та.  -
Будь как на курорте, ложись спи.
     - А вы?  - спросил он их, поглядывая на постель; ему так хотелось
полежать,  растянуться под крышей шалаша,  где была тень,  прохлада, а
совсем рядом, за рябинкой, журчал ручеек.
     - А мы...
     Славик и Гриша переглянулись.  Солнце еще было высоко над  лесом,
над  посеребренными,  совершенно  белыми  облаками,  сгрудившимися над
горизонтом где-то за Глухим Бором.
     - Мы  сейчас  станем  делать  костер,  - сказал Гриша,  - а потом
запасем на ночь дрова - варить картошку...
     Боба взялся за свой туго набитый мешок.  Развязал его, отломил от
каравая краюху и принялся есть с  большим  аппетитом,  набивая  хлебом
полный рот.
     - У тебя, Боба, за ушами пищит, - усмехнувшись, сказал Гриша.
     - Ага,  пищит,  - чистосердечно признался Скороспелкин.  - Я ведь
промялся, вон какой груз тащил.
     Охотник Якуня правильно сказал,  не обманул. Лишь только западный
склон неба окрасился в бежевый  цвет,  а  сам  горизонт  запылал,  как
огромный костер,  в лесу под Шихан-камнем началась какая-то сказочная,
совсем необыкновенная жизнь.
     Небольшая поляна перед отвесным утесом,  казалось, превратилась в
самое оживленное место на Моховой горе.  Она напоминала теперь площадь
в  Глухом  Бору  перед  правлением колхоза,  когда люди,  вернувшись с
артельных работ, со всех сторон спешат на огонек в большой двухэтажный
дом:  кому надо поговорить с председателем,  кому сверить заработанные
трудодни в бухгалтерии,  кому  просто  посидеть  у  порога,  покурить,
перекинуться словцом, шуткой с другими колхозниками.
     Затаившись в шалаше,  трое  ребят  почти  не  дышали.  Каждый  до
предела  напрягал  слух  и  зрение.  Вот  из-за  кустов вышла со своим
выводком светло-коричневая копалуха  -  глухариная  самка.  Идет,  шею
вытянула,  поворачивает голову влево-вправо,  глядит,  прислушивается,
нет ли какой опасности.  А за нею  беспечной  гурьбой,  точно  шарики,
бегут  тонконогие  цыплята.  Им и дела нет ни до чего.  Они следуют за
матерью,  пищат, будто тараторят о чем-то веселом, о своем, о детском.
А  мать  их  ведет  прямо  к  родничку.  Клюнула кварцинку-хрусталик и
позвала птенцов: "Ко-ко-ко!" Дескать, клюйте, без камешков тоже нельзя
жить,  они растирают в желудке мух, жучков, листочки, травинки, ягоды.
Клюйте, клюйте! И орава малышей набрасывается на песчинки.
     "Вот бы  их  сфотографировать!" - подумал Славик и вздохнул.  А в
горле и во рту все у него пересохло. И вздох получился со свистом.
     Копалуха вдруг насторожилась, крикнула свое "ко-ко" по-тревожному
и побежала прочь от  родника.  А  цыплята,  обгоняя  мать,  врассыпную
кинулись через поляну в кусты, в высокие, по пояс, травы.
     Потом к родничку прилетали рябчики,  дрозды. Приходили на водопой
семейки  диких  коз  -  косуль.  А  вышедший  на  промысел барсук даже
просунул свою полосатую морду под крышу шалаша. Он, по-видимому, учуял
запах  хлеба.  А  позже,  когда  угасла  заря и все вокруг Шихан-камня
посерело и на небе,  будто светлячки,  затеплились звезды,  на  поляну
высыпали зайцы.  Они выбирались из своих укрытий,  из-под колодин, куч
хвороста, мохнатых кочек и кустов и спешили на свой ночной хоровод.
     Выбежав на  лесную  опушку  то  тут,  то там,  они сначала сидели
неподвижно,  лишь навострив уши и поводя ими  из  стороны  в  сторону.
Кругом стояла сумеречная тишина, и только где-то под горой, на конских
выпасах,  глухо побрякивало медное ботало.  Убедившись, что вокруг все
спокойно, зайцы один по одному начали резвиться, разминаться, прыгать,
скусывать травинки, бегать по лугу вперегонки.
     В самый   разгар   заячьего   хоровода   возле   елани  произошел
необыкновенный переполох.  Снизу,  от речки Рябиновки,  к  Шихан-камню
пробиралось  какое-то  страшное  чудовище.  Было слышно,  как с шумом,
грохотом валятся сухие,  подгнившие деревья,  трещат  сучья.  И  будто
поднимается ветер,  ураган,  который ширится, распространяется по всей
Моховой горе.
