первого
взгляда простая, а начнешь решать - не выходит. Вот и пыхтишь, ломаешь
голову.  А птицы, звери - они ведь доверчивые, их легко обмануть. Я за
ними  шибко-то  не  бегаю,  не  ищу их.  Они сами ко мне в руки лезут.
Смекать только надо, как их лучше взять.
     - Вот-вот,  в этом и дело!..  Покажи-ка мне свое ружье.  Хорошее,
наверное?
     - У меня его нету... Отцовское ружье мать продала еще в войну.
     - Как нет?
     - Ну, не купил. На что оно мне? Таскаться с ним. Наши первобытные
предки не имели ружей, да с голоду не помирали. Жили, питались.
     - Но  ведь  теперь  не  каменный  век,  милый!  Как тебя попросту
звать-то?
     - Стежка.
     - Ну вот,  Стежка. К старому-то у нас позарастали стежки-дорожки.
Как же без ружья-то?
     - Обхожусь вот. Я ведь несовершеннолетний. Может, и куплю потом.
     - Интересно! Ну, расскажи, как же ты охотишься без ружья?
     - Как вам рассказывать-то?  Пойдемте со мной - сами увидите.  Мне
как раз сейчас надо осмотреть свое охотничье хозяйство.
     Я с удовольствием согласился.  И мы со Стежкой вышли из дома.  Во
дворе я его спросил:
     - Охотничьи собаки у тебя есть?
     - Какие  собаки?  На собак надеются те,  у кого своей смекалки не
хватает.  Собака ему найдет,  укажет,  где зверь,  где птица.  Я и без
собаки  знаю,  кто  где живет в лесу.  Здешние места я изучил как свои
пять пальцев.

ТЕТЕРЕВА В КОРЗИНКЕ

     Шли по селу.  Оно кругом в лесу,  в горах.  Самое  типичное  село
горнозаводского   Урала.  Стежка  шагал  впереди,  в  черном  дубленом
полушубке,  в шапке-ушанке,  в подшитых валенках.  Брюки  выпущены  на
голенища. Сам высокий, но по-детски худенький.
     Возле каменной трансформаторной будки, откуда, словно паутины, во
все стороны расходятся провода, Стежка обернулся и сказал:
     - Пойдемте в этот проулок, тут до овина ближе.
     Вышли в  открытое  заснеженное  поле,  а  за ним - седой кудрявый
березник.  А этот березник,  гляжу, почти весь усыпан черными точками,
похожими на грачиные гнезда.
     - Там что, косачи, на березах-то? - спрашиваю парня.
     - Они, поляши. Тут их сотни. В стаи собираются на зимовье-то. Все
равно  что  домашние.  Я  уже  их  ладно  поубавил.  Смотрите,  сидят,
нахохлились. Видят нас, а лететь не собираются.
     "И верно,  какие  смирные!"  -  подумал  я,   еле   поспевая   за
длинноногим Стежкой.  По узкой тропинке,  переметенной поземкой и чуть
взгорбленной,  парень  шагал  твердо,  уверенно.  А  я   чуть   ступлю
неправильно,  в  сторону  от  снежного гребня,  так нога сразу увязнет
почти до колена.  Но иду,  балансирую,  как на жердочке, и потею, хотя
морозец  изрядный.  Мирюсь со всем.  Надо же посмотреть,  как охотится
Евстигней Поликарпович, первейший промысловик в здешней округе.
     За березовой кулисой снова было поле, круглое, как чаша. А в этой
чаше - длинные ометы соломы,  большой крытый ток,  а чуть в сторонке -
помещение зерносушилки.
     - Вот и пришли,  - повернувшись ко  мне,  сказал  раскрасневшийся
парень. - Тут я и ловлю поляшей.
     - Косачи, так их у нас называют, - заметил я.
     - А  правильно-то  -  тетерева,  -  поправил меня Стежка.  - Всяк
по-своему богу молится.
     - Ты что же, в бога веруешь?
