Джон Стейнбек.
   Консервный ряд

 Перевод М.Литвиновой
 OCR: Максим Бычков

     Консервный  Ряд  в  Монтерее,  что  в Калифорнии - поэма, скрежет и
смрад, собственный цвет, лад и характер, ностальгическое видение, мечта.
Консервный  Ряд  един  и разрознен: дерево, жесть, чугун, ржа и разбитый
асфальт,  заросшие  бурьяном  пустыри  и  груды мусора, консервные цехи,
крытые  рифленым  железом,  кабаки,  рестораны,  публичные  дома, тесные
лавчонки,  лаборатории и ночлежки. Живут в нем, как сказал один человек,
проститутки,  сутенеры, игроки и прочая сволочь, под сволочью он разумел
прочий  люд.  Глянь  этот человек с другого боку, он бы сказал: "Святые,
ангелы, мученики и блаженные", и был бы прав.
     Утром, после удачного лова, сейнеры, полные сардин, тяжело вплывают
в  сонную  бухту,  оглашая  утреннюю  тишину пронзительными свистками. И
тянутся  к  берегу,  где  их  поджидают  консервные цехи, опустив в воду
металлические  хвосты.  Автор  не  случайно  взял  этот  образ, скажи он
"опустив  в  воду носы", консервы, извергающиеся с другого конца, будут,
благодаря  метафоре,  еще  отвратительнее.  Вслед  за сейнерами начинает
свистеть  Консервный  Ряд;  по  всему городу мужчины и женщины торопливо
напяливают рабочую одежду и спешат к морю, где нужен их труд.
     В блестящих автомобилях подъезжают хозяева, управляющие, бухгалтеры
и  расходятся  по  своим  конторам.  За  ними  катится  вал  итальянцев,
китайцев,  поляков  -  мужчин  и  женщин,  одетых в штаны, прорезиненные
куртки  и  клеенчатые  фартуки.  Они  спешат,  чуть  не  бегут,  резать,
раскладывать,  варить  и  консервировать  рыбу.  Вся улица гремит, воет,
визжит,  грохочет;  из  сейнеров текут серебряные реки сардин, и они все
выше  восстают  из  воды,  пока  не  опростаются. Консервный Ряд гремит,
грохочет, визжит, но вот последняя рыбешка очищена, разрезана, сварена и
закупорена.  Опять  заливаются  свистки;  итальянцы,  китайцы,  поляки,-
мужчины  и  женщины,-  промокшие  и  пропахшие  рыбой,  медленно, понуро
поднимаются  обратно в город. Консервный Ряд опять становится сам собой,
-  тихим и завораживающим. Жизнь входит в свою привычную колею. Бродяги,
при  первых  звуках  свистка удалившиеся с негодованием под сень черного
кипариса,  возвращаются в мир; вон они уже сидят на трубах, ржавеющих на
пустыре,  и  благодушно  болтают.  Девочки  из  заведения  Доры  выходят
понежиться  на  солнце-если, конечно, оно соизволит сиять. Док спустился
по  ступенькам  Западный  биологической лаборатории и идет через улицу в
лавку  Ли  Чонга  за двумя квартами пива. Анри-художник снует по пустырю
как  эрдельтерьер,  вынюхивая  в бурьяне всякие железяки и деревяшки для
лодки,   которую   мастерит  своими  руками.  Быстро  темнеет,  и  перед
заведением  Доры  загорается  уличный  фонарь  -  не  меняющая  фаз луна
Консервного  Ряда.  В Западную биологическую приехали гости, и Док опять
идет через улицу к Ли Чонгу, теперь уже за пятью квартами пива.
     Как  перенести  на  бумагу эту поэму, скрежет и смрад, особый цвет,
лад  и характер, ностальгическое видение, мечту? Когда собираешь морских
животных,  попадаются  плоские  черви,  они  такие нежные, что рвутся от
одного   прикосновения   и  гибнут.  Надо  выждать,  пока  червячок  сам
поползет  на  лезвие  ножа  и  затем  осторожно  опустить его в бутыль с
морской  водой.  Пожалуй,  и  с  Консервным Рядом надо поступить так же:
открыть страницу тетради, и пусть очередная история сама ползет на нее.
