робкой, вытащил его и выпалил в воздух.
     - Эй,  кто  там  балует  - кричит.  - Сейчас застрелю.  - И опять
грохнул из пугача.
     Ему ответило только эхо в камнях.
     Подыматься дальше в гору мы не посмели.  Вдобавок к нашим страхам
где-то   в  стороне  от  Рога  Полуденного  закричал  филин:  сердито,
приглушенно.  Потом ни с того  ни  с  сего  поднялся,  зашумел  ветер.
Застонал,  заскрипел лес.  И тут мы не устояли.  Как по команде начали
пятиться назад с камня на камень, а как вышли на тропу - дай бог ноги.
Кинулись обратно на прииск.  Бежим,  спотыкаемся, падаем. Впереди всех
нас вожак Ванька Вехтев.
     На прииске  всполошили  народ.  Дескать,  встретили  на Качканаре
лешего,  хозяина горы.  Он чуть  не  убил,  швырялся  камнями,  кричал
страшным голосом, а потом напустил ветер, бурю.
     Среди старателей на прииске жил тогда Потап Зимогор.  Старый уже.
Седой.  Ни  в  бога,  ни  в  черта  не  верил.  Его  даже  шуваловские
казаки-стражники побаивались. Услышал он про лешего и говорит нам:
     - Ну-те  ведите  меня  на  гору.  Посмотрю  я,  что  за хозяин на
Качканаре объявился.
     А сам голенище сапога пощупал.  За голенищем-то он нож носил.  За
одним голенищем  нож,  хлеб  резать,  за  другим  -  ложка  деревянная
хлебальная, под лаковой краской.
     На другой день,  при светле,  при солнце,  и нам стало  интересно
сходить  снова на Качканар.  Любопытно,  кто же швырял в нас камнями с
Рога Полуденного?  Если люди,  так Зимогор в обиду нас не даст.  Да  и
лешему  дорогу  не  уступит.  Это  такой  человек,  завсегда  стоял за
справедливость.
     Опять идем  на Качканар,  к Рогу Полуденному.  Только на этот раз
поднимаемся к шихану не в лоб,  а от седловины горы.  Впереди - Потап.
Суровый, серьезный, А мы за ним, ниточкой. Не шумим, не разговариваем.
Крадемся, будто кошки.
     Но вот и южная вершина горы. Огромные камни, утесы с многоэтажные
дома.  Под Качканаром стелются сплошные дремучие леса, стоят невысокие
горки, словно островки. Вдали виднеются дымки от заводских труб Кушвы,
Нижнего Тагила и от  поездов,  проходящих  по  Горнозаводской  дороге.
Зимогор  присел  под  скалой  на камне,  покрытом толстым слоем серого
лишайника, и начал закручивать цигарку. Мы расселись возле него. Ждем,
что он дальше будет делать.
     Сидим так-то.  Словно воды в рот набрали.  Вдруг  слышим:  где-то
камешек-плитнячок  сбрякал.  Зимогор  насторожился  и  дал  нам  знак:
дескать,  не шевелитесь, молчок. А сам быстро спрятал кисет в карман и
опять пощупал голенище. Прошло сколько-то времени, Потом неподалеку от
нас под кручей горы загремел камень,  где-то упал и  будто  взорвался.
Наш  Потап  поднялся  на цыпочки и стал выглядывать из-за скалы.  А мы
следим за ним.  Затем он повернулся к нам и пальцем  поманил  к  себе:
мол, идите-ка сюда. Смотрим мы из-за его спины и видим: на краю обрыва
медведь.  Большущий,  рыжий,  лохматый. Топчется возле каменной глыбы,
облапил   ее  и  старается  столкнуть  под  утес.  Вскоре  глыба  чуть
сдвинулась с места.  Медведь нажал на нее плечом,  и она свалилась под
гору,  запрыгала  по  камням,  загремела,  будто  гору начали взрывать
динамитом.  Потом все стихло.  Медведь с любопытством поглядел вниз  и
принялся сталкивать следующую глыбу, раза в два-три большую, чем сам.
