ышу:  за избушкой на
горе,  где стоит угрюмый сосновый бор,  кто-то крикнул  глухим,  точно
из-под земли, голосом:
     - Шубу!
     Меня словно  обдало  всего  холодным  ледяным душем,  а волосы на
голове шевельнулись и поднялись дыбом.
     - Шубу, шубу! - снова настойчиво послышалось с горы.
     "Уж не замерзает ли кто в бору?" - мелькнуло у меня.  Но  тут  же
сообразил: ведь теперь не зима, а весна. Да и шубы-то у меня нет. Взял
с собой только фуфайку, стеганую старенькую.
     А из леса с короткими перерывами опять:
     - Шубу, шубу, шубу!
     Меня одолел такой страх, что лежу, свернулся в комок и весь дрожу
как в лихорадке. Наконец опамятовался. "Ну и герой! - думаю. - Вот так
закаляешь в себе мужество! Да тебе не в лес ходить, а на печке сидеть,
тараканов ловить,  а не кротов".  Распекаю так себя, и мне будто легче
стало.  Даже храбриться начал:  "Пойду посмотрю, кто там ухает. Может,
какой охотник с вечера напился пьяный,  а под утро его мороз, похмелье
донимают. Вот и орет. Мало ли что случается с человеком".
     Подумал про человека-то и тут вроде устыдился своей трусости. Зря
в лесу человек не станет кричать,  просить помощи. Опять же слова отца
вспомнил: "На промысле охотник охотнику брат".
     После этого  отмотал  проволоку  с гвоздя на косяке,  взял палку,
распахнул дверь и очутился за порогом избушки.  Меня обдало прохладой,
ночной  сыростью.  Кругом  темно,  хоть  глаз выколи.  А в бору кто-то
продолжает свое, уже более четкое:
     - Ух, шубу! Ух, шубу!
     И голос какой-то страшный, заупокойный.
     Но теперь уже я не трусил. Я должен был выполнить свой долг перед
человеком,  оказавшимся в беде. Сделал ладони рупором, поднес ко рту и
кричу:
     - Ого! Кто там? Иди сюда, здесь балаган!
     Прислушался. Еще  покричал.  Но отклика нет.  Из бора по-прежнему
раз за разом доносится: "Ух, шубу!"
     Постоял, постоял  и  сам  направился  в  гору.  Иду  через мелкий
осинник напролом,  ничего не различая перед собой. Тонкие прутики бьют
меня по лицу,  по груди, по ногам. Я берегу только глаза, прикрывая их
согнутой в локте рукой.
     Осинник скоро  кончился.  Перед  стеной  черного  высокого бора я
остановился, перевел дух.
     - Где ты тут? - кричу опять. - Айда сюда!
     - Ух, шубу! - слышу снова, совсем близко от себя.
     "Ну, видно, глухой, - подумал я. - Или орет в бреду, без памяти".
     И шагнул под кроны огромных сосен.  Подлеска здесь  нет,  но  под
ноги  то  и дело лезли сучки,  колодины,  камни.  Крики "замерзающего"
прекратились. А я хожу между деревьев, жгу спички и уговариваю:
     - Где  ты?  Ну,  отзовись?  Пойдем со мной в избушку.  Там тепло.
Огонь в чувале разведем.
     И вдруг  над  головой  у  меня кто-то сорвался с толстой бортевой
сосны, прошумел ветками и, улетая, устрашающе крикнул:
     - Ух, шубу!
     И только тут я догадался.  Так это был филин.  А я-то  со  страху
вообразил не знаю что...
     В избушке я прижился,  освоился,  все равно что в родном доме  на
Бирюзе.  И к одиночеству привык.  Правда, еще не совсем. Сделаешь свою
работу,  обойдешь десять-пятнадцать километров, соберешь дань с лесных
тропок и еланей, распялишь для просушки полсотни, а то и больше шкурок
кротов на широких плахах и  сидишь  потом  остаток  дня  без  дела.  А
безделье для человека - самый первый враг.  Тут на тебя нападут тоска,
а то и страх.