-==ГЛАВА I==-
     Бакалейная  лавка  Ли  Чонга  не  отличалась  чистотой,  зато могла
похвастаться  разнообразием  товаров. Лавка была маленькая, тесная, но в
ее  единственной  комнате  имелось все, что требуется простому смертному
для   полноты   счастья:  одежда,  пища  -  свежая  и  консервированная,
спиртное,  курево, рыболовные снасти, всякий инструмент, лодки, такелаж,
шляпы,  свиные  отбивные.  У  Ли Чонга можно было купить пару шлепанцев,
шелковое  кимоно,  пинту  виски,  сигару  и тысячу других вещей на любой
вкус.  В  лавке  отсутствовал только один товар, но товар этот имелся по
соседству в заведении у Доры.
     Лавка  открывалась  рано утром и торговала до тех пор, пока снаружи
гулял   хоть   один   неприкаянный   десятипентовик.   Ли  Чонг  не  был
сребролюбцем. Отнюдь, но если кто-то горел желанием облегчить карман, Ли
Чонг  был  всегда  к  его  услугам.  Постепенно  Ли Чонг занял в местном
обществе  положение,  удивлявшее его самого, хотя, надо сказать, он мало
чему  удивлялся.  С  годами все обитатели Консервного Ряда оказались его
должниками.  И  он  никогда  не  давил  на  них. Если же долг становился
слишком велик, Ли прекращал отпускать в кредит. И должник платил или, па
крайней мере, пытался, чтобы не ходить за покупками наверх в город.
     Ли  был круглолиц и приветлив. Изъяснялся он на учтивом английском,
успешно   обходясь   без   буквы  "р".  Когда  в  Калифорнии  вспыхивали
столкновения  между  полицией  и  тонгом ``Тайная китайская организация'',
случалось,  за  его  голову  объявлялась  премия, Тогда Ли Чонг уезжал в
Сан-Франциско  и  ложился  в  больнипу, пока волнения не утихали. Что он
делал  со своими деньгами, никто не знал. Возможно, у него их и не было.
Возможно, все его бoгaтcтвo состояло из неоплаченных счетов. Но жил он в
достатке  и  пользовался  уважением соседей. Он верил своим покупателям,
пока  верить  становилось  смешно.  Иной раз он ошибался, но и из ошибки
умел  извлечь  пользу,  хотя  бы чисто платоническую. Одной из таких его
ошибок была Королевская ноч- лежка, любой на его месте счел бы ту сделку
разорительной.
     В лавке Ли Чонг стоял за табачным прилавком. По левую руку - касса,
по правую счеты, под стеклом сигары, сигареты и всякие табаки; за спиной
Ли  Чонга  на  полке  -  батарея бутылок со спиртным всех размеров: "Олд
Грин-ривср",  "Олд-таунхаус",  "Олд-кенл" и любимое "Олд Тенесси", виски
четырехмесячной  выдержки,  очень  дешевое,  называемое  в  этих  местах
"Старая   тенисовка".   Ли  Чонг  умышленно  стоял  между  посетителем и
спиртным.  Приходилось  быть  начеку,  его  не  раз  пытались заманишь к
другому  прилавку,  но  это  никому  еще не удавалось. Остальным в лавке
торговала многочисленная семья - братья, племянники, сыновья, снохи. Сам
же  Ли  никогда  не  покидал своего поста за табачным прилавком. Верхнее
стекло  служило  ему  конторкой.  Его красивые пухлые ручки покоились на
стекле, похожие на сардельки пальцы беспрестанно двигались. Единственным
их  украшением было толстое золотое обручальное кольцо на среднем пальце
левой  руки; он неслышно барабанил им по резиновой подушечкее для сдачи,
на  которой  давно  стерлись  пупырышки.  Губы  у  Ли Чонга были полные,
любезно  изогнутые,  улыбка  одаряла  посетителя теплым глубоким блеском
золота. На носу у него сидели очки с половинками стекол, а так как он на
все  смотрел  сквозь  очки,  то,  глядя  вдаль,  откидывал назад голову.
