленное  лицо  мокрыми  бумажными
полотенцами.  Док открыл бутылку, мягким движением налил пиво в стакан и
подержал  его немного под углом, чтобы не пенилось. Налил второй и понес
оба в комнату. Вернулся Мак, похлопывая по губам влажным полотенцем. Док
кивнул  головой  на стакан с пивом. Мак разинул глотку и опрокинул в нее
половину  стакана.  Оглушительно  вздохнул и уставился на пиво. Док свой
уже выпил. Принес бутылку, опять налил в оба стакана. И сел на кровать.
     -   Что произошло? - спросил он.
     Мак  посмотрел  на  пол,  капля крови упала в стакан с пивом. Опять
промокнул разбитые губы.
     -  Мы  с  ребятами хотели устроить для вас вечеринку. Мы думали, вы
вернетесь к вечеру.
     -  Ясно,- кивнул головой Док.
     -  А  она пошла-поехала не туда,- сказал Мак.- Какой толк говорить,
что  я  сожалею.  Я  ведь  сожалею всю жизнь. Со мной это не первый раз.
Всегда  все получается по-идиотски,- Мак сделал хороший глоток.- С женой
было  то  же  самое.  Что  ни  сделаю,  все  вверх  тормашками. И она не
выдержала.  Придумаю  как нельзя лучше, а выходит как нельзя хуже. Куплю
подарок,  и обязательно будет какой-то вред. Натерпелась она от меня. Ну
и  не  вынесла.  И  всегда  это так со мной. Вот до чего докатился, стал
клоуном. Кто я теперь? Никто, клоун. Смешу ребят.
     Док  опять  кивнул.  Музыка  все звучала в голове, жалуясь и вместе
смиряясь.
     -   Понимаю,-  сказал он.
     -  Я обрадовался, когда вы ударили,- пpoдoлжaл Мак.- Я сказал себе:
"Может, хоть это меня научит. Может, на всю жизнь запомню". Но, черт, не
запомню ведь Так и останусь клоуном. Док!- вдруг крикнул Мак.- Док, ведь
я  как  думал?  Всем  будет  хорошо  и  весело.  Вы будете рады, что вам
устроили  вечеринку. И мы тоже. Ведь я думал - будет хорошая вечеринка.-
Он  махнул рукой на пол, усеянный стеклом и книгами.- Вот так и с женой.
Думал, как лучше, а вышло... Всегда выходит хуже некуда.
     -  Я  понимаю,- сказал Док. Он открыл вторую кварту пива и наполнил
стаканы.
     -  Док,-  сказал  Мак.- Мы с ребятами все уберем И заплатим за все,
что испортили. Пусть будем пять лет работать.
     Док  медленно  покачал головой и вытер с усов пену
     -  Не надо,- сказал он.- Я сам все уберу. Я знаю, куда что ставить.
     -  Мы  за все заплатим. Док.
     -  Не заплатите. Мак. Вы будете думать об этом и мучиться еще очень
долго,  но  не  заплатите. Разбитое стекло - это ведь настоящие музейные
экспонаты,  стоят,  наверное,  триста  долларов.  Даже  не  говори,  что
заплатите.  Но  стыдно  вам  будет еще долго. Года два или даже три. Вот
когда  забудется эта история, тогда вам станет опять легко. Но заплатить
вы не заплатите.
     -  Да,  Док,  вы наверное правы,- сказал Мак.- Черт, я знаю, что вы
правы. А что же нам делать?
     - Пережить как-то,- сказал Док.- Я уже об этом забыл. Этот мордобой
отрезвил меня. И вы забудьте.
     Мак допил пиво и встал.
     -  Пока, Док,- сказал он.
     -  Пока. Слушай, Мак, а  что сталось с твоей женой?
     -  Не знаю,- ответил Мак.-  Ушла и все.
     Он  неуклюже  спустился  по ступенькам, пересек улицу, пустырь и по
куриной  тропе  вернулся  в Королевскую ночлежку. Док наблюдал за ним из
окна.  Потом,  не  пряча  усталости, взял метлу из-за титана. Он наводил
порядок весь день.
-==ГЛАВА XXII==-
     Анри-художник  не  был  французом  и звали его не Анри. И настоящим
художником  он  тоже  не был. Анри зачитывался рассказами о Левом береге
Парижа,  мысленно  он  жил там, хотя Парижа в глаза не видел. Он с жаром
листал  газеты  и  журналы в поисках новых сведений о дадаистах и других
ересях   в   искусстве,  об  их  странной,  чисто  женской,  ревности, о
религиозности  и  обскурантизме  нарождающихся и гибнущих школ. Время от
времени  он  а  сам  восставал  против традиционной техники и материала.
Сначала  отказался  от перспективы. А через год выкинул из своей палитры
красный  цвет и все его производные. Впоследствии он совсем отказался от
красок.  Трудно  было  сказать,  хороший  ли  Анри  художник: он с такой
страстностью  кидался  в  новомодные  течения,  что времени у него ни на
какую живопись не оставалось.