     - Ну, какой там бог! Это отцова поговорка. Бог всему - человек, я
так  думаю.  Для бога теперь местечка нигде не осталось - ни на земле,
ни на небе.
     - А в сердце?
     - Если у кого сердце как кисель, там могут и бактерии завестись.
     Парень подошел к первому омету.  Возле него в ряд стояли глубокие
ивовые корзины, похожие на кадки, с крышками, сплетенными из лозы. Все
эти корзины образовали как бы залавок, затрушенный пшеничной соломой с
необмолоченными колосьями.  Возле  крайних  корзин  на  шестах,  точно
метелки, маячили тугие тяжелые снопы.
     Окинув взглядом "залавок",  Стежка взял меня за руку и повел.  На
третьей от левого края корзине соломы не было, крышка оказалась голой.
     - Здесь сидит поляш,  - сказал он и чуть приоткрыл вращающуюся на
оси крышку. - Смотрите!
     Я заглянул в корзину: черный, с красными бровями косач притаился,
прижался  ко  дну  западни  и косит на меня взглядом.  Стежка выхватил
птицу оттуда и живую, трепещущую подает мне.
     - Возьмите себе,  чучело сделаете. Посмотрите, какой у нее хвост,
чисто лира!
     От Стежкиного подарка я отказался и спросил:
     - Как же косач оказался в корзине?
     - А  очень  просто,  -  засовывая  живую птицу в охотничью сетку,
проговорил парень.  - Утром  и  вечером  тетерева  слетаются  сюда  на
кормежку.  А на корзинах для нее приманка.  Крышки-то видите,  на оси,
как повертушки,  Поляш,  поляшка ли, как сядет с налету на крышку, она
перевернется  на  другую  сторону  и  прикроет  тут же провалившуюся в
ловушку птицу.
     - Хитро! заметил я.
     - Никакой хитрости, - сказал Стежка. - Закон механики.
     Из других корзин тут же, при мне, парень вытащил еще двух косачей
и одну тетерку, серую, чуть срыжа.

КТО В ЗАПАДНЕ?

     От колхозного тока Стежка повел меня  в  кондовый  сосновый  бор,
опушенный рыжими сосеночками,  запорошенными снегом.  В соснячке перед
бором я увидел заячьи следы. "Ну, - думаю, - сейчас мой охотник станет
добывать  из  петель  беляков.  Это  я  знаю.  Сам  когда-то в детстве
увлекался такой охотой.  Насобираешь проволоки,  обожжешь ее,  а петли
ставишь - натрешь их пихтовыми ветками.  Было дело,  было!  Чего греха
таить".
     - У тебя,  Стежка,  тут,  наверно,  петли наставлены? - спрашиваю
парня.
     Тот чуть повернул голову в мою сторону и как-то брезгливо молвил:
     - Такими делами не занимаюсь.
     - Почему?
     - Гм! Пустяк. Не стоит марать охотничью честь. Да и вообще ловить
зайцев петлями запрещено. На это каждый способен. Глупее зайца есть ли
кто из зверей?  Все время по одним и тем же своим тропам бегает.  Ну и
лезет сам в петлю, будто жить надоело.
     - Так ты куда же меня повел?
     - Пойдемте - увидите.  А не хотите - можете вернуться.  Не больно
далеко от дома ушли.
     "Ершистый, оказывается, Евстигней Поликарпович!"
     Бор неожиданно кончился,  за ним началось болото.  И не  иначе  -
клюквенное.  Это  видно по карликовым искривленным березкам,  по тощим
сосенкам,  по высоким изгнившим пням, обросшим мхом до самых верхушек.
То  справа,  то  слева  от  тропы стали попадаться небольшие накаты из
жердей,  похожие на открытые пасти какого-то огромного животного.  А в
пасти вверху, к небу, подвешены гроздья рябиновых ягод.
