льне была припрятана пинта спиртного, и все только
ждали сигнала - как не подкрепиться перед таким походом.
     Дора  величественно  прошествовала  в свой кабинет и заперла дверь.
Отомкнула ключиком верхний ящик бюро с откидной доской, достала бутылку,
рюмку  и  немного  в  нее  плеснула.  Бутылка легонько звякнула о рюмку.
Девушка,  стоящая  начеку  у  двери, услышала сигнал, и тотчас "Медвежий
стяг"  облетела радостная весть. Теперь Дора не учует запаха спиртного у
своих воспитанниц. Девушки разбежались по комнатам и достали свои пинты.
Сумерки  опустились  на  Консервный  Ряд  -  серенький час между дневным
светом и электрическими фонарями. Филлис Мэй отогнула штору в гостиной и
глянула в окно.
     -  Ты его видишь? -  спросила Дорис.
     -  Вижу. Он включил свет. Сидит, по-моему, читает. Господи помилуй,
сколько можно читать. Он погубит себе глаза. В руке у него кружка пива.
     -  Думаю, и  нам не мешает выпить,- сказала Дорис.
     Филлис Мэй еще немножко хромала, а в остальном была хоть куда.
     - Вот смеху-то,- сказала она.- Сидит себе там и в ус не дует, а тут
ему такой праздник готовится.
     -  Он  никогда  не  заходит  к  нам повеселиться,- сказала печально
Дорис.
     -  Многие  мужчины  не хотят платить,- заметила Филлис Мэй.- Это им
дороже обходится, но они так не считают.
     -  Но, черт, может, они ему нравятся.
     -  Кто нравится?
     -  Да девушки, которые ходят к нему.
     -  Наверное. Я была у него один раз. Ко мне он не приставал.
     - Он и не будет приставать,- сказала Дорис.- Но не думай, ты бы все
равно вряд ли ему понравилась, даже если бы не жила здесь.
     -  Ты  думаешь, он презирает нашу профессию?
     -  Не думаю. Просто он, наверное, считает, если девушка работает, у
нее к этому другое отношение.
     Выпили еще немного.
     У  себя  в  кабинете  Дора тоже еще плеснула себе, выпила и заперла
верхний ящик. Погляделась в зеркало, поправила безупречное сооружение на
голове,  полюбовалась  ярко-красными  ногтями  и  пошла  в бар. Альфред,
привратник,  сидел  надувшись.  Ни  в его словах, ни в лице это никак не
выражалось. И все равно он явно надулся. Дора холодно оглядела его.
     -  Я вижу, ты не в настроении?
     -  Ничего подобного,- ответил Альфред.-  Все в порядке.
     Ответ взбесил Дору.
     - Говоришь, все в порядке? Это твоя работа. Ты ею дорожишь или нет?
     -   Все  в  порядке,-  ледяным  тоном  повторил  Альфред.-  У  меня
прекрасное настроение.
     Он положил локти на стойку и погляделся в зеркало.
     - Идите спокойно и веселитесь,- продолжал он.- Я за всем присмотрю.
Ни о чем не беспокойтесь.
     Такое усердие смягчило Дору.
     -  Видишь,  Альфред,- сказала она.- Нельзя, чтобы дом оставался без
мужчины.  Какой-нибудь  пьяный  начнет  куражиться,  а девочкам с ним не
сладить.  Но  ты  можешь  пойти  туда  немножко позже, а за домом будешь
смотреть в окно. Ты ведь сразу заметишь, если что не так. Пойдешь?
     -  Да, мне бы хотелось пойти,- сказал Альфред.
     Разрешение хозяйки пролило бальзам на его сердце.
     -  Заскочу  раз-другой  попозже  минут  на пять. Вчера вечером один
буйный  пытался ворваться. Знаешь, Дора,- я как зашиб того малого, вроде
сам  не  свой.  Потерял ощущение силы. Боюсь, попридержу удар, тут мне и
крышка.
     -   Тебе  надо  отдохнуть,-  сказала  Дора.-  Попрошу  Мака,  пусть
поработает за тебя, а ты пару недель отдохнешь.
     Замечательная все-таки женщина эта Дора.
     Док  у себя в лаборатории выпил после пива чуть-чуть виски. И вдруг
умилился.  А  здорово, что они решили устроить ему праздник. Он поставил
"Павану  умершей  принцессе",  и  у  него  слегка защемило сердце. В тон
настроению  поставил  "Дафниса  и  Хлою".  Там  был  кусок, вызывающий в
воображении  одну  и ту же картину. Жители Афин накануне Марафона: видят
длинное   облако   пыли,  катящееся  по  равнине,  слышат  лязг  оружия,
элевсинские  богослужения.  Вот  опять  эта  музыка и опять эта картина.