     Медведь забавлялся.  Мы наблюдали за ним с  раскрытыми  ртами.  И
страха у нас почему-то не было. Будто это не грозный зверь, а теленок,
разыгравшийся бычок.  Зимогор тоже спокойно стоял и улыбался в бороду.
Затем  он  достал  кисет  и  начал  закуривать.  Ожили  и  мы,  начали
перешептываться.  Ванька Вехтев вытянул из  кармана  пугач  и  показал
Потапу. Тот одобрительно кивнул головой:
     - Пальни!
     Выстрел шарахнулся   между   скал,   расплескался  эхом.  Медведь
прекратил свое занятие и повернулся в нашу сторону.  Глаза  маленькие,
круглые,  злые. Увидел нас под скалой, разинул пасть и рявкнул. Да так
рявкнул,  что не знаю,  как у  других,  а  у  меня  волосы  на  голове
поднялись.
     Зимогор вытащил из-за голенища нож,  показал его медведю и грозно
приказал:
     - А ну-ка,  Михаил Потапыч,  улепетывай отсюда, пока я тебе брюхо
не  распорол.  Хватит безобразничать,  угланов да баб пугать.  Ишь ты,
нашелся проказник!
     И вдобавок свистнул, вложив в рот два заскорузлых пальца. Медведь
припал на лапы и,  косясь на нас,  пошел наутек вдоль  отвесных  скал,
прыгая с камня на камень.
     Тут и мы на него заорали все,  припоминая ему вчерашнее.  А потом
вдоволь наелись малины. Да еще домой в фуражках принесли.
     Нынче-то на Качканаре спокойно. Народу вокруг, как в муравейнике.
От графов Шуваловых и духу не осталось.  Пришли новые люди, советские.
Боевые. Веселые. Обогатительный комбинат строят, жилые дома, магазины.
Гору рвут аммоналом.  Руду из нее выбирают. Новый, настоящий хозяин на
гору пришел.

НА РОЖОН

     Почти двести километров от стойбища  Бахари  шел  старый  охотник
Родя  со своим сыном Степаном к промысловой избушке.  Шел и радовался.
Богатая должна быть нынче охота.  А как же. На кедраче уродилось много
орехов.  От рябиновых ягод красно в глазах.  Ого! Все звери, все птицы
пожалуют в промысловые угодья Роди. Председатель колхоза потом скажет:
     - Молодец  Родион!  Ты  у  нас лучший добытчик.  А на этот раз ты
самый самейший. Получай обещанную премию - ружье-тройник.
     Шутка ли?  Два  ствола  гладких,  третий витой.  Из витого ствола
пулей бей сохатого наповал,  медведя бей.  Не бегай по пятам за лисой,
за  песцом.  Не жди,  пока попадут в капкан.  Увидел вдалеке и бери на
мушку. Плохо ли?
     Степан вместе  с  лайками,  Цыльмой  и  Щугором,  тянул  узкие на
высоких копыльях тяжело нагруженные нарты.  На них  в  мешках  сухари,
крупа,  мука,  сливочное  и  топленое масло,  боеприпасы и два меховых
одеяла.
     Шедший налегке Родя тоже впрягся в лямку.
     - Поживее, Степашка! Звери-то, птицы-то ждут, поди, нас, а?
     - Знамо, ждут,
     - Вот-вот.  Я тоже думаю.  С утра  пораньше  станем  выходить  на
промысел.  Много спать тебе не дам.  Будить стану, сразу подымайся. Ты
спать ой  какой  здоровый.  Уснешь,  медведь  под  ухо  рявкнет  -  не
пробудишься.
     - С утра до ночи ходим по лесу, вот и спится.
     - Дома  будем  отсыпаться.  Смотри-ка,  зима пришла.  Выпал снег,
нынче немного снега.  Шибко хорошо.  На снегу про зверей все написано.
Не  ленись  только.  Мы  с тобой,  Степша,  обязательство взяли добыть
пушнины больше всех.