     Первые дни,  чтобы не скучать, не оставаться с мыслями наедине, я
старался как можно больше ходить,  работать, уставать. Ведь чем больше
умаешься,  тем  крепче  и безмятежнее спишь.  Осинник,  какой разросся
вокруг избушки,  весь  вырубил,  выкорчевал,  к  черной  речке  сделал
ступеньки.  А  когда  новых дел не оказалось,  сходил домой,  набрал в
библиотеке книг. Так вот и жил, кротоловничал.
     Однажды возвратился  с  промысла на стан и опешил.  Возле помойки
вижу какое-то странное рыжее существо. Птица не птица, зверь не зверь.
Стоит  на  двух  широко  расставленных  лапах и глотает брошенные мною
тушки ободранных  кротов.  Одну  проглотит,  закатит  глаза  под  лоб,
моргнет  и  снова  отправляет  себе в рот вместе с костями и потрохами
кусок мяса почти с кулак. Я удивился. Кто же это такой? Сам маленький,
а ест... как не знаю кого и назвать. Мой пес Дружок с овчарку, и то по
целому кроту не глотает, а этот, замухрышка, ест с такой жадностью.
     Подхожу ближе.  Тьфу ты.  Да это филин.  Не взрослый, а цыпленок.
Видно,  вывалился из гнезда и пошел искать себе еду.  Вот так  вот!  И
ростом-то он всего с добрую курицу,  весь в пуху, без перьев, а голова
- с блюдечко,  круглая и словно приросла к плечам.  Увидел меня, хотел
убежать, но не мог, объелся, и упал на огромный, раздутый зоб. Подошел
к нему,  а он лежит,  разевает пасть и шипит от злости,  предупреждая:
тронь-ка,  дескать,  меня, так узнаешь силу моего хищного крючковатого
клюва.  Голыми руками его и впрямь не возьмешь -  страшен.  Сходил  за
варежками,  подхватил филиненка и понес в избушку.  Думаю, пусть живет
со  мною.  Как-никак,  а  живое  существо.   Станет   скрашивать   мое
одиночество. А корма ему сколько угодно: кроты, мыши.
     Ну, принес.  В углу над  нарами  сделал  насест,  к  перекладинке
прикрепил  тоненькую  бечевку,  а  другой  конец  ее  привязал за лапу
филину.
     - Вот,   сиди,   Филька!   Другом   будешь.  Житуха  тут  тебе  -
разлюли-малина.
     Он будто  понял меня,  притих,  присмирел,  еще больше съежился и
стал похож на огромное светло-коричневое яйцо.  А  когда  освоился  на
новом месте,  начал изредка пощелкивать клювом,  открывать и закрывать
то один глаз,  то другой.  Это он,  видимо,  наблюдал за мной.  Кто  я
такой? Можно ли мне довериться?
     Вечером, с   наступлением    сумерек,    Филька    забеспокоился.
Спохватился,  должно быть, что находится в неволе. Начал передвигаться
по насесту от одной стенки к другой,  потом спрыгнул с перекладинки на
нары,  запутался в бечевке, упал и захлопал короткими куцыми крыльями.
Я хотел ему помочь подняться,  так он зашипел на  меня  по-змеиному  и
больно-пребольно тяпнул по руке до крови.  Тут я вскипел,  разозлился,
отрезал ножом бечевку возле лапы и выкинул непокорного  своего  жильца
за порог избушки.
     - Ступай на все четыре стороны, раз не понимаешь добра!
     На другой  день вернулся из похода с полной сумкой.  Часть кротов
по дороге освежевал.  Шкурки сдираются легко,  точно варежки  с  руки.
Нужно  только знать,  в каком месте сделать надрезы.  А часть зверьков
принес к становищу,  чтобы разделать на  досуге.  Дверь  избушки  была
плотно  приперта.  Открыл ее и вытаращил глаза:  в углу на шесте сидел
Филька.
