тигаллонных  банок,- сказать  не  может  никто).  За  пустырем
железнодорожная линия и Королевская ночлежка. По левой его границе стоит
исполненный    строгого    достоинства    публичный   дом   Доры   Флад,
добропорядочное,  чистое, честное, старомодное увеселительное заведение,
где  человек  может  выпить  в  кругу  друзей кружку пива. Это не ночной
дешевый  бардак  для случайного посетителя: это серьезный добродетельный
клуб,  построенный,  учрежденный  и  вымуштрованный  Дорой.  Эта  мадам,
пятьдесят  лет  умно распоряжаясь своими талантами - тактом, честностью,
состраданием и здравомыслием, снискала уважение всех умных, образованных
и  добрых  людей.  По  той  же  причине  ее  ненавидело все лицемерное и
похотливое  сообщество  местных  замужних девственниц, чьи мужья уважали
семейный очаг, но особенной любви к нему не питали.
     Дора  -  великая  женщина,  пышнотелая  и высокая, с огненно-рыжими
волосами   и   пристрастием  к  изжелта-зеленым  вечерним  платьям.  Она
содержала  честное  заведение,  где  весь  товар  был  в одной цене, где
запрещалось  пить  крепкие  вина,  кричать  и  сквернословить.  Среди ее
девочек  было несколько ни на что не годных из-за возраста или болезней,
еще  несколько  могли  работать  не  больше трех раз в месяц, но все они
имели  право  на  свои три кормежки в день. В патриотическом порыве Дора
назвала  свое  заведение "Ресторация Медвежий стяг" ``На флаге Калифорнии
изображен  медведь.  Монтерей  находится  в этом штате.'', и ходило много
баек о людях, заглянувших к Доре, чтобы заморить червячка. Обычно в доме
жило  двенадцать  девочек,  включая старушек. Кроме них, штат составляли
повар-грек  и  привратник,  по  крайней  мере так назывался этот мужской
персонаж.  В  действительности  на  нем  лежало  множество деликатных, а
подчас  и  опасных  обязанностей.  Он  прекращал драки, выдворял пьяных,
останавливал   истерики,   лечил   головную   боль  и  заведовал  баром.
Перевязывал  порезы  и  синяки;  днем якшался с местными полицейскими; и
поскольку  добрая  половина  "девочек"  исповедовала  Христианскую науку
``Христианская наука - христианская религиозная секта, отрицающая врачей.
Ее   учение   изложено   в   книге   "Наука   и   здоровье",  написанной
основательнидей   секты  Мэри  Бэккер.'',  по  воскресеньям  читал  вслух
очередную   порцию  из  "Науки  и  здоровья".  Предшественник  нынешнего
привратника,  будучи  человеком не очень уравновешенным, кончил печально
(об  этом  несколько  ниже). Нынешний же, Альфред, сумел возвыситься над
своим  окружением, мало того, со временем сумел и окружение подтянуть до
себя. Он знал, каких мужчин можно пускать и каких нельзя. И, конечно, он
знал  о  частной  жизни граждан Монтерея больше, чем кто-нибудь другой в
городе.
     Что  касается  Доры, жизнь ее была не такой уж безоблачной. Нарушая
закон,   или   вернее   букву   закона,   ей   приходилось  быть  дважды
законопослушной поотиву своих сограждан. В заведении у нее не было драк,
попоек, грубостей, нчаче Дору давно бы закрыли. И еще, нарушая закон, ей
приходилось  откупаться благотворительностью особенно крупных масштабов.
Каждый  старался  оттяпать  у  Доры кусок побольше. Давала полиция бал в
пользу  своего  пенсионного  фонда, все вносили по доллару, Дора вносила
пятьдесят.  Коммерческая  палата обустраивала свой парк, торговцы города
вносили по пять долларов, Дору просили дать сто, и сна давала. Кто бы на
что  ни  собирал:  Красный Крест, Общественная касса, бойскауты - Дорины
незаконные,  неафишируемые,  грязные, постыдные, греховные деньги всегда
возглавляли  благотворительный  список.  Но  особенно пострадала Дсра во
время   депрессии.   Она   видела  голодных  детей,  безработных  отцов,
отчаявшихся  матерей и два года налево-направо платила долги несчастных,
не  имевших  ни  цента  на  кусок  хлеба, так что под конец чуть сама не
вылетела  в  трубу. Девочки Доры были приветливы и хорошо воспитаны. Они
никогда  не  заговаривали  на  улице с мужчиной, даже если принимали его
накануне ночью.