     - Взяли.
     - О-о. Тройник-то, премия, кому достанется? Нам?
     - Нам. Если все будет хорошо.
     - А когда у нас было плохо?  В верховьях реки Ильмы угодья всегда
добычливые. Вот как!
     Безусый, большой,  кривоногий,  будто рожденный для  того,  чтобы
волочить  грузы,  сын  Роди вначале во всем поддакивал отцу,  хотя ему
было не до разговора.  Ременная лямка резала плечо,  нарты то  и  дело
застревали  на  пнях-колодинах,  их приходилось приподнимать,  толкать
сзади,  подбадривать собак.  Парень устал, вспотел в меховой одежде. А
размечтавшийся  старый  охотник  допекал  его  разговорами.  Потом сын
совсем не стал обращать внимания на отцовскую  болтовню.  И  чтобы  не
обидеть  старика,  занялся  собаками:  то  упряжь подправит,  то вицей
шевельнет собаку, которая лениво тянет.
     Родя на сына не обиделся.  Молодой ведь.  Свое на уме.  Зазноба в
стойбище осталась.  Жалко,  поди-ка,  оставлять было. А у старого душа
поет.  Иначе-то  как.  Пошел на Ильму,  на промысел.  Всю весну и лето
околачивался возле дома.  Скукота.  А в парме, в глухих лесных местах,
на  водоразделе  двух  рек,  птицы  выводили птенцов,  звери - зверят.
Сколько их теперь там? Много, ох, много, наверное!
     Помогая сыну везти поклажу, Родя посматривает по сторонам. Все на
глаз попадает и все радует.  Вот березка потеряла листочки и оделась в
иней.  Рябинку  чуть  не до земли склонили подмороженные,  но никем не
тронутые ягоды.
     Посыпанная снегом,  в  тулупе  до пят,  стоит елка.  Ей тепло.  И
пустит она за пазуху,  спрячет,  пригреет белку,  рябка.  А  кедр!  О,
добрый, пушистый кедр всех примет, накормит, приютит.
     Прежде чем добраться до становища,  охотникам четырежды  пришлось
ночевать в глухом лесу, прикорнув к костру, к тлеющим, поваленным друг
на друга сухарам.
     Но вот и промысловый стан. Избушка стоит на заснеженном бугре под
стеной старого седого,  но вечно кудрявого кедрача. Завидев ее, собаки
поднатужились и лихо подтащили нарты к дверям,  подпертым палкой. Пока
Степан  выпрягал  собак  и  развязывал  воз,  Родя  деловито   оглядел
холодное,  подернутое  куржаком,  жилище.  В нем все было так же,  как
оставлено весной.  На  подоконнике  банка  с  солью,  пара  деревянных
расписных,  под лаком, кировских ложек и коробка спичек. В закопченном
ведре,  подвешенном к потолку, лежала в мешочках остатки круп, сухари.
Затем  старый  охотник  проложил  след  под  бугор  к  незамерзающему,
парящему ключу.  Ладошкой  зачерпнул  воды,  попил,  крякнул,  рукавом
обтирая бороду:
     - Хороша водичка, будто с сахаром!
     От живого  искристого  родника,  положившего  начало  реке Ильме,
старик прошел в кедровник к  лабазу.  Высоко  над  землей  на  четырех
столбах стоит бревенчатая амбарушка с приставной лестницей. Поднявшись
наверх,  Родя всунул туловище в узкое отверстие кладовой,  потом начал
выкидывать  на снег потертые лосиные шкуры,  старые изношенные одежды,
служившие постелью.
     Вскоре над крышей избушки тоненькой струйкой взвился сизый дымок.
Охотничий стан на Ильме выглядел обжитым.
     По утрам,  еще до свету, подымался старый охотник, разжигал огонь
в  каменушке  и  при  красноватом  отблеске   пламени   готовил   еду.
Промысловикам  сразу  же  повезло.  В  первый  день  охоты  они добыли
матерого сохатого.  Вот как!  За три поездки на нартах еле  приволокли
мясо. Теперь можно было не скупиться. Есть досыта. И собак кормить.