     Вообще  говоря,  его талант художника был под сомнением. Да и как о
нем  судить  по  его  творениям  из  цветных петушиных перьев и ореховых
скорлупок?  Зато  строитель  лодок  он  был  замечательный.  У Анри были
золотые  руки. Когда-то давно, живя в палатке, он начал строить для себя
лодку. Закончив каюту с камбузом, он туда переехал. А переехав, все свое
время   посвятил  созданию  шедевра.  Лодка  скорее  была  изваяна,  чем
построена.   Она  была  тридцати  пяти  футов  длиной,  а  ее  очертания
находились в процессе вечного преображения. Какое-то время нос у нее был
как у быстроходного клипера, а корма как у миноносца. Но потом она стала
смахивать  скорее на каравеллу. Деньги у Анри не водились, и, бывало, он
месяцами  искал  подходящую  доску,  кусок  металла  или  дюжину  медных
шурупов.  Это  его  устраивало, ведь на самом деле он и не думал кончать
строительство.
     Лодка стояла среди сосен на клочке земли, который Анри арендовал за
пять  долларов  в  год,  что  равнялось сумме налога, и хозяин земли был
вполне доволен. Лодка покоилась на бетонном основании. В отсутствие Анри
сбоку  висела веревочная лестница. Придя домой, он подтягивал ее на борт
и  спускал только для гостей. В крошечной каюте вдоль трех стен тянулась
мягкая  скамья-банка.  На  ней  он  спал,  на  ней  же сидели гости. Под
потолком  висел  медный фонарь, и еще в каюте откидывался столик. Камбуз
был  чудо вместительности, каждая вещь в нем была результатом нескольких
месяцев размышлений и труда.
     Анри  был  смугл, черноволос, занудлив. Носил берет, хотя они давно
вышли  из  моды,  курил трубку из тыквы- горлянки, характерным движением
откидывал  волосы,  которые  то  и  дело падали ему на лицо. У него было
много  друзей,  правда,  временных,  он  их делил на две группы: те, кто
кормит его, и те, кого он кормит.
     Его  лодка  никак  не называлась. Анри говорил, вот кончит строить,
тут же и назовет.
     Анри  жил  в  лодке и строил ее вот уже десять лет. За этот срок он
дважды  женился  и  было  еще  несколько  связей. Все женщины уходили от
него  по  одной причине. Каюта два на два была явно мала для супружеской
пары.  Мало  приятного  стукаться  головой  о  потолок,  и, конечно, без
туалета  женщины  обойтись  не  могли.  Но судовой гальюн не годился для
сухопутной  лодки.  А  на  обычный,  земной туалет Анри не соглашался. И
приходилось  ему  с  подругой  справлять нужду среди сосен. Возлюбленные
покидали Анри одна за другой.
     После  ухода  молодой  женщины,  которую  Анри  звал  Элис,  с  ним
случилась  одна  очень  странная  вещь. Когда его покидала возлюбленная,
Анри  обычно  объявлял  траур,  хотя в душе и чувствовал облегчение. Как
хорошо  пожить  на  свободе,  растянуться  вольготно в своей каюте, есть
что  хочешь,  забыть  хоть  на  время о нескончаемых проявлениях женской
физиологии,  так  осложняющей  жизнь.  У  него  стало привычкой отмечать
очередную  разлуку. Он покупал галлон вина, удобно растягивался на банке
и  начинал  пить.  Иногда  он  плакал наедине с собой - непозволительная
роскошь,   приносящая   однако   поразительное   ощущение   счастья.  Он
декламировал  Рембо  с  очень  плохим произношением, удивляясь и радуясь
беглости своего французского.
     Эта  странная вещь произошла с ним во время траура по ушедшей Элис.
Дело  было  ночью,  под  потолком  горела  лампа,  он  только  что начал
хмелеть,  как вдруг почувствовал, что не один. Боязливо обшарил взглядом
каюту  и,  о  дьявол,  увидел  напротив  себя мужчину, смуглого молодого
красавца.  Глаза  его  вдохновенно  горели  умом  и энергией, белые зубы
влажно  поблескивали.  Было  в  его  лице что-то притягательное и вместе
ужасное.   Рядом  с  ним  сидел  златокудрый  маленький  мальчик,  почти
младенец.  Мужчина  поглядел  на  мальчика,  мальчик  ответил взглядом и
счастливо  засмеялся,  как  бы  в  ожидании  чего-то  прекрасного. Затем
мужчина  взглянул  на  Анри и опять посмотрел на малыша. Вынул из левого
верхнего  кармана жилетки старомодную опасную бритву, открыл ее и кивнул
малышу.  Опустил  ладонь  на  златокудрую  головку, и малыш опять весело
засмеялся,  тогда  мужчина  откинул  голову  вверх  и чиркнул бритвой по
тоненькой  шейке,  а мальчик все продолжал смеяться. Анри взвыл от этого
кошмара.  И  долго  не  мог опомниться, а опомнившись, увидел: мужчины с
мальчиком и след простыл.
     К