Короткими  пальцами-сардельками он щелкал на счетах; складывал, отнимал,
подсчитывал  скидки и проценты; дружелюбные карие глаза не спеша обегали
лавку, а губы улыбались приветливой золотой улыбкой.
     Как-то  вечером, стоя за табачным прилавком на стопе газет, чтоб не
зябли  ноги,  он  с  юмором и грустью вспоминал сделку, которую заключил
нынче  днем  в  два приема. Если выйти из лавки и двинуться по диагонали
через  заросший  бурьяном  пустырь мимо больших ржавых труб, выброшенных
хозяевами  рыбных  заводиков,  заметишь  в  бурьяне  стежку. Она ведет к
кипарису,  а  от  него  к  железнодорожной  линии;  за линией идет вверх
куриная  тропа с деревянными ступеньками и упирается в длинное невысокое
строение.  В  нем  одна  большая  комната  без  потолка,  где  много лет
хранилась  рыбная  мука.  Сарай  принадлежал  человеку  по  имени  Хорэс
Аббевилл,  вечно  чем-то  озабоченному. У Хорэса было две жены и шестеро
детей,  и  за  несколько лет он умудрился, прибегая к страстным мольбам,
задолжать  Ли Чонгу астрономическую цифру. В тот день он вошел в лавку и
его  усталое  выразительное  лицо жалко сморщилось при виде легкой тени,
пробежавшей  по  лицу  Ли  Чонга.  Толстенький  палец  Ли забарабанил по
резиновой  подушечке.  Хорэс  положил на табачный прилавок руки ладонями
вверх.
     -  Я много тебе задолжал, я знаю,- против обыкновения просто сказал
он.
     Ли  Чонг  блеснул  золотой  улыбкой, отдав должное этой простоте. И
молча кивнул, ожидая, что последует за столь необычным вступлением.
    Хорэс  облизнул губы  от одного уголка до другого.
     -  Не  хочу,  чтобы над моими ребятками это висело,- сказал он.- Ты
ведь уж верно не будешь больше давать им мятных леденцов?
     Лицо Ли Чонга выразило согласие.
     -  Очень, очень задолжал,- сказал он.
     -  Ты  знаешь мой участок земли с сараем? Там, где рыбная мука.
     Ли Чонг кивнул. Мука принадлежала ему.
     -  Если  я  отдам  тебе  и сарай, и землю, ты спишешь мой долг? - с
жаром спросил Хорэс.
     Ли  Чонг  откинул  назад голову и взглянул на него сквозь половинки
стекол, правая рука нервно потянулась к счетам, в уме замелькали колонки
цифр. Строение было ветхое, а участок земли, пожалуй, может и окупиться,
если, конечно Консервный Ряд станет когда-нибудь расползаться в стороны.
     -  Спишу,-  сказал Ли Чонг.
     -  Давай  сюда все счета и немедленно составим купчую,-  Хорэс, казалось,
куда-то спешил.
     -  Все счета не нужны. Я дам тебе одну общую бумагу.
     Сделку  совершили  чинно,  не теряя достоинства, и Ли Чонг поставил
четверть  пинты  "Старого  Тенесси".  После чего Хорэс Абервилл, держась
очень  прямо,  прошествовал по пустырю, мимо кипариса, через линию, и по
куриной  тропе  к сараю, который только что перестал быть его, и на куче
рыбной  муки  пустил  себе  пулю  в лоб. И хотя это не имеет отношения к
нашей истории, замечу все же, ни один аббевиллев отпрыск от той и другой
матери никогда с тех пэр не испытывал нужды в мятных леденцах.