     Когда по  избушке   распространялся   ароматный   запах   вареной
лосятины, Родя будил сына:
     - Степша!  Гляди-ко ты,  как разоспался.  Вставай.  Лиса была,  в
окошко стучала, хвостом вильнула, звала. А ты дрыхнешь. Эх, ма!
     Растормошенный Степан поднимался на нарах.  Сидел  и  снова  сидя
засыпал.  Родя  зажимал  ему  нос.  Тогда  парень  раскрывал  глаза  и
окончательно просыпался,  выходил за дверь избушки, Умывался снегом. И
вместе с отцом принимался за еду.
     Уже сытые,  накормленные,  большие серые собаки лежали у порога и
поглядывали на хозяев. Дескать, скоро ли вы? Мы готовы. Берите ружья.
     А собаки,  Щугор и Цыльма,  были отменные лайки. С азартом шли за
птицей и зверем.  На птицу лаяли настойчиво, но не спеша, на зверя - с
приступом, зло. На охоту Цыльма ходила с Родей, Щугор - со Степаном.
     Старый охотник промышлял обычно к северу от избушки,  молодой - к
югу. И оба каждый день возвращались с богатой добычей. В кедровом бору
и  примыкающих  к  нему  ельниках,  осинниках  и рябинниках много было
белок,  куниц,  лисиц,  зайцев. А в середине зимы нередко попадались и
песцы, прикочевавшие из тундры.
     Однажды, возвратившись, с охоты, старик сказал:
     - Беда пришла,  Степша.  Росомахи появились в угодье.  Два зверя.
Спаренные.  В Клюквенном болотце разметали пасть,  песца,  из  ловушки
выволокли. Погляди-ка.
     Родя достал из сумки клочья песцовой шкурки.
     - Ова-а!  -  сказал  изумленный Степан.  И сделал большие круглые
глаза.
     - Так-то  житья не будет от грабителей,  - продолжал Родя.  - Что
станем делать, парень, а? Вот напасть!
     На другой  день  оба  охотника отправились на Клюквенное болотце,
нашли  развороченную  ловушку  и  пустили  собак  по  следу   росомах.
Шарьте-ка.  Да на деревья заглядывайте. Следы были уже старые, и лайки
скоро сошли с них. Вокруг было много горячих следов всяких зверей. Они
куда интереснее!
     Взяв на поводки Цыльму и  Щугора,  охотники  продолжали  идти  по
следу. Раз росомахи появились в кедраче, нашли поживу, скоро отсюда не
уйдут.  Спаренный след петлял возле еланок,  кустов и пней,  где звери
доставали   мышей,  по  местам  жировок  зайцев  и  кормежек  птиц  на
рябинниках.
     Исходив десятка  два  километров,  охотники уже впотьмах ни с чем
вернулись на стан. А когда старик полез на лабаз за мясом, ахнул:
     - Степашка, эй! Неси скорее бересту.
     Когда в ночи загорел дымный факел, обнаружилось, что амбарушка на
высоких столбах разграблена.  Росомахи расшвыряли крышу,  добрались до
лосятины,  до  специально  заготовленных  и  замороженных  глухарей  и
рябчиков.
     В этот вечер отец и сын не жгли в каменушке большого яркого огня.
Молча сидели в полутьме и медленно,  нехотя,  жевали плохо проваренное
мясо.  До еды ли?  На-ко вот тебе и тройник - премия!  Все может пойти
прахом.
     - Караулить надо грабителей у лабаза,- первым заговорил Степан.
     - Укараулишь ли?  Не скоро придут.  Смекают тоже.  Дескать, ждать
будут хозяева с ружьем.
     - Где  теперь  мясо  прятать?  Куда девать дичину,  заготовленную
пушнину? Где возьмем управу на разбойников?
     - Найдем,  Степша,  есть управа и на росомах.  Пусть-ка слазят на
рожон.
     Целый день   потом   ушел  на  устройство  ловушек  для  росомах.