     Зайцев на поляне как не бывало.
     А трое юннатов в шалаше лежат, от страха ни живые ни мертвые. Как
только   послышался   шум,   Боба  сжался  в  комочек,  притиснулся  к
Светлякову, лежавшему рядом, и спросил шепотом, словно задыхаясь:
     - Кто это там?
     - Не знаю,- ответил Гриша.
     - А не медведь это?
     - Может, и медведь.
     - Тише, молчите! - шикнул на них Славик. - Если медведь, так надо
затаиться, не дышать. Он, наверно, идет пить из ключа.
     А шум  из-под горы приближался.  Сучья в чаще трещали так громко,
что уже казалось,  будто кто-то стреляет из ружья.  А вокруг было  уже
совершенно темно. Ребятам в шалаше стало невыносимо душно, жарко.
     Когда напряженное ожидание,  страх  были  раскалены  до  предела,
Гриша выбрался из шалаша, встал и пошел в темноту.
     - Куда ты? - полушепотом спросил Славик.
     Ответа не последовало.
     Светляков подошел к кучке хвороста,  заготовленного на ночь. Взял
тут  же трубку бересты,  зажег ее и подсунул под сухую,  красную хвою.
Она вспыхнула,  как порох.  Пламя взметнулось высоко  вверх  и  словно
обожгло,  подкинуло  ввысь  темный ночной полог,  образовало широкий и
светлый шатер,  в котором отчетливо обозначились высокая скала,  шалаш
между  двумя  рябинами,  перекладина на двух колышках над потушенным с
вечера костром.  И сразу вокруг все  как  будто  ожило,  окрасилось  в
яркие,  сказочные  цвета.  И ручеек,  вытекающий из родника,  зажурчал
вроде веселее.
     - Вылезайте,  чего вы трусите! - крикнул Светляков товарищам. - К
огню-то никакой зверь не подойдет!.. Эй, кто там?
     То ли  от огня,  то ли от крика тот,  кто шел из-под горы,  вдруг
шарахнулся  в  сторону  и  помчался  по  опушке   леса   вверх,   мимо
Шихан-камня.
     Утром, когда все вокруг  зазолотилось,  засверкало,  заискрилось,
проснулись и ребята.
     После завтрака Боба храбро сказал:
     - Пойдемте посмотрим следы.
     - Какие следы?
     - Ну, какие... Кто вчера в потемках тут ходил... Трещал здорово.
     - А если медведь трещал?
     - Все равно, медвежьи следы посмотрим. Он ведь убежал далеко.
     - Далеко ли? Может, где притаился за Шихан-камнем.
     И вот  ребята  направились  в  глубь  леса.  Но  что тут увидишь?
Высокие травы все перепутаны,  примяты,  у некоторых скушены вершинки,
некоторые  точно  в  жгуты  закручены,  а  под травами - шатры,  ходы,
выходы.  Разберись-ка,  кто тут был,  что делал.  А в самой  чащобе  и
подавно  растеряешься.  Кажется  совершенно  невероятным,  чтобы здесь
кто-то ходил,  торил тропы.  А  присмотришься  -  и  тут  все  обжито,
освоено.  Вот  разрытый  муравейник,  вот  гнилой  пень,  земля  возле
которого превращена в пыль, а в пыли - перья: серенькие, белые, рыжие.
Не иначе - это птичья купальня. А вот...
     - Сюда,  ребята,  сюда!  - крикнул Славик,  рассматривая глубокие
вмятины на гладкой и влажной земле,  подернутой коротким зеленым мхом.
- Это же лосиные следы!
     Подходят Гриша и Боба. И верно: на небольшой плешинке на мочажине
отчетливо виднеются оттиски раздвоенных  копыт,  похожих  на  коровьи.
Только эти следы гораздо больше коровьих.
     - Ну да,  тут была лосиха.  - говорит Гриша.  - Вот  и  маленькие
следы, лосенковы.
     Ребята начали изучать следы: откуда лосиха шла, куда направилась.
Сразу  за  мочажиной  следы  затерялись  в траве,  в кочках,  в кучках
хвороста.  Мало-помалу ребята разобрались и  вышли  на  торную  тропу,
проложенную   через   чащобу.   По   вдавленным  в  землю  травам,  по
раскрошенным трухлявым гнилушкам,  по обломанным на деревьях сучкам  и
поваленным  сухостойным жердям видно было,  что здесь лосиха проходила
много раз. Но куда, зачем?
     По звериной тропе следопыты направились вверх,  мимо Шихан-камня.