     "Ба! Так это приманка!  - начинаю  соображать.  -  Такие  "пасти"
только из бревен,  Устраиваются на Крайнем Севере, в них ловят песцов,
соболей.  Только там на приманку приспосабливают не ягоды,  а мясо или
рыбу. На кого же тогда настроил эти "пасти" Стежка? Интересно!"
     А он идет по тропе и весело поглядывает из стороны в сторону.  Но
вот  он вдруг резко свернул вправо и пошел,  по колено утопая в рыхлом
снегу, к захлопнутой "пасти".
     - Ну, кто попал? - спрашивает меня.
     Я пожал плечами.
     - Народы  Севера  такими приспособлениями ловят пушных зверей,  -
говорю.
     - Ну-у?  - удивился парень.  - Неужели где-то есть такие ловушки?
Вот не знал.  Выходит,  давно открытую Америку открыл.  А я-то  думал,
старался,  ломал  голову.  Увидел  настороженную  мышеловку,  у меня и
возникла идея...
     Недовольный, разочарованный, Стежка приподнял жердяную пластину и
достал  из-под  нее  прихлопнутого,  уже  окоченевшего   глухаря.   Не
разглядывая,  не  показывая  мне,  сунул  в сетку на живых,  притихших
тетеревов и повернул к дому.
     - А настроить пасть надо? - сказал я.
     Он только махнул рукой: дескать, не надо.

ОБМАНУТАЯ ЛИСА

     На следующий день (это было воскресенье)  Стежка  поднял  меня  с
полатей  задолго  до  рассвета,  накормил жарким из дичатины и повел в
лес.  Было еще темно,  но почти во всех  окнах  колхозников  светились
глазастые  огни,  освещали сугробы перед домами и кое-где черные голые
деревца в палисадниках.  Стоял крепкий  мороз,  снег  похрустывал  под
ногами,  будто  битое  стекло.  За  селом  сразу стало как-то неуютно,
зябко.  Звезды,  низко нависшие над лесом, казалось, обледенели. Дунет
ветер, стукнет одну о другую, и рассыплются мелкой морозной пылью.
     Видя, как я иду скрючившись, Стежка сказал:
     - И охота вам ходить за мной? Сидели бы дома, в тепле.
     - А тебе почему дома не сидится?
     - У меня другое дело.
     Миновав глухой темный ельник,  мы вышли на широкие лесные  степи.
Уже рассветало,  и только кое-где в березниках,  в осинниках не совсем
еще развеялась ночная синь.  Остановившись у кромки леса  и  оглядывая
огромную снежную поляну, Стежка спросил:
     - Видите?
     - Что?
     - А вон лис-то сколько бегает.  Мышкуют.  Тут они  собираются  со
всей округи. Здесь у нас озимые хлеба.
     И парень начал считать:  дескать,  у березового колка -  одна,  у
скирды  -  другая,  у  одинокой  сосны  -  третья,  за  бугор  сбежала
четвертая. Насчитал штук восемь. И правда, если вглядишься, то тут, то
там движутся или что-то делают черные точки.
     - Разве у вас здесь лисицы черные?
     - Рыжие все как на подбор,  - отвечает.  - Это только издали,  от
снега, кажутся черными.
     И опять  идет  по узенькой тропинке.  Теперь уже не по прямой,  а
зигзагами,  от ориентира к ориентиру, от дороги - к надломленной бурей
березе,  от  березы - к высокому обгорелому пню,  а от него - в овраг,
заросший мелким кустарником,  а потом - вдоль  оврага.  Стежка  шагает
впереди,  голову  вскинул  и  свысока  глядит  по  сторонам.  Вдруг он
сорвался с тропы и снежной целиной, высоко поднимая ноги, направился к
густому ольховому кусту.
     - Ага, есть! - В голосе его прозвучала торжествующая нотка.
     От бугра   к   полузаметенному  снегом  кусту  тянулась  глубокая
борозда.
     - Видите,  попалась! Капкан за собой тащила вместе с чурбаком. Но
далеко не уйдет. Где-то тут, в кусте, она.
     Я последовал  за  ним.  В  кусте  лисица действительно застряла с
тяжелым капканом.