Неподалеку от лабаза охотники с лестницы наполовину спилили  несколько
нестарых кедров, гладко обтесали их, а вершины пней-столбов сплющили и
заострили тремя зубцами,  ребрами  один  к  другому  вроде  ножей.  На
средний зубец, самый высокий, торчащий пикой, насадили куски лосятины.
То ли не приманка! Приходи, зверь, доставай.
     Минуло сколько-то  дней.  Росомахи  снова появились возле лабаза.
Сразу  не  пошли  к  нему.  Стали   ходить   около,   присматриваться,
принюхиваться.  И  вдруг  увидели на столбах большие куски мяса.  Ого!
Кинулись одна на один столб,  другая на  другой.  Чтобы  добраться  до
лакомства,  пришлось засовывать передние лапы в щели между зубцами.  А
как же,  за что держаться?  Но лапы тут же  застряли  в  пазах.  Стало
больно. Росомахи хотели их вытащить, но еще глубже всадили в щели.
     Когда пришли охотники,  лохматые, неуклюжие на вид хищники сидели
на столбах,  яростно крутили короткими волосатыми хвостами,  щерились,
злобно сверкая налитыми кровью глазами.
     - Ова,  смотри-ка  ты!  -  сказал  Степан,  с опаской разглядывая
зверей.
     Родя был  доволен.  Словно в ответ на злобное рычание зверей,  он
наставительно молвил:
     - Ага,  не глянется.  Не лезь на рожон.  Полезешь,  так головы не
сносишь.
     И стал приподнимать ружье,  нацеливаясь в короткое ухо зверя. Два
ствола, оба гладкие.
     Третий, витой,  ствол все же будет, наверное, у Роди в награду за
таежных хищников.

ЕВСТИГНЕЙ ПОЛИКАРПОВИЧ

     Работал я тогда в областной газете.  Редактор вызвал меня в  свой
кабинет и говорит:
     - Надо бы написать очерк о лучшем нашем охотнике.  Давно  начался
сезон.  Люди  ушли  на  промысел  в  леса,  в  горы.  Добывают и сдают
кооперации птицу, пушнину. Это ваша тема. Займитесь-ка.
     Ага, понятно. Нужно отыскать где-нибудь в районе самого маститого
охотника.  Так сказать, лесного богатыря. Описать его нелегкий, полный
романтики самоотверженный труд. Есть такое дело!
     И вот я в одном из северных районов. Захожу в контору, называется
она "Живзаготпушнина".  Во дворе под навесом каменные кладовые,  двери
открыты.  Заглядываю.  В одном  из  помещений  вижу  под  потолком  на
отдельных  шестах  висят  хвостами  вниз шкуры волков,  лисиц,  рысей,
куниц.  А на широких полках,  сложенные в стопки,  лежат  иссиня-серые
беличьи  шубки,  белоснежные,  с  черными кисточками на хвостах шкурки
горностаев.
     - Вы  кладовщик?  -  спрашиваю коренастого краснощекого мужчину в
полушубке, разбиравшего сваленные в кучу на полу охотничьи трофеи.
     - Да,  кладовщик,  меховщик,  - отвечает.  - А вы, собственно, по
какому делу?
     Я назвался и говорю:
     - Скажите,  пожалуйста, кто из местных охотников сдал государству
больше всего пушнины?
     - О,  у нас есть замечательные мастера своего  дела!  -  оживился
меховщик.   -   Вот,   например,   Евстигней   Поликарпович  Шомполов.
Потомственный промысловик.  Больше его у нас никто не добывает птицы и
зверя.  В  Москве  на  выставке  достижений  народного  хозяйства  ему
присуждена медаль.
     - Шомполов, говорите? Сейчас я запишу его фамилию.
     - Да, да, Шомполов. Евстигней Поликарпову.
     - А как его найти? Где он живет?