     - Ты как тут очутился? - вырвалось у меня.
     Он только своими "заслонками" хлопает:  то один глаз откроет,  то
другой.  И  такой невозмутимый,  будто век тут живет:  он хозяин,  а я
пришел - с боку припека. Глянул на окошко-отдушину - и все понял. Его,
Фильку,  выкинули  за  дверь,  так  он  в  окно залез.  Снова нажрался
кротовых тушек и  теперь  сидит,  блаженствует,  переваривает  даровую
пищу.
     С того дня мы с Филькой подружились  окончательно.  Приворожил  я
его  мясом.  Но,  оказывается,  он  знает  вкус  и  в  рыбе.  Дашь ему
порядочного хариуса,  он его проглотит и моргнет от удовольствия. Дело
дошло до того, что я отправляюсь к речке с удочкой, а Филька шагает за
мной, как наша домашняя кошка Муська.
     Дружба с  Филькой скрасила мое житье в лесной избушке и помогла в
закалке мужества. Я уже не чувствовал себя одиноким.
     Зимой Филька жил в школьном уголке юннатов.  Он уже стал большим,
оперившимся филином и по-прежнему презрительно поглядывал на  всех  то
одним, то другим глазом.
     Нынешним летом мы с ним  снова  кротоловничаем.  Живем  у  Черной
речки.  Теперь это уже не глухое,  мрачное урочище. Днями Филька сидит
сытый и довольный на крыше избушки.  Поглядеть на него чуть ли  не  со
всей округи слетаются сороки,  вороны, сойки и всякие пичужки. Глядят,
стрекочут, щебечут. То ли завидуют его беспечной жизни, то ли злятся и
ненавидят   его,   принимая   за  всамделишного  отъявленного  ночного
разбойника.
     А мне с Филькой весело.  И ничуть теперь не страшно. Он всегда со
мной,  дремлет или думает о чем-то своем.  А у  меня  на  душе  словно
праздник.  Днем хожу по лесу.  Каждая былинка улыбается мне, все здесь
родное,  близкое.  А вечерами сижу у порога лесного жилища и  любуюсь,
как  пылает солнце,  уходя за Лохматую гору на ночлег.  И в окружающей
природе наступает покой,  тишина, мир до следующего звонкого росистого
утра.

ГИБЕЛЬ СОХАТОГО

     Познакомились школьники с лосем несколько лет назад. Тогда он был
всего лишь смешным беспомощным теленком.  Пионеры нашли его  в  густых
зарослях  осинника.  Первым  набрел  на  лосенка  Славик.  Тот  лежал,
свернувшись клубочком,  у горелого пня  на  примятой  траве  иван-чая.
Увидев  мальчугана  в красном галстуке,  теленок растерялся,  с трудом
встал на тонкие длинные ноги,  которые казались очень  жидкими  и  еле
держали огромную голову и маленькое, короткое, бесхвостое туловище.
     На крик Славика сбежались ребята,  окружили лосенка,  а он стоял,
широко  расставив  ноги,  и  дрожал.  Лосенок  был еще совсем глупый и
совершенно не понимал,  почему к нему  протягивается  так  много  рук,
почему его окружают кольцом красных флажков,  от которых больно глазам
и по всему телу бегают холодные мурашки.
     - Почему он здесь, где его мама? - спрашивали ребята друг друга.
     Лосей вокруг их деревни - Глухого  Бора  -  давно  уже  никто  не
видел.  Они  исчезали  после  того,  как  на  колхозных полях загудели
тракторы, комбайны, автомобили, а возле самого поселка прошла железная
дорога.
     Отрядный вожатый  высказал  предположение,  что  лосенкова   мама
пришла  сюда  из  государственного заповедника.  Ведь там,  в полсотне
километров,  свободно пасутся не только лоси,  но и пятнистые олени. И
все согласились с мнением Славика, высокого худощавого паренька.