     - А  что на приманку было у капкана?  - поинтересовался я,  когда
парень засунул в сетку лисью шкуру. - Мясо? Дичатина?
     - Мясо,  дичатину  мы  и  сами с удовольствием едим,  а излишки в
кооперацию сдаем.
     - Ну, а как же? Приманка-то должна быть?
     Он повел меня вверх по борозде.  На  самом  бугре,  на  юру,  под
охапкой  чуть  разрытой  соломы,  где  кончалась  борозда,  я  услышал
тревожный мышиный писк.  И удивился: откуда тут взялась и почему пищит
мышь?  Кто ее тревожит?  И соображаю:  ага, как-то Стежка обмолвился о
мышеловке.  Наверно,  дома ловит мышей,  привязывает за ножку и  садит
возле  капкана  на  приманку рыжух.  И опять же думаю:  мышь-то должна
давно успокоиться, притихнуть, раз никто ее не беспокоит.
     Пока терялся  в  этих  догадках,  парень  разгреб солому,  достал
из-под  нее  небольшой  деревянный  ящик.  А  в  ящике  слышу   частое
"пик-пик", "пик-пик".
     - Мышь там? - спрашиваю.
     Стежка расплылся в улыбке,  раскрыл ящик и показал,  что в нем. А
там - что вы думаете?  - там лежат у стенок с обеих  сторон  тоненькие
резиновые  мешочки,  а  в  них вставлены капсюли от кукол,  может,  от
игрушечных кошечек или собачек. Знаете, такие резиновые: их давнешь, а
они  -  пик-пик.  А  посредине мешочков - какой-то пружинный механизм,
вроде часов с маятником.  Маятник-то ходит  туда-сюда,  то  по  одному
мешочку ударит, то по другому, а мешочки издают звуки: пик-пик.
     - Вот здорово придумано! - вырвалось у меня.
     А Стежка, довольный собой, сказал:
     - Механика! Двухнедельный завод.
     В этот  обход на широких лесных степях он достал из капканов трех
лисиц.  Из трех огненных шкурок предложил мне в подарок любую,  каждую
расхваливал и очень обиделся,  когда я не принял подарка.  Мол, вместе
ходили по степи, мерзли и вдруг такое огорчение.

ФЕДОТ, ДА НЕ ТОТ

     Окрыленный успехом на озимых полях,  Стежка повел меня куда-то  в
гору,  в  реденькие  ельники.  Сказал:  "Пойдем  на лабаз".  При слове
"лабаз" я представил себе охоту на медведя.  Задерет косолапый в  лесу
корову  или лошадь,  сразу не съест,  а потом приходит доедать,  как в
свою кладовку или столовую. Его тут и подкарауливают охотники. Устроят
на  дереве  небольшие  полати,  по-местному  -  лабаз,  сидят на них с
ружьями и ждут, когда Михаил Иванович Топтыгин пожалует на ужин или на
завтрак. Он обычно долго ждать не заставляет.
     - Это что ж, ты меня на медведя повел? - спрашиваю Стежку.
     - Нет,  -  говорит,  - медведя-то я там случайно взял,  в прошлом
году.
     - А взял все-таки?
     - Взял.
     - Как же это получилось?
     - Видите ли,  неподалеку от скотного двора (во дворе-то в том,  в
лесу,  живет колхозный молодняк:  телки, бычки, жеребята) я вырыл яму.
Метра два,  пожалуй, глубины будет. В эту яму ловил волков. Случается,
падет от болезни какая-нибудь животина. Я возьму ее и увезу к ловушке.
Над ямой положены две жерди.  На эти жерди  я  приспособлю  падаль.  А
самую ловушку замаскирую,  прикрою ветками, травой, сеном ли. Зверь-то
как учует падаль,  пойдет к ней, ну и сорвется в тартарары. Приходишь,
а  он там,  глядит на тебя злобно да зубами ляскает.  Яма-то у меня на
бойком месте.  Вроде как бы в воротах.  По обе  стороны  крутые  горы,
скалы.  По эту сторону гор угодья нашего колхоза, а по ту - совхозные.