     Нынешний  сторож  Альф поступил в "Медвежий стяг" после случившейся
там  трагедии,  которая никого не оставила равнодушным. Прежнего сторожа
звали  Уильям, вид у него был нелюдимый, лицо хмурое. Днем работа его не
обременяла,  и  он  изнывал в обществе стольких женщин. Е окна он видел,
как  Мак  с  ребятами сидят на трубах посреди пустыря в зарослях мальвы,
болтают   ногами,   загорают   и  не  спеша  философствуют  о  предметах
интересных,  но  малозначительных.  То  и  дело,  замечал он, кто-нибудь
вынимал  из  кармана  бутылку  тенисовки  и,  вытерев  рукавом горлышко,
отпивая,  передавал  другим.  Уильяму  очень  хотелось  посидеть с этими
славными  ребятами.  И однажды он не вытерпел, пошел на пустырь и сел на
трубу.  Разговор тотчас смолк, наступила настороженная, недобрая тишина.
Немного  спустя  Уильям  встал и уныло побрел обратно в "Медвежий стяг",
посмотрел  в  окно  -  ребята  опять пустились беседовать; Уильяму стало
совсем  тошно.  Его  некрасивое  лицо  потемнело,  губы  покривились  от
невеселых размышлений.
     На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак
с  ребятами  виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с
ним  ограничился  двумя  фразами  - "Счастливо тебе" и "Да ты взгляни на
себя".
     Уильям  опять  скоро  вернулся в "Медвежий стяг" и опять смотрел на
ребят  в  окно.  До  него  донеслись  громко  сказанные Маком слова: "Не
люблю,  черт  побери,  сутенеров!"  Это  была беспардонная ложь, но ведь
Уильям этого не знал. Просто Мак с ребятами не любили Уильяма.
     Уильям  совсем  пал  духом.  Бродяги  не  принимают  его  к  себе в
компанию,  он  даже  для  них  слишком плох. Уильям был всегда склонен к
самобичеванию.  Он  надел шляпу и побрел один по берегу до самого маяка.
Постоял немного на маленьком уютном кладбище, слушая, как рядом бьются о
берег  волны,  и  будут  так  биться до скончания века. Он стоял и думал
угрюмую  тягостную  думу.  Никто  не  любит его. Никто его не жалеет. Он
считается  у них привратником, а на самом деле никакой он не привратник,
он  сутенер,  грязный  сутенер; самое низкое существо на свете. Потом он
подумал, что ведь и он, как все, имеет право на жизнь, на счастье. Видит
бог,  имеет.  Он  пошел обратно, клокоча от гнева; подошел к "Медвежьему
стягу",  поднялся  по  ступенькам,  и  гнев  его  улетучился. Был вечер,
музыкальный автомат играл "Осеннюю луну", Уильям вспомнил, что эту песню
любила  его  первая  девушка,  которая  потом бросила его, вышла замуж и
навсегда  исчезла из его жизни. Песня очень его расстроила. И он пошел к
Доре, которая пила чай у себя в гостиной.
     -  Что  случилось?  Ты  заболел?  - спросила Дора, увидев вошедшего
Уильяма.
     -  Нет,-  ответил  Уильям.-  Но  какая разница? В душе у меня мрак.
Думаю, пора это дело кончать.
     Дора  немало  перевидала  на  своем веку психопатов. И считала, что
шутка - лучший способ отвлечь от мыслей о самоубийстве.
     -  Только кончай, пожалуйста, не в рабочее время. И ковры смотри не
испорти.
     Набрякшая  свинцовая  туча  тяжело опустилась Уильяму на сердце; он
медленно  вышел,  прошел  по  коридору и постучал в дверь рыжей Евы. Ева
Фланеган  была  девушка  верующая, каждую неделю ходила на исповедь. Она
выросла  в  большой  семье  среди многочисленных сестер и братьев, но, к
несчастью,  любила  пропустить лишний стаканчик. Ева красила ногти и вся
перепачкалась  - тут как раз Уильям и вошел. Он знал, что Ева уже крепко
навеселе,  а  Дора  не пускала девушек в таком виде к клиентам. Пальцы у
нее были чуть не до половины вымазаны лаком, и она злилась на весь мир.
     - Чего надулся, как мышь на крупу? - вскинулась она.
     Уильям тоже вдруг обозлился.
     - Хочу с этим кончать! - выпалил он, ударив себя в грудь.
     Ева взвизгнула.
     -   Это   страшный,   гадкий,  смердящий  грех,-  выкрикнула  она и
прибавила:  -  Как  это  на  тебя  похоже - убивать себя, когда я совсем
набралась храбрости ехать в Ист Сент-Луис. Подонок ты после этого.