     Но как же быть с лосенком?  Он такой крошка,  такой хилый!  Что с
ним станет,  если его оставить здесь,  в лесу,  одного? Днем, конечно,
теленку нестрашно - кругом люди.  А ночью? В лесу темно, по лесу рыщут
волки.  А  рыси?  Эти  кровожадные  хищники повадились даже на окраину
поселка.  Совсем  недавно  большущая  рысь  забралась  через  окно  на
овцеферму и задушила трех ягнят.
     Первоклассница Лелька Степанидина,  веснушчатая,  будто  покрытая
золотистыми чешуйками девочка, заявила:
     - Я возьму этого лосенка к себе.  У нас есть телочка,  и он с ней
станет жить. Я буду ухаживать за ним.
     - Ага, как же! - возразил третьеклассник Боба Скороспелкин.
     Это был  мальчишка-задира.  Отец у него председатель колхоза.  Он
похож  на  отца:  коренастый,   лобастый.   Только   Скороспелкин-отец
скромный,  тихий а Боба - выскочка.  Он подошел к лосенку, обнял его и
показал Лельке язык:
     - У  тебя  еще  нос  не дорос ухаживать за сохатенком.  Ты еще не
пионерка,  тебя еще никто не принимал в отряд,  а ты уже нацепила себе
галстук.  Сохатенок  будет  мой.  Я  его  отдам  на ферму в телятник и
прикажу поить парным молоком.
     - У нас тоже есть парное молоко от Зорьки, - возразила Лелька.
     - Мало ли что у вас есть. Вот когда у тебя сойдут с носа рябинки,
тогда и сохатенок будет твой.
     Тут в  спор  вмешался  пятиклассник   Гриша   Светляков,   умный,
рассудительный  сын  пастуха,  не  раз ночевавший в поле,  в лесу.  Он
отстранил Бобу от лосенка:
     - Напрасно  вы  спорите.  Этот  лосенок  будет  школьный,  станет
воспитываться при уголке юных натуралистов.
     - Вот правильно! - загудели пионеры.
     - Ни в одной школе, даже в Москве, у юннатов нет лосенка.
     - А у нас будет!
     Кто-то даже высказал мысль,  что лося  можно  приучить,  а  потом
запрягать  в  телегу,  в  сани.  Кто-то  предложил отвезти его потом в
зоологический сад в областной город.  Там его станут  смотреть  тысячи
людей,  и  все  поблагодарят  школьников  Глухого Бора за такой ценный
подарок. Фантазии - хоть отбавляй!
     А дрожащий  лосенок  стоял  среди  толпы и большими,  испуганными
глазами глядел на ребят, ничего не понимая, ничего не соображая.
     Наконец выступил  Славик  Кудреватых.  Он отличник учебы,  тихий,
хрупкий паренек в очках.  Везде его ставят в пример. Славик похлопал в
ладоши  и  заговорил  не  торопясь,  как  всегда обдумывая и взвешивая
каждое слово:
     - Этот  лосенок  совсем  не беспризорный.  У него есть мать.  Она
где-нибудь  недалеко.  Мы  шли,  шумели.  Она  и  убежала,  чтобы   не
попадаться нам на глаза. А пришла она в наши леса из заповедника перед
отелом. Ведь там неспокойно. Мы сами ездили туда на экскурсию. Видели,
сколько там бывает людей?  И экскурсанты,  и ученые, и охранники. Лоси
не любят человеческого глаза.  Самки лосей уходят на отел подальше  от
людных мест.  Ищут глушь,  чащу...  Если мы возьмем лосенка,  он может
погибнуть.  Почему?  Да потому,  что он пугливый, ничего не возьмет из
наших рук.  Будет голоден,  а не возьмет. Вспомните зайчонка, которого
мы в прошлом году хотели приручить.  Ведь ничего не вышло.  Давайте-ка
лучше  оставим  его  на воле,  а сами станем наблюдать за лосихой и ее
теленком.  Это очень интересно.  Даже интереснее,  чем держать зверя в
неволе.