     - Найти его очень просто.  Идите  к  райисполкому,  там  спросите
Шомполовых,   каждый   укажет.   Пятистенный  дом,  голубые  ставни  и
наличники,  а над коньком крыши - большой алюминиевый флюгер.  Когда в
селе  у  нас  еще  не было электроэнергии,  так Евстигней Поликарпович
через   этот   флюгер   добывал   энергию   для   электролампочки    и
радиоприемника. Свет-то от ГРЭС дали в позапрошлом году.
     Шел я по селу и думал  об  этом  Шомполове.  Какой  он  из  себя?
Наверное,  уже не молодой и не очень старый.  Чтобы за волками ходить,
за медведями,  надо обладать  крепкими,  здоровыми  нервами.  Подумать
только,  за один прошлый год человек добыл двенадцать волков, медведя,
тридцать  лисиц,  сколько-то  куниц,  горностаев,  больше  пяти  тысяч
кротов,  а глухарей,  тетеревов - этих и не считают...  Застану ли его
дома?  Такие на печке не лежат.  Потом, таких людей не скоро заставишь
разговориться.  Будет  сидеть  с  тобой и молчать,  пощипывая дремучую
бороду. Знаю я этих лесных богатырей! Мало чем отличаются от медведей.
Да оно и неудивительно. Неделями живут в лесу, в задымленных избушках,
словом перекинуться не с кем.  Кругом тайга,  глушь, безмолвие. Откуда
тут быть разговорчивым? Человек волей-неволей становится нелюдимым.
     Перед воротами дома  Шомполовых  остановился  в  нерешительности.
Надо,  наверно,  постучать в окно, а то войдешь во двор, а там собаки.
Да и ни шнурка,  ни щеколды не видно у ворот.  Значит,  без  стука  не
входи. Постоял, потоптался, наступил на какую-то дощечку у подворотни.
Дощечка качнулась - и ворота вдруг сами по себе открылись.
     - Вот так штука! Механика какая-то!
     Вошел во  двор,  огляделся.  Никаких  признаков  собак.  Выходит,
Евстигней Поликарпович в лесу и собаки с ним,  иначе подняли бы гвалт.
Досадно, что придется "загорать" тут в ожидании возвращения охотника с
промысла.
     Миновав дощатые сени и переступив порог дома,  очутился в большой
светлой  комнате.  Над  головой  полати,  слева  русская  печь,  вдоль
передней стены у окон крашеная лавка, стол, накрытый синей клеенкой. У
шестка  что-то  делает пожилая женщина,  а за столом сидит белобрысый,
чуть курносый,  узкоплечий паренек с челкой. Ясно, ученик седьмого или
восьмого  класса.  Перед  ним  тарелка с ароматными щами и горка хлеба
ломтями. Видимо, пришел из школы и обедает.
     Я поздоровался и обращаюсь к женщине:
     - Евстигней Поликарпович, вероятно, в лесу, на охоте?
     - Нет, дома, - отвечает, разглядывая меня.
     - Мне бы увидеть его.
     - А вот он, за столом.
     Подросток вдруг  вспыхнул,  покраснел.  Мочки  ушей  налились   и
светятся,  словно ягодки переспевшей малины.  Отложив ложку, он встал,
смутился и, одергивая рубаху-косоворотку, сказал:
     - Вот он я, Шомполов.
     С Евстигнеем Поликарповичем мы быстро познакомились.  Он  увел  в
горницу с горшочными цветами,  похожую на сад.  Сел рядом со мной и не
знал,  куда девать большие,  широкие руки.  Да, это был он. Знаменитый
охотник. Только сам он никак не хотел признавать этого.
     - Ну,  какой я охотник! - протестовал он. - Помаленьку промышляю.
Отец  занимался  этим делом.  Ну и я...  Отец на фронте погиб.  Мать в
колхозе,  свинарка.  Мне надо чем-то заниматься в свободное от  уроков
время, вот я и добываю птиц, зверей.
     - Серьезное это дело, сложное.
     - А  что  тут  сложного?  Не  примеры  по  арифметике решать.  По
математике у меня пятерки,  а иной раз нарвешься на задачку, с