Кончилась  пластинка,  Док налил еще виски и задумался - не поставить ли
Бранденбургский  концерт.  Это  собьет  с  него меланхолию, в которую он
погружался.  А  что,  собственно, плохого в меланхолии? Даже приятно. "Я
могу ставить, что хочу,- сказал он громко,- могу поставить "Лунный свет"
и "Девушку с волосами цвета льна". Я свободный человек".
     Он  еще  налил  виски  и выпил. И остановился на "Лунной сонате". В
окно  он  видел,  как мигала неоновая вывеска на "Ла Иде", как загорелся
фонарь перед "Медвежьим стягом".
     Огромные  коричневые  жуки  тучей  ринулись  на  огонь  и  сразу же
попадали  на  землю,  дергая  в  воздухе  ножками  и шевеля усами. Вдоль
сточной  канавы  прогуливалась  в  одиночестве кошка, ища приключений. И
недоумевала,  куда  могли подеваться коты, так скрашивающие жизнь днем и
превращающие ее в ад ночью.
     Мистер Мэллой выполз на четвереньках из котла взглянуть, не идут ли
гости  к  Доку.  В Королевской ночлежке парни сидели как на иголках и не
спускали глаз с черных стрелок будильника.
-==ГЛАВА XXX==-
     Природа вечеринок изучена недостаточно. Но общее мнение таково, что
у  вечеринок  есть  какая-то  патология, что патология эта своя в каждом
отдельном  случае  и  что  по  большей части она граничит с извращением.
Утверждают  также,  что  вечеринка  вряд  ли когда-нибудь развивалась по
задуманному  плану.  Это,  конечно, не относится к тошнотворным, рабским
вечеринкам,    которые    устраиваются,    погоняются    и   управляются
профессиональными  хозяйками-людоедками  с  тираническими наклонностями.
Да,  впрочем,  какие  это  вечеринки  - это парад с демонстрацией, почти
столь  же  непроизвольные, как перистальтика, и столь же интересные, как
ее конечный продукт.
     Наверное,  все  обитатели  Консервного  Ряда  создали в воображении
картинку   празднества  -  приветствия,  поздравления,  галдеж  и  общая
радость.  Но  все  получилось  совсем  по-другому.  Ровно в восемь Мак с
ребятами,  причесанные  и  умытые,  взяли  кувшины  и  двинулись вниз по
куриной  тропе,  перешли  линию,  миновали пустырь и вышли через улицу к
крыльцу Западной биологической. Поднялись по ступенькам, ощущая какой-то
трепет и смущение. Док отворил дверь, и Мак произнес коротенькую речь.
     -  Как  у  вас  день  рождения сегодня,- сказал Мак,- мы с ребятами
пришли  вас поздравить. Мы желаем вам счастья и поймали для вас двадцать
одну кошку.
     Он замолчал, ребята стояли на ступеньках, точно потерянные.
     - Входите,- сказал Док,- Такая... неожиданность. Я и не представлял
себе, что вы знаете про мой день рождения.
     - И все коты,- сказал Элен.- Мы их оставили дома.
     Чинно расселись в комнате, расположенной слева от входа. Воцарилось
долгое молчание.
     - Ну раз уж вы пришли,- сказал Док,- не выпить ли нам по маленькой?
     - Мы с собой кое-что захватили,- сказал Мак, показав на три кувшина
со знаменитым коктейлем.
     - Там нет ни капли пива,- сказал Эдди.
     Док отбросил послеполуденную меланхолическую грусть.
     -  Это  пока  оставим,-  сказал  он.-  Угощать  буду  я. У меня тут
обнаружилось немного виски.
     Сидели  чинно,  деликатно  тянули  виски - тут как раз вошла Дора с
девочками.  Они  принесли в подарок одеяло. Док накрыл им кровать, стало
очень красиво. Гостьи сели и тоже выпили. Следом явились мистер и миссис
Мэллой с подарками.
     -  Никто  и  не подозревает, какую ценность приобретут с годами эти
штуки,-  сказал  Сэм  Мэллой, вынимая шатун с поршнем от "чалмерса" 1916
года.- Их, может, всего три и осталось во всем мире.