На открытых местах,  на  еланях,  тропа  терялась,  а  в  густом  лесу
обозначалась  вновь.  На  тропинке  попадались  клочья выбитого ногами
пушистого  мха,  обнаженные  корни  деревьев.  Ребята  шли  осторожно,
вглядываясь  вперед,  по  сторонам.  Казалось,  что  лосиха где-то тут
поблизости. Теперь утро, и она где-нибудь пасется на лужайке вместе со
своим теленком. А травы сейчас сочные, росные.
     Шедший впереди Славик Кудреватых вдруг остановился,  повернулся к
ребятам и приложил палец к губам.
     - Молчок, ребята! - шепнул он.
     - А что? - так же тихо спросил Гриша Светляков.
     - Смотрите, впереди на лужайке кто-то копошится.
     На небольшой  еланьке  в  траве  будто  перекатываются один через
другой два футбольных мяча. И оба рыжие, как новенькие.
     - Это собачата играют, - сказал Боба.
     - Какие тебе собачата! - возразил Гриша. - Это лисенки.
     - Н-ну? Вот бы их поймать!
     У ребят тотчас же созрел план:  обойти  лужайку  с  трех  сторон,
подкрасться к зверькам и схватить их.  Припав к земле, Славик медленно
пополз вперед по тропинке,  а его товарищи пошли в обход: один справа,
другой  слева,  а  потом  тоже  ползком стали пробираться к резвящимся
кутятам.
     Первым на  краю  маленькой  лесной  поляны  оказался  Славик.  Он
подполз к ней  из-за  густого  черемухового  куста.  Увлекшиеся  игрой
рыжие,  гладкие,  почти  круглые  звереныши  продолжали  барахтаться в
траве,  стараясь  подмять  друг  друга  под  себя.  Наконец  один   из
противников  сдался:  лежа  на спине,  он поднял вверх все свои четыре
лапы,  а победитель  навалился  на  него  грудью,  прижал  к  земле  и
торжествующим  взглядом  окинул  поляну,  словно  говорил  окружающим,
деревьям, кустам: "Глядите, какой я сильный, проворный!"
     В это  время  глаза Славика встретились с глазами зверенка.  Очки
следопыта моментально запотели,  а сердце затрепыхалось, как у птички,
зажатой в кулаке.
     - Рыси,  рыси!  - закричал он,  поднимаясь на ноги  и  убегая  от
светлой солнечной полянки.
     А вслед за ним бежали и товарищи.
     - Откуда ты взял, что рыси?
     - Какие рыси?  - спрашивали его уже  у  шалаша  под  Шихан-камнем
Гриша и Боба.
     - Ну да,  рыси,  - отвечал Славик. - Я сразу узнал: уши торчат, а
на кончиках кисточки.  И глаза такие злющие,  колючие.  Как поглядел в
них, меня ровно кипятком ошпарило.
     Храбрившийся до   этого   Скороспелкин   сразу   притих   и  стал
уговаривать  ребят  отправиться  домой.  Дескать,  делать  тут  больше
нечего.  Лосиху все равно не увидим.  Вчера за нею,  наверно,  гналась
рысь,  она поэтому и бежала сломя голову.  Может,  ее и в живых-то уже
нет.
     Славик и сам был такого мнения,  что неплохо  бы  уйти  из  этого
страшного места.  Дома-то куда лучше,  спокойнее. Можно бы покупаться,
позагорать на озере. Только вот что сказать потом в отряде, в дружине,
когда спросят о лосихе.
     - Как ты думаешь,  Гриша?  - обратился Славик к Светлякову. - Что
будем делать дальше?
     - Групповоду виднее, - ответил тот уклончиво.
     - А  все  же?  Я  советуюсь  с вами.  Нам всем поручили выследить
зверя.
     - Ну и выследим. В чем же дело?
     - Конечно,  выследим, - согласился Славик и подумал: "С Гришей не
пропадешь, он в случае чего не растеряется".
     А солнышко между тем уже выкатилось  из-за  Шихан-камня  огромным
раскаленным комом, опахнуло жаром леса и травы, высушило росы, разлило
над поляной у шалаша густые пряные запахи  разомлевшей  смолки,  хвои,
муравейников и цветов.  Замолкли птицы.  И только с цветка на цветок с
жужжанием перелетали тяжелые шмели-медуницы.
     В полдень  ребята  снова  вышли  на  звериную  тропу.  Теперь они
направились уже не вверх,  за Шихан-камень, а вниз, к речке Рябиновке,
и  там  неподалеку  от берега залегли,  замаскировались.  Ведь охотник
Якуня