Волки-то и кочуют через эти ворота  из  совхоза  в  колхоз  и  обратно
опять. Недаром говорят - волка ноги кормят. Ну уж если учуют добычу на
моей яме, сразу кидаются на нее, в драку даже. Однажды сразу пять штук
в ловушку залетело.
     - Здорово!..  А  ты,  Стежка,  не  врешь?   Как   будто   враньем
попахивает.
     - Ну вот еще! Честное комсомольское.
     - А как же медведя-то поймал? Тоже на падаль?
     - Ну да.
     - А он вроде не охотник до мертвечины.
     - Так ведь когда как.  Дело-то было перед  весной,  по  глубокому
снегу.  Непутевый  попал,  а  шатун,  В горах-то от леспромхоза бревна
рубили.  Ну,  видимо,  и  подняли  лесорубы  косолапого   из   берлоги
преждевременно.  Он  и пошел бродить по лесу как угорелый.  Проснулся,
так чем-то питаться надо.  Тут уже разбираться не приходится,  лишь бы
что на зуб попало съедобное.
     - И набрел на твою приманку?
     - Набрел.  И тоже не сразу на еду кинулся. Походил он вокруг этой
ямы!  Вы видали спиральку на круглой электроплитке, какими она витками
там располагается?
     - Видал, понятно.
     - Так  вот  он,  медведь-то,  такой  спиралью  ходил  возле  моей
приманки круг за кругом и все сжимал этот круг,  пока  не  свалился  в
яму.
     - А вот теперь кто,  по-твоему,  сидит в яме? - спросил я Стежку,
следуя за ним по пятам.
     - Теперь? Могу ручаться, если не один волк попался, так два, а то
и три.
     - Ты так думаешь?
     - Уверен даже.
     - Откуда у тебя такая уверенность?
     Позавчера мне  сказывали  колхозники,  приходили в село из лесной
заимки:  мол,  Евстигней  Поликарпович,  видели  возле  твоей  ловушки
волков. Не иначе, станут твои. А раз были возле ямы, то будут и в яме.
Голод - не тетка,  куда угодно загонит. Вот посмотрите. Могу биться об
заклад. Яма пустой не будет.
     - А почему, Стежка, тебя тут все величают по имени-отчеству?
     - Кто их знает.  Дали такое прозвище,  оно и пристало.  У нас тут
без прозвища никто,  пожалуй,  не живет.  По  документам,  к  примеру,
Петров, по кличке - Козодой.
     Снег в лесу был  рыхлый,  рассыпчатый,  все  равно  что  сахарный
песок.  И  тропа была не бугристой,  а канавкой.  Шагал Стежка весело,
бодро.  Если замечал чьи-либо следы,  небрежно говорил,  должно  быть,
имея  в виду мою любознательность:  "Косыга,  векша,  глухарь крестики
наставил..."
     Где-то за ельником послышался рев телят.  По носу резнул какой-то
тонкий и острый запах. Стежка тут же предупредил мои вопросы:
     - Тут рядом заимка. Силос нетелям развозят.
     К животноводам парень не пошел,  а повернул влево,  вниз, к ложку
или речке,  где высокой,  взлохмаченной грядой рос ольховник,  а возле
него - не молодые и не старые березки.
     Вскоре мы  очутились  на  небольшой  поляне  -  и будто попали на
сорочий базар.  Десятки белобок,  расположившихся на кустарнике  и  на
одиноких березках,  подняли невообразимый гвалт, перелетали с места на
место, словно затеяли какую-то игру. Только одна слетит с сучка, на ее
месте уже сидит другая. И так везде. И стрекочут, стрекочут, дли пущей
важности покачивая длинными  хвостами.  А  тут  же,  на  снегу,  молча
разгуливают самодовольные вороны.