     Так пионеры и сделали.
     Летом у  ребят много свободного времени.  Разбившись на небольшие
группы,  по два, по три человека, они целыми днями пропадали в лесу. И
увидели, узнали очень много интересного про зверей, про птиц.
     В группу  Славика  Кудреватых  входили  Гриша  Светляков  и  Боба
Скороспелкин. Вначале ни Славик, ни Гриша не хотели принимать к себе в
следопыты Бобу. Он такой задавала, хвальбишка. Но Скороспелкин покорил
старших ребят тем, что пообещал брать в лес отцовский бинокль.
     Этой тройке  на  сборе  пионерской  дружины  для  наблюдений  был
отведен участок Моховой горы.  Сперва ребята ходили туда днем.  Прошли
по лесным полянам,  поднялись к высоким отвесным скалам, взобрались на
самый  высокий  Шихан-камень.  Отсюда Глухой Бор и все его окрестности
были видны как на блюдечке:  тут и дома,  и озеро, и пашни, и уходящие
вдаль  лесистые синие холмы,  будто волны на большущем море.  Особенно
хорошо все это виделось в бинокль.  А бинокль  был  такой,  что,  если
поглядишь  в  него,  он  словно  все  подтягивает  к самым глазам.  От
Шихан-камня до поселка километров пять будет,  а  через  стекла  видно
даже,  как  на птицеферме разгуливают куры,  петухи.  Вот это бинокль!
Только Боба долго не давал  его  товарищам,  пока  сам  не  нагляделся
вдосталь.  А когда ребята тоже нагляделись вволю,  было решено,  что в
лесу бинокль будет находиться у Славика. Он старший в звене.
     За неделю ребята исходили Моховую гору почти вдоль и поперек.  На
перекрестках, на полянах проложили тропы. Видели маленького серенького
зайчонка с огромными, не по росту, ушами, который перебежал им дорогу.
Видели   выводок   рябчиков.   Рябчиха-мать,   заметив    мальчуганов,
заверещала. Птенчикам ее надо было затаиться, запрятаться под листьями
травы,  под ветками  деревьев,  под  колодинами,  а  они,  как  дождь,
брызнули  с  земли  на  ветки  и расселись на виду.  Сидят,  притихли.
Думают, наверно, что мальчишки не заметят их. Рябчиха переполошилась и
давай  хитрить:  садится  на  ветки  низко,  возле самых ребят,  чтобы
отвести их от цыплят.
     А ребятам  было  не  до рябчиков:  они искали лосиху с детенышем.
Ведь в школе ждали интересных сообщений,  а  мальчики  еще  ничего  не
узнали.
     После очередного "пустого" дня Славик решил сходить за советом  к
охотнику  Якуне.  Тот,  конечно,  все знает про лосиху.  О,  это такой
человек,  что по лесу ходит все равно что по своей избе.  Он первейший
охотник  в наших краях.  Якуня даже,  говорят,  когда-то на Всесоюзную
сельскохозяйственную выставку в Москву ездил и получил там  грамоту  и
медаль.
     У ворот Якуниной избы лежал желтый пес Дунай.  Тоже очень  умный.
Когда  Славик  прошел  мимо,  Дунай  только  чуть  шевельнул  хвостом:
дескать, проходи, хозяин дома.
     Якуня сидел  у  крыльца и на широкую доску набивал шкурки кротов.
Вдоль стены стояло много  досок,  и  на  всех  на  них  были  распятые
дымчатые бархотки. Славик поздоровался.
     - Здравствуй,  парень,  здравствуй, - ответил охотник, поглядывая
из-под густых спутанных бровей. - Что скажешь?
     - Да вот...  У нас группа - кружок юных следопытов...  Тут вокруг
Глухого Бора ходит лосиха...
     - Ходит. Да еще не одна, а с лосенком.
     - Так вы ее знаете? - Лицо Славика расплылось в улыбке.