     Гость  повалил  косяком. Анри принес подушечку для булавок размером
три  фута на четыре. Он рвался прочитать лекцию о своем новом материале,
но  к  этому  времени  официальная  часть уже кончилась. Пришли мистер и
миссис   Гай.  Ли  Чонг  принес  огромную  гирлянду  шутих  и  корзину с
луковицами  китайских  лилий.  Кто-то  съел  все  луковицы к одиннадцати
часам. Шутихи удержались дольше. Завалилась малознакомая компания из "Ла
Иды".  И  вечеринка  стала  быстро  набирать  темп.  Дора сидела, как на
троне,  увенчанная  оранжевым  пламенем  прически.  Держала рюмку виски,
изящно оттопырив мизинец. И не спускала глаз с девочек - не дай бог хоть
одна  допустит  какую-то  оплошность. Док поставил танцевальную музыку и
пошел на кухню жарить бифштексы.
     Первая  стычка  кончилась неплохо. Какой-то парень из "Ла Иды" стал
делать  одной из девочек Доры непристойные предложения. Она возмутилась,
и  ребята, разгневанные таким нарушением приличий, быстренько вышвырнули
его  и  даже  ничего  не разбили. Они были очень довольны, считая себя в
какой-то степени блюстителями порядка.
     Док  на  кухне жарил бифштексы на трех сковородах, резал помидоры и
горы   хлеба.   И  чувствовал  себя  превосходно.  Проигрывателем  лично
заведовал  Мак.  Он нашел альбом Бенни Гудмена с его трио. И по комнатам
закружились  пары;  веселье,  кажется, и впрямь началось. Эдди забежал в
контору,  отстучал чечетку и вернулся. Док сходил за кружкой пива и пока
кухарничал,  то  и  дело  отхлебывал  из  нее.  Настроение  у  него  все
поднималось.  Наконец  мясо было готово, и Док понес его гостям - общему
изумлению не было границ. Все вообще-то были не голодны, но мясо исчезло
мгновенно.  Насытившись,  гости  погрузились  в  приятную послеобеденную
истому. Виски все было выпито, и Док откуда-то извлек вино.
     -  Док,  поставьте,  пожалуйста,  хорошую музыку,- сказала с высоты
своего величия Дора.- Мне до смерти надоел музыкальный автомат дома.
     Док  поставил  "Я  пылаю"  и  "Любовь" из альбома Монтеверди. Гости
слушали  тихо,  глаза у всех устремились внутрь. Дора упивалась неземной
красотой музыки. Док опять почувствовал тихую, золотистую грусть. Музыка
смолкла,  гости  сидели молча. Док принес книгу и ясным глубоким голосом
стал читать:
     И  поныне,
     Коль предстанет душе моей образ любимой,
     Чье лицо - распустившийся лотос, чьи груди -
     Два плода, золотым напоенные соком, чье тело
     Пламенеет от раны, стрелою любви причиненной,
     Не познавши  любви до меня в своей младости чи
     Сразу сердце мое погребается снегом
     И  поныне,
     Коль увидел бы я ее передо мною
     Распахнувшую очи, с ланитою плавной
     Подведенной до уха, до маленькой мочки пунцовой
     Лихорадкой тоски от разлуки со мною больную,-
     Из любови  моей я б утешные сделал качели,
     Ночи вечным любовником  день бы я сделал.
     И  поныне,
     Коль вернулась бы снова с очами как звезды,
     Утомленная ношей любви своей юной,
     Я  бы снова голодным рукам-близнецам ее отдал,
     Снова пил бы я сладость хмельную из уст ее нежных,
     Словно шмель, что стремится грабителем к лилии бело
     Сокровенный у лилии мед отбирает.
     И  поныне
     Мои  очи, вокруг не глядящие боле,
     Кажут  мне лики милой утраченной девы.
     Украшенья златые ласкают прелестные щеки;
     О  чистейший, белейший, нежнейший, дивнейший пергамент,
     На котором уста мои лунною ночью писали
     Поцелуев стихи и уже не напишут.
     И поныне
     С смертью споря, является мне колебанье
     Вежд, припудренных нежно, весь сладостный образ
     Дивно-хрупкого тела на ложе в усталости счастья;
     Мне отраду дарившие, рдевшие нежно, живые
     Два цветка - два  сосца над высокой повязкою; свежесть
     Алых уст; не забуду вовек я утраты.
     И поныне
     Среди торжищ  твердят, что была она слабой,
     Полюбить меня силу имевшая; жалки
     Эти люди, что все покупают и сами
     Продаются  за деньги; а ты же была неподкупна:
     Раджа трех городов не сумел привести тебя златом
     На  высокое ложе; пребудешь всегда ты со мною,
     Облекая мне душу, как тело мне платье.