     - Неспроста сороки раскричались!  - повернувшись ко  мне,  сказал
Стежка.  Потом  перевел  взгляд  на  рыжий  бугорок,  накрытый сеном и
огороженный в две жерди.
     - Значит, есть кто-то в яме? - спросил я.
     - Обязательно!
     - Ну-ну, смотри.
     Площадка возле ямы вся была утоптана.  Полей ее водой -  и  будет
гладкий каток.  В одном месте над ямой явно обозначилась дыра.  Стежка
припал на колени и заглянул  в  темное  отверстие,  а  потом  встал  и
разочарованно сказал:
     - Заяц сидит.
     - И то зверь, - утешил я его.
     Парень сходил  в  кусты,  принес  оттуда  легонькую  лестницу   и
спустился в ловушку.  А когда выволок из ямы косого за уши,  живого, с
вытаращенными глазами, подержал его на вытянутой руке и спросил:
     - Вам надо?
     - Нет.
     Тогда Стежка швырнул беляка в снег,  в сугроб.  Затопал на него и
забил в ладоши:
     - Удирай да больше не попадайся!

ЛЕДЯНОЙ ПТИЧНИК

     День клонился  к  вечеру.  Стежка  вел  меня ельником вдоль горы,
ближе к дому. Зимнее солнце все время было за гребнем высоких скал, за
Уральским  хребтом,  а выше хребта так и не смогло подняться.  Идем по
снежной тропе и молчим. Парню, видимо, не по себе: волками хвалился да
и провалился. Я тоже ему не досаждаю разговорами. Да и находились уже,
устали.
     Но вот,  смотрю,  парень  оживился,  повеселел.  Все  чаще  стали
попадаться покосные поляны,  елани,  как их тут называют,  а  возле  -
рябинники.  Ягод столько,  что снег под кустами кажется красноватым. С
кустов то тут,  то там стали взлетать рябчики.  Вспорхнет, перелетит в
чащобу,  а  оттуда  потом  голос подает своим собратьям,  которые тоже
где-то тут,  поблизости.  Все чаще  и  чаще  в  глубоком  снегу  стали
попадаться лунки.
     - Рябчики в этих ямках ночевали, - сказал Стежка. - В снегу-то им
тепло.  Спорхнет с дерева, пробьет снежную корочку и зароется. Спит. А
ночью на охоту за рябками приходит куница.  Горностаи  тоже  охотятся.
Только  в этом месте горностаев нет,  они ближе к полям держатся,  там
мышами пробавляются. А вот куница здесь живет. И не одна. Я тут каждый
год по нескольку штук беру.
     Завидев на снегу возле куста серенькие перышки, парень заметил:
     - Вот видите, обедала. Выволокла птицу из лунки и сожрала.
     И пошел к опушке ельника.  А возле опушки  будто  кто-то  подушку
растрепал.  Ни головки,  ни костей, только лапки остались с коготками,
покрытые словно чешуей.
     Когда вышли  на  следующую поляну,  окруженную стеной черного,  с
проседью, ельника, Стежка сказал:
     - Здесь у меня птичник.
     Я оглянулся вокруг.  Прислушался. И хоть бы где-нибудь показалась
или  подала  голос  птичка.  Даже  не  слышно  было стука дятла,  этой
пестренькой краснокрылой вездесущей пичуги.  Кругом стояла,  казалось,
мертвая, глухая тишина.
     - Что за птичник? - спрашиваю парня.
     Он подвел меня к снежному бугорку и говорит:
     - Поглядите-ка, бугорок-то с дыркой.
     И в   самом   деле.  На  макушке  снежного  сугроба  -  небольшое
отверстие.  Заглянул я в это отверстие и поразился. В бугорок-то врыта
кадка, а в кадке - куропатка серая. У нее тут и зерно, и снежок вместо
воды, и даже насест устроен. Ну клетка и клетка.
     Смотрю на Стежку с недоумением.
     А он ухмыляется.
     - Опять механика? - спрашиваю.
     - Как видите.  Выйде