     Но  вернемся к тому дню. Хорэс лежал на козлах, из тела его торчали
иглы,  через  которые  вливалась  заморозка, а на ступеньках дома сидели
обнявшись  две  его  жены  - они оставались подружками до самых похорон.
После  чего разделили детей и никогда уже больше не разговаривали друг с
другом.  А  Ли  Чонг стоял за табачным прилавком, его добрые карие глаза
были  обращены внутрь, туда, где пряталась извечная китайская печаль. Он
знал, что не мог бы ничем помочь, и все-таки жаль, что не понял тогда, с
чем  пришел  Аббевиль  -  мог  хотя бы попытаться помочь. Право человека
убить  себя  неотъемлемо  -  это  было его глубокое убеждение, рожденное
состраданием к ближнему. Но он также знал, что иногда помощь друга может
оказаться  спасительной.  Ли  уже  внес свою толику на похороны и послал
убитым горем семействам по корзине съестных припасов.
     Так  вот  нежданно-негаданно Ли Чонг стал хозяином аббервиллевского
сарая  - справная крыша, крепкий еще пол, два окна, дверь. Правда, в нем
гора рыбной муки, а запах у нее на любителя и с трудом выветривается. Ли
Чонг прикинул, нельзя ли пустить его под склад для своих товаров. Но тут
же  отбросил  эту мысль. Дом стоял па отшибе, а в окно залезть ничего не
стоит.  Он барабанил золотым кольцом по резиновой подушечке, прикидывая,
что делать с обновкой; тут как раз дверь отворилась и вошел Мак. Мак был
старейшина,  вождь,  наставник и в совсем крошечной степени эксплуататор
небольшого  сообщества,  которое  объединялось  отсутствием у его членов
семей  и  денег,  а  также  тем,  что,  кроме еды, питья и удовольствий,
никаких  других  потребностей  у них не было. В отличие от других людей,
которые  в погоне за жизненными благами разрушают себя и падают замертво
в  двух  шагах  от  вожделенной  цели, Мак и его приятели продвигались к
своей цели без суеты, ничего не планируя, а преуспев, мирно пользовались
плодами  достигнутого.  Мак и Элен, молодой человек, обладающий огромной
физической  силой;  Эдди,  запасной  бармен  у  "Ла Иды"; Хьюги и Джонс,
ловившие  иногда  котов  и  лягушек  для  Западной биологической, жили в
больших  ржавых  трубах,  лежавших  на  пустыре по соседству с лавкой Ли
Чонга.  Сказать  точнее,  они жили в трубах, когда шел дождь, в ясную же
погоду  обретались  под  сенью  черного кипариса, росшего на возвышении.
Ветви  кипариса  свисали  вниз наподобие полога, под которым было хорошо
лежать,  наблюдая за ходом жизни всего Консервного Ряда.
     Увидев  Мака, Ли Чонг слегка напрягся и глаза его обежали лавку, не
явились  ли  следом  его  дружки  - Эдди или Элен, Хьюги или Джонс, и не
прицеливаются ли они к какой-нибудь банке.
     Но Мак  выложил  свою карту с покоряющей откровенностью.
     -  Ли,-  сказал  он.-  Мы с Эдди и с другими слышали, что теперь ты
хозяин участка Аббевилля.
     Ли кивнул.
     -  Мы с друзьями подумали, может, ты позволишь нам поселиться в его
сарае.  Мы  будем сторожить твою собственность,- поспешил он прибавить.-
Никто не посмеет залезть туда или причинить какой-нибудь ущерб... А ведь
могут  выбить  стекла,  сам  знаешь...-  Мак  стал  перебирать  грозящие
опасности:- Или начнегся пожар. Без сторожа плохо.