     И поныне
     Я люблю  ее продолговатые очи,
     Чей взор ласковей шелка, чьи грусть и веселость
     Непрестанно друг друга сменяют, чьи томные вежды
     Лишь  смежатся, их тень благодатная сердцу помнится
     Новым  взором пречудным; люблю я и благоуханность
     Свежих уст; и власов невесомые пышные волны;
     Легкость дивных перстов; тихий смех украшений.
     И поныне
     Помню  я, как на ласки мои отвечала
     Тихой лаской, с душой моей душу сливая,
     И в любовном огне никогда не бывала бесстыдной,
     Как богине своей любострастной служащие жрицы,
     Изощренным чьим играм горящий светильник свидетель
     И которых сон на пол нагих уроняет.
     ``Из санскритской поэмы "Черный златоцвет", перевод с английского
     А. Псурцева.''
     Филлис  Мэй,  не  стесняясь,  рыдала,  когда  он  кончил, сама Дора
приложила  к глазам платок. Элена так захватили звуки, что значение слов
совсем  от  него  ускользнуло.  Но мировая печаль хоть немного коснулась
каждого. Всем вспомнилась утраченная любовь, все услыхали зов.
     -  Господи,  вот  красота-то,-  сказал  Мак.-  Напомнило  мне  одну
дамочку...- И умолк.
     Налили  в  бокалы  вино и сидели притихшие. Вечеринка погружалась в
стадию  сладостного  томления.  Эдди забежал в контору, еще раз отстучал
чечетку,  вернулся  и  опять  сел  в  кресло.  Вечеринка уже готова была
забыться  сном,  как вдруг на ступеньках снаружи послышался топот многих
ног.
     - А где девочки? - раздался громовой голос.
     Мак поднялся на ноги, чувствуя чуть ли не счастье, и быстро пошел к
двери. Лица у Хьюги и Джонса расплылись улыбками.
     - Каких девочек вы спрашиваете? - мягко спросил Мак.
     - Это не бордель? Таксист сказал, тут он где-то поблизости.
     - Вы ошиблись, мистер,- весело отозвался Мак.
     - А это что за дамочки?
     И  тут  началось  сражение.  Пришедшие оказались командой со шхуны,
ловящей тунца, из Сан-Педро. Это были бравые, веселые, сильные парни, не
дураки подраться. После первой же атаки им удалось прорваться в комнаты.
Девочки  Доры,  каждая,  сняли  с  ноги  туфлю  и,  взяв  ее  за  носок,
приготовились  защищаться.  В  разгар  сражения они били врага по голове
острыми   каблуками.  Дора  бросилась  в  кухню  и  вернулась,  вращая с
воинственным  криком  тяжеленной  мясорубкой.  Даже Док развеселился. Он
молотил врагов шатуном с поршнем от "чалмерса" образца 1916 года.
     Это  было  славное  сражение.  Элен поскользнулся на чем-то, упал и
получил  дважды  в  лицо, пока вставал на ноги. С грохотом перевернулась
чугунная   печка.   Загнанные  в  угол  враги  отражали  атаки  тяжелыми
фолиантами,  хватая их с полок. В конце концов они оставили поле боя. Но
два окна на улицу были выбиты. Вдруг с тыла появился Альфред, он услыхал
шум  сражения и поспешил на помощь, вооружившись своим любимым оружием -
битой.  Дрались  на  ступеньках, на улице, а потом и на пустыре. Входная
дверь  опять  повисла  на одной петле. Рубаха на Доке была порвана, и на
худощавом,  но  мускулистом  плече проступили от чьих-то ногтей капельки
крови. Врага оттеснили уже почти до середины пустыря, как вдруг загудела
сирена  полицейской машины. Гости Дока едва-едва успели вернуться в дом,
кое-как  поставили на место сорванную дверь, выключили свет и затаились.
Полицейские  не  обнаружили  ничего подозрительного. А победители сидели
счастливые  в  темноте,  посмеивались  и потягивали вино. Из "Медвежьего
стяга"  пришла  новая  смена.  Свежее пополнение еще подняло боевой дух.
Вечеринка разошлась на славу. Полицейские вернулись, заглянули, щелкнули
языками  и  присоединились  к веселью. Мак с ребятами сели в полицейскую
машину  и  поехали  к Джимми Бручиа за вином. Вместе с вином захватили и
самого  Джимми. Вечеринка гудела на весь Консервный Ряд, от одного конца
до  другого.  Она вобрала в себя лучшие черты мятежа и ночной баррикады.
Команда  со шхуны из Сан-Педро приползла обратно на брюхе и была принята
с распростертыми объятиями. Все ласкали бывших врагов и восхищались ими.