     Уильям  поскорее  захлопнул  дверь  и  поспешил на кухню, еще долго
провожаемый  ее  визгом.  Уильям  очень  устал от женщин. Повар-грек мог
показаться после них ангелом.
     Грек,  в  большом  фартуке,  с  засученными  рукавами  жарил в двух
больших сковородках свиные отбивные, переворачивая их пешней для льда.
     - Привет, сынок. Как дела?
     Котлеты скворчали и шипели на сковородке.
     -  Не  знаю,  Лу,-  ответил  Уильям.- Иногда я думаю - самое лучшее
взять и - чирк!
     Он провел пальцем по горлу.
     Грек положил пешню на плиту и повыше закатал рукава.
     -  Знаешь,  что  я  слышал,  сынок,-  сказал  он.- Если кто об этом
говорит, никогда этого не сделает.
     Рука  Уильяма  потянулась за пешней, она легла ему в ладонь легко и
удобно.  Глаза  впились  в черные глаза грека, он прочел в них интерес и
сомнение,  сменившиеся под его взглядом растерянностью и страхом. Уильям
заметил  перемену:  в  первый  миг  грек  почувствовал, что Уильям может
совершить  это,  в  следующий  он  знал  - Уильям это совершит. Прочитав
приговор  в  глазах  грека,  Уильям понял, что назад ходу нет. Ему стало
очень  грустно,  потому  что  теперь он понимал, как это глупо. Рука его
поднялась,  и  он  вонзил  острие  пешни себе в сердце. Удивительно, как
легко  оно  вошло. Уильям был привратником до Альфреда. Альфред нравился
всем. Он мог сидеть с парнями Мака на трубах, когда хотел. Он даже бывал
гостем в Королевской ночлежке.
-==ГЛАВА IV==-
     Вечером  в  сумерки в Консервном Ряду случалась одна странная вещь.
Случалась  в  те  короткие,  тихие  серенькие  минуты сразу после захода
солнца,  до  того,  как  загорятся  уличные  фонари.  С городского холма
спускался  старый  китаец,  миновал Королевскую ночлежку, шел по куриной
тропе  и  пересекал  пустырь.  На  нем была допотопная соломенная шляпа,
синие  джинсы,  такая  же  куртка  и  тяжелые  башмаки,  подошва  одного
наполовину  оторвалась  и шлепала, когда он шел. В руках он нес закрытую
крышкой  корзину.  У  него  было  худое  коричневое лицо, точно в жгутах
вяленого  мяса,  и  глаза  были коричневые, даже белки, и сидели они так
глубоко,  точно  смотрели на вас со дна колодца. Он появлялся в сумерки,
переходил улицу и двигался дальше в проем между Западной биологической и
заводиком  "Эдиондо" ``Вонючий (исп.).''. Затем пересекал маленький пляж и
терялся  между  стальных  и  деревянных  свай,  поддерживающих  пирс. До
рассвета его никто больше не видел.
     А  на рассвете в те минуты, когда фонари уже не горят, а солнце еще
не  встало,  старик-китаец  отделялся  от  свай,  пересекал пляж, улицу.
Корзинка  у  него была мокрая, тяжелая, с нее капало. Оторванная подошва
башмака громко хлопала по дороге. Он шел вверх по холму до второй улицы,
входил  в  ворота  в  высоком длинном заборе и исчезал до вечера. Люди в
домах, услыхав стук подошвы, на миг просыпались и тут же снова засыпали.
Вот  уже  много лет слышится этот стук, но никто так и не привык к нему.
Одни люди думали, что китаец Бог; старики говорили, что это сама смерть,
а мальчишки кричали, что это просто-напросто старый смешной китаец. Ведь
мальчишкам  все  старое  и  странное  всегда  кажется смешным. Но они не
дразнили  его,  не  кричали  ему  вслед,  потому  что  все-таки  он шел,
окутанный  крохотным облачком опасности. И только один красивый и смелый
мальчишка  десяти  лет,  Энди  из Салинаса, отважился подразнить старого
китайца. Энди гостил в Монтерее и как-то увидел старика. Он сразу понял,
что  должен  подразнить его, иначе утратит самоуважение; но даже храбрый
Энди  ощутил это облачко опасности. Каждый вечер следил он за стариком и
в  нем  боролись  два  чувства  -  дерзание  и страх. И вот однажды Энди
собрался  с  духом  и  пошел  за  китайцем, распевая тонким мальчишеским
голоском дразнилку:
     Китаеза говорила:
     Я хвостатая горилла.
     Белый Джоняя  прибежал,
     Хвост китайцу оторвал.
     Старик  остановился и обернулся. Энди тоже остановился. Коричневые,
глубоко  запавшие  глаза  уставились  на  Энди,  тонкие,  как шнур, губы
задвигались.  Что  случилось  потом,  Энди так никогда и не понял, но не
забыл. Глаза старика стали расти, шириться, и вот уже старик растворился
в   них.  Остался  только  один  огромный  коричневый  глаз  величиной с
церковную  дверь.  Энди  заглянул  в  эту  блестящую  прозрачную дверь и
увидел  пустынную землю, плоскую на многие мили, обрамленную вдали цепью
фантастических  гор,  похожих на коровьи и собачьи головы, на гигантские
грибы  и  юрты.  Земля  эта поросла жесткой короткой травой, там и здесь
возвышались  на  ней  песчаные  бугорки  и  возле  каждого сидел зверек,
похожий на суслика. Кругом было пустынно, одиноко, кроме него - ни души.
Энди не выдержал и заплакал. Чтобы не видеть этого ужаса, он зажмурился;
когда  открыл  глаза, опять оказался в Консервном Ряду, а старый китаец,
хлопая подошвой, удалялся, завернув в проем между Западной биологической
и  заводиком  "Эдиондо".  Только  один Энди отважился подразнить старого
китайца, но и он никогда больше этого не делал.
-==ГЛАВА V==-
     Западная  биологическая стояла по ту сторону улицы, окнами прямо на
пустырь.  Лавка  Ли Чонга была по диагонали направо от него, "Ресторация
Медвежий   стяг"   Доры   -  налево.  Западная  биологическая  торговала
красивым  и странным товаром. Товаром этим были морские животные: губки,
оболочники,  актинии,  всевозможные  морские  звезды, моллюски, усоногие
раки,  черви,  ползающие  цветы  моря, морские ежи - колючие, невзрачные
головачи, крабы, морские коньки, морские козочки - такие прозрачные, что
почти  не  дают тени,- словом, сказочный многоликий мир меньших братьев,
обитателей  океана.  Западная  биологическая  продавала  жуков,  улиток,
пауков,  гремучих змей, крыс, пчел, ящериц-ядозубов. Живность - на любой
вкус. Имелись еще человеческие зародыши, целые и в срезах, помещенные на
стеклышки.  Здесь препарировали для университетов акул: из них выпускали
кровь  и  заполняли  вены  красной  жидкостью,  артерии  голубой,  чтобы
наглядно  исследовать  кровеносную  систему.  Были  и  кошки  с цветными
артериями  и  венами,  и даже лягушки. В Западной биологической вы могли
заказать  любой  живой организм, пребывая в полной уверенности, что рано
или поздно вы его получите.
     Лаборатория  -  невысокое  здание,  фасадом на улицу. Первый этаж -
кладовая  с  полками  до  самого потолка, на которых расставлены банки с
заспиртованными   экспонатами.   Здесь  же  моечная  и  инструменты  для
бальзамирования  и  инъекций.  Пройдя  через  задний двор, вы попадете в
сарай  на  сваях, вбитых в дно океана, где находятся бетонные резервуары
для более крупных животных: акул, скатов, осьминогов - для каждого свой.
Но  вернемся к фасаду - высокое крыльцо ведет к входной двери, за дверью
-   контора,  где  стоит  письменный  стол,  заваленный  нераспечатанной
корреспонденцией,   ящичками  с  картотекой  и  сейф  с  незакрывающейся
дверцей.  Однажды дверцу по ошибке захлопнули, кода никто не знал, а там
осталась  открытая банка сардин и кусок сыра рокфора. Пока узнавали код,
в  сейфе  назревали неприятности. Вот тогда Док и придумал наказание для
банка, если он в чем-нибудь перед вами провинится. "Снимите в банке сейф
для хранения ценностей,- сказал он,- поместите туда свежую семгу, а сами
уезжайте куда-нибудь на полгода". После этой истории с сейфом решили еду
туда  больше  не  ставить.  Теперь еда в картотечных ящиках. За конторой
комната,  где  в аквариумах живет прорва морской нечисти. Комната набита
всякой  всячиной  -  микроскопы, предметные стекла, полки с препаратами,
химическая  посуда,  верстаки, маленькие электромоторчики, реактивы. Ваш
нос  различит  в  ней  многочисленные  запахи  -  сушеных морских звезд,
морской  воды,  ментола,  озона  от  работающих  моторчиков,  оберточной
бумаги,  соломы,  веревки,  острый  раздражающий  запах  гремучих змей и
терпкий,   тошнотворный   -  крыс;  отсюда  разит  хлороформом,  эфиром,
карболкой,  формалином,  уксусной  кислотой;  прибавьте  еще сюда запахи
высокосортной  стали,  смазки,  бананового  масла  и  резиновых  трубок,
сушащихся  шерстяных  носков  и  сапог.  Из  задней  двери в отлив несет
водорослями и раками, в прилив - соленой морской пеной.
     Левая  дверь  ведет  в  библиотеку.  Стены в ней от пола до потолка
заняты  полками;  на них ящики с брошюрами и оттисками, разными книгами:
словарями,   энциклопедиями,   поэзией,  пьесами.  У  стены  -  огромный
проигрыватель,  рядом  коробки  с  сотней пластинок. Под окном - кровать
красного дерева, на стенах и полках приколоты на уровне глаз репродукции
Домье,  Грэма,  Тициана, Леонардо, Пикассо, Дали, Джорджа Гроза, так что
можете  полюбоваться  ими в любую минуту. В этой небольшой комнате всюду
стулья и скамьи. Иногда в нее набивается до сорока человек.
     За  этой библиотекой или музыкальной комнатой - как хотите - кухня,
узкое  помещение  с  газовой  плитой,  колонкой и мойкой. Хотя кое-какую
еду  и  держали  в картотечных ящичках в конторе, тарелки, масло и овощи
стояли  за  стеклом  книжных полок на кухне. Это не была чья-то прихоть.
Так получилось само собой. Под потолком висели окорока, колбаса-салями и
черные  трепанги.  За  кухней  была  уборная  и  душ.  Пять  лет уборная
протекала,  пока  среди  гостей  не  нашелся  умник,  заклеивший трещину
кусочком жевательной резинки.
     Хозяин  Западной  биологической  и  ее  работник  - Док. Он невысок
ростом,  но  крепок  и  силен.  Его  щуплая на вид фигура может ввести в
заблуждение - в минуты гнева Док бывает страшен. Его обрамленное бородой
лицо  напоминает  Христа и сатира, и впечатление это не обманчиво. О нем
говорят, что он помогает девушкам выпутаться из беды, и тут же впутывает
их  в  новую.  У  Дока  руки  думающего хирурга и трезвый, но добрый ум.
Увидев  собаку,  Док  приветливо  касается  шляпы, и собака отвечает ему
улыбкой. Если необходимо, он может убить, но ради удовольствия и мухи не
обидит.  Боится он, и боится сильно, только одного - замочить под дождем
голову и потому летом и зимой носит непромокаемую шляпу. Он может идти в
воде  по  грудь,  не  испытывая  неудобства,  но стоит одной капле дождя
упасть на голову, он чуть не падает в обморок от ужаса.
     За  несколько  лет  Док  так  сжился  с Консервным Рядом, что его и
самого брало удивление. Он стал кладезем искусства, науки и философии. В
лаборатории  девочки  Доры впервые в жизни услышали старинные литургии и
Грегорианские  песнопения.  Ли  Чонг  слушал здесь Ли Бо ``Китайский поэт
VIII  века.'' по английски. Анри-художник познакомился с Книгой мертвых и
был  так потрясен, что изменил своей творческой манере. Прежде он творил
с   помощью  клея,  ржавчины  и  цветных  петушиных  перьев;  теперь  же
материалом  для  картин  стали  исключительно  ореховые  скорлупки.  Док
терпеливо  выслушивал  всякий  бред и умел переиначить его так, что бред
становился  в ваших глазах мудростью. Ум его не знал шор, сострадание не
знало  исключений.  Он  обладал  даром говорить с детьми, втолковывал им
самые  серьезные вещи, и они понимали его. Он жил в бурлящем мире чудес.
Он  был  любвеобилен как кролик и мягок как черт знает что. Его знакомые
были  у  него  в  долгу,  И  все,  подумав  о мысленно прибавляли: "Надо
обязательно сделать для Дока что-нибудь хорошее".
-==ГЛАВА VI==-
     Док собирал морских животных в бухте Большого прилива у мыса. Место
это  сказочное:  во время прилива желтовато-белая пенящаяся вода бурлила
от  волн,  бегущих вдогонку приливной воде со стороны сигнального буя на
скалах. В отлив же бухта становилась тихой и ласкающей взгляд. Вода была
кристально  чистая, а на дне разыгрывались фантастические представления:
обитатели  моря  сновали туда-сюда, сражались, закусывали, размножались.
Крабы  спешили  о