     Ли  откинул  назад  голову, посмотрел в глаза Маку сквозь половинки
стекол  и  глубоко  задумают, средний палец замедлил барабанную дробь. В
глазах  Maкa  он  прочитал  благожелательность,  братскую  солидарность,
готовность осчастливить всех. Почему же все-таки Ли Чонг чувствовал себя
чуть-чуть  как  бы  загнанным в угол? Почему ум его прощупывал очередной
шаг  так  же осторожно, как кот, пробирающийся среди кактусов? Придумано
прекрасно,  даже  отдаст  филантропией.  В  уме  Ли рисовалось ВОЗМОЖНОЕ
развитие  событий.  Нет, пожалуй, вполне вероятное развитне, и палец его
задвигался  еще  медленнее.  Он  мысленно  услыхал свое "нет", сказанное
Маку,  и  увидел  разбиваемые  окна. Мак повторно предложит охранять его
собственность,  опять  получит отказ, и Ли увидел языки пламени, лижущие
стены.  Мака,  бегущего  тушить пожар, почуял запах дыма. Палец перестал
стучать  по  резиновой  подушечке.  Да,  Ли  положен  на обе лопатки. Он
понимал это. Ему оставили только возможность сохранить лицо.
     -  Вы  хотите алендовать мой дом? Жить как в отеле?
     Лицо  Мака засияло улыбкой. Конечно, он человек великодушный.
     -  Это мысль! - воскликнул  он.- Какая   будет плата?
     Ли  задумался. Сколько ни назови - не имеет значения, все равно ему
не видать ни цента. А значит - надо назвать настоящую хорошую цену - как
иначе сохранишь лицо? И Ли сказал:
     -  Пять доллалов в неделю.
     Мак поддержал  игру и довел ее до конца.
     -   Надо   поговорить  с  ребятами,-  сказал  он,  выражая  голосом
сомнение.- На четырех долларах не сойдемся?
     -  Пять доллалов,-  не уступал Ли.
     -  Ладно,  пойду послушаю, что скажут мои.
     Так  вот  и  состоялась та сделка. И все были счастливы. Если кто и
говорил,  что Ли Чонг, верно, хочет разорить себя, то сам Ли Чонг так не
думал.  Окна  в  доме  целы.  Пожара нет и не будет; пусть он в глаза не
видел  арендной  платы,  но  если у его жильцов заводились деньжата. что
было  не  так  уж  и  редко,  никому в голову не приходило тратить их на
стороне,  а не в лавке Ли Чонга. Что получил Ли Чонг? Пятерых постоянных
покупателей.  Но  это  не все. Случись, забредет в лавку пьяный и начнет
дебош,  случись,  парни  из  Нового  Монтерея спустятся вниз с недобрыми
намерениями, Ли Чонг только крикнет, и его жильцы со всех ног мчатся ему
на помощь.
     Сделка  эта  имела  еще один плюс. Разве кто станет красть у своего
благодетеля?  Уцелевшие  таким  образом  банки бобов, помидоры, молоко и
арбузы  с лихвой возмещали Ли Чонгу мифическую арендную плату. А то, что
в  бакалейных лавках Нового Моптерея в последнее время участились кражи,
было не его заботой.
     Мак  с  друзьями  въехал  в сарай Абервилла, рыбная мука сысхала. С
чьей-то  легкой  руки  их  новое  жилье  стало  именоваться  Королевской
ночлежкой.  Нo кому мы обязаны этим названием, и по сей день тайна. Живя
в  трубах  и под кипарисом, друзья меньше всего думали о мебели и других
бытовых  удобствах,  которые  суть  не  только показатель цивилизованной
жизни,  но  и  рубеж,  с  которого  она начинается,- ни в трубах, ни под
кипарисом  для  них  просто  не  было  места.  Поселившись в Королевской
ночлежке,  парни  сразу  принялись  обустраивать  ее.  Сначала  появился
стул,  потом  кровать,  потом  еще  стул.  Хозяин скобяной лавки снабдил
новоселов банкой красной краски, сам того не ведая, отчего и расстался с
ней  без  всякого  сожаления;  и с тех пор каждая новая вещь красилась в
красный цвет, что было не только красиво, но и разумно: вещь становилась
неузнаваемой.  И началась в Королевской ночлежке жизнь. Парни садились у
себя  перед входом, и взгляд их устремлялся через линию, пустырь, улицу,
прямо  в окна Западной биологической. Ночью оттуда слышалась музыка. Они
видели,  как  Док  шел  через  улицу к Ли Чонгу за пивом. И Мак говорил:
"Док-славный парень. Надо будет сделать для него что-то приятное".