Женщина,   живущая  в  пяти  кварталах  отсюда,  отправилась  в  полицию
жаловаться на шум, но не нашла ни одного полицейского. Полицейские потом
подали  рапорт об угоне полицейской машины. Ее вскоре нашли брошенной на
берегу.  Док сидел на столе, скрестив по-турецки ноги, и улыбался, мягко
похлопывая  пальцами  по  колену.  Мак  с  Филлис  Мэй  затеяли  на полу
индийскую  борьбу.  В разбитые окна дул с залива прохладный ветер. И вот
тогда кто-то запалил бесконечную гирлянду шутих Ли Чонга.
-==ГЛАВА XXXI==-
     В  густых  зарослях  мальвы  на  пустыре Консервного Ряда поселился
молодой  суслик.  Место  было идеальное. Кругом высились зеленые мальвы,
упругие,  толстые,  полные  соков. Когда они созревали, их низко висящие
плоды  так  и  манили  сквозь зелень. И земля была прекрасная для норы -
черная,  мягкая, с добавкой глины, так что ходы и помещения не осыпались
и  не обваливались. Суслик был толстый и лоснящийся, в защечных мешках у
него  всегда  было  полно  еды. Его маленькие ушки были чистые и красиво
поставленные,  глазки  черные,  как головки старомодных булавок, и почти
такой  же  величины.  Передние лапы-лопатки отличались силой, коричневый
мех  на спинке блестел, а бежевый на брюшке был неправдоподобно густой и
мягкий. Зубы у него были желтые, длинные и изогнутые, а хвостик тонкий и
короткий, хотя это был красивый суслик в цветущей поре жизни.
     Он  пришел  на  пустырь издалека, место ему понравилось, и он начал
рыть  нору на небольшом бугре, откуда из-за мальвы хорошо проглядывались
все  дороги  Консервного  Ряда.  Он  не  раз следил за ногами Мака и его
ребят,  когда  они  возвращались  в  Королевскую  ночлежку.  Начав  рыть
черную  как  смоль  землю,  он  нашел  ее еще лучше, чем ожидал: в земле
попадались  огромные  камни.  Главную кладовую он вырыл именно под таким
камнем,  чтобы  она не обвалилась, какой бы сильный ливень ни лил. Да, в
такой  норе можно прожить всю жизнь и обзавестись не одной семьей, места
столько, что хватит еще на десять нор.
     Когда   он  первый  раз  высунулся  из  норки,  было  раннее  утро,
восхитившее  его  красотой.  Сквозь  мальвы сверху сеялся мягкий зеленый
свет;  первые  лучи  солнца  брызнули в отверстие норы, и он лежал очень
довольный, нежась в их тепле.
     Вырыв главную кладовую, четыре запасных выхода. и непроницаемую для
воды  спальню,  суслик  начал  запасать  еду. Он срезал только те стебли
мальв,  которые  были  без  единого  изъяна,  затем  подравнивал  их  до
требуемой длины, тащил в нору и аккуратно складывал в главной кла довой,
заботясь  о  том, чтобы они не загнили и не заплесневели. Действительно,
идеальное  место.  Рядом  ни  одного  огорода или сада, значит, никто не
будет  ставить  на  него западни. Кошек, правда, уйма, но они целый день
трескали  рыбьи  головы и давно уже разучились охотиться. Подпочва здесь
была песчаная, и вода никогда долго не стояла в норе после дождя. Суслик
трудился  на  совесть,  и  скоро  кладовая была доверху наполнена пищей.
Тогда  он  сделал  по  бокам несколько маленьких камер для своих будущих
деток. Через несколько лет, если ничего не случится, тысячи его потомков
разойдутся по окрестностям, а корень их будет находиться здесь, под этим
бугром.
     Шло  время,  и  суслик  начал  слегка  тревожиться  - в его нору не
заглянула еще ни одна сусличиха. Каждое утро он садился у входа в нору и
пронзительно  свистел.  Свист  этот  недоступен  человеческому  уху,  но
суслики  слышат  его  даже глубоко под землей. И все равно, сусличихи не
появлялись.  Вконец  истомившись,  суслик  отправился  на  разведку;  он
бежал  по тропинке, пока не наткнулся на еще одну нору. Он сел у входа и
призывно  засвистел.  В норе что-то зашуршало, и суслик учуял сладостный
для  него  дух.  Немного  погодя, однако, из норы вышел старый, в боевых
шрамах  суслик-самец.  Он набросился на пришельца и так искусал его, что
тот едва дополз домой, забился в главную кладовую и три дня отлеживался;
в этом бою он потерял два пальца на правой передней лапе.
     И  суслик  снова  стал ждать. Сидел у своей норы в этом красивейшем
уголке  и  свистел,  но ни