     - Как не знать.  Моя родня.  Я всех знаю в лесу.  Передо  мной  и
зайчишки  навытяжку  становятся,  и медведь на дыбы поднимается,  идет
навстречу, лапы протягивает, обниматься лезет... А для чего вам лосиха
понадобилась?
     - Узнать, наблюдать.
     - Дело хорошее, наблюдайте. Кто же вам мешает?
     Опустившись на ступеньку крыльца,  Славик рассказал охотнику  обо
всем чистосердечно: и о поручении дружины, и о своих неудачах.
     - Так вы где искали лосиху-то? - спросил Якуня.
     - На Моховой горе. По всем просекам проходили, все елани обошли.
     - А в самую урему, в буреломы заходили?
     - Нет.
     - То-то вот "нет".  Не пойдет же она искать  вас  на  еланях,  на
просеках...  Вы  ступайте-ка  за  Шихан-камень,  там  сплошные заросли
осинника,  а за ними - сосняк дремучий,  колодник непролазный. Вот там
она и живет. Там у нее дом, ночевка. Только днем, в жару, вы ее там не
встретите.  Ей гнус не дает покоя... В лес вы отправляетесь, когда уже
солнышко высоко поднимется. А днем-то ведь там тишина, покой. Днем там
только бабочек ловить,  жучков. Настоящая, кипучая жизнь в лесу бывает
рано  утром  да  поздно  вечером.  Тогда  каждая  птица,  каждый зверь
выбираются из своих укромных уголков на кормежку  и  на  водопой.  Вот
когда следопытам надо бывать в лесу!
     На другой день под вечер группа Славика отправилась  в  юннатский
поход с ночевкой. И не на один день, а на три. У всех ребят за плечами
были мешки,  в них хлеб,  картошка,  лук.  Кудреватых и Светляков  шли
налегке, неся под мышкой по одной теплой одежинке, а Скороспелкин взял
с собой,  кроме стеганой  фуфайки  еще  одеяло,  подушку  и  отцовскую
фронтовую  плащ-палатку.  На  подъеме на Моховую гору он "расписался":
вспотел,  начал отставать.  Сперва товарищи смеялись над ним, а потом,
поворчав, помогли донести до Шихан-камня фуфайку и плащ-палатку.
     Место для лагеря было выбрано возле высокой скалы, из-под которой
выбивался родничок.  Вода в нем будто кипела,  бурлила, подымая со дна
золотистый слюдяной бус.
     Сложив свои вещи в общую кучу,  Боба подошел к роднику,  запустил
пригоршни в прозрачную ледяную воду и начал умываться, а потом пить.
     - Что  ты  делаешь?  -  с  тревогой  крикнул  на  него  Гриша.  -
Соображаешь что-нибудь?
     - А что? - Боба с недоумением смотрел на Светлякова.
     - Ты же простынешь.  Ты  ведь  потный.  У  тебя  облупится  лицо.
Заболит горло. Да и легкие могут вздуться пузырями.
     Скороспелкин не на шутку перепугался, заморгал глазами.
     - Теперь мне что делать?
     - Бегать надо,  разогреваться.  Когда  горячую  лошадь  напоят  в
дороге, на ней тут же гонят во всю прыть.
     Пока Боба,  короткий и жирный,  бегал взад-вперед по поляне перед
Шихан-камнем, Славик и Гриша начали мастерить шалаш. Между двух старых
рябин они положили на высоте полутора метров сухую жердь -  получилась
перекладина,  К  ней со стороны скалы покато приставили колья,  на них
накидали хворост,  траву, образовалась односкатная крыша. Потом такими
же  кольями,  хворостом  и  травой  заделали бока балагана.  Под крышу
сложили свои мешки,  теплую одежду.  Боба тут же устроил себе постель:
наломал пихтовых веток и накрыл их одеялом, а сверху положил подушку.
     - Вот теперь можешь отдыхать,  - сказали Скороспелкину ребя