-==ГЛАВА II==-
     Слово  -  это символ и наслаждение, оно заглатывает людей, деревья,
траву, заводы, китайских мопсов. И Вещь становится Словом, а потом опять
Вещью, но теперь уже ввязанной, вплетенной в некую фантастическую ткань.
Слово  заглотило  Консервный  Ряд,  подержало  и выплюнуло, и он заиграл
отблесками  зеленого  мира и отраженной морем небесной голубизной. И вот
уже  Ли Чонг не просто китаец-лавочник. Да иначе и быть не может. Есть в
нем  и  зло  и  добро,  и  они взаимно уравновешены - восточная планета,
которую  держит на орбите сила притяжения Лао Дзы, а стремится сорвать с
орбиты  центробежная  сила  кассы и счетов. Так вот и вращается Ли Чонг,
так и крутится от бакалейных товаров к духам прошлого. Суровый человек -
если  на  уме  банка консервировапицх бобов, добрый - если в мыслях прах
деда.  Ведь  Ли Чонг раскопал могилу на китайском кладбище, нашел желтые
кости,  череп  с  прилипшими  седыми жесткими волосами. Осторожно сложил
кости   в   ящик-бедренные  и  берцовые  (совершенно  прямые),  тазовые,
ключицы,  посредине  череп, а по бокам - дугами - ребра. И послал своего
хрупкого,  упакованного в ящик деда за моря-океаны покоиться в священной
земле предков.
     Мак  с  друзьями  тоже  вращались  на  своих  орбитах. Орбиты эти -
Добродетель, Милосердие, Красота суматошных, битых-перебитых, безумных -
Монтерея-малого  и  Монтерея-вселенского,  где  люди с голоду и перепугу
уничтожают  желудки в погоне за нелепой пищей, где люди, жаждущие любви,
уничтожают  вокруг  себя  все  достойное любви. Мак и его парни - орбиты
Добродетели,  Милосердия, Красоты. На этой Земле, которой правят тигры с
язвой  желудка  и телицы, обуреваемые похотью к волам; на Земле, которую
подметают  слепые шакалы. Мак с ребятами умудрялись мирно делить трапезу
с  тиграми,  ублажать  обезумевших от страсти телиц; утаивать крошки для
чаек  Консервного  Ряда.  Какая  польза  человеку  приобрести  весь мир,
получив  взамен  язву  желудка, опухоль простаты и косоглазие? Мак и его
ребята  избежали  западни,  уклонились от чаши с ядом, перескочили через
капкан,  а  эти несчастные, защелкнутые мышеловкой, с отравой в желудке,
спеленутые по рукам и ногам, кричат на них, осыпают бранью: и веревка-то
по  ним плачет, и бездельники они, паршивая овца в стаде, воры, подонки,
бродяги.  Отче наш иже еси повсюду в природе, наделивший даром выживания
койота  и  крысу,  воробья,  муху  и  моль,  Ты,  конечно, должен питать
великую,  неизреченную  любовь  ко  всем  бездельникам, паршивым овцам и
бродягам,  среди  которых  числятся  и  Мак  с  ребятами.  Добродетель и
милосердие, лень и радость бытия. Отче наш иже еси повсюду в природе.
-==ГЛАВА III==-
     Лавка  Ли  Чонга  справа  от пустыря (хотя почему пустырь - ведь он
завален  старыми  котлами,  ржавыми  трубами,  тяжелыми балками, грудами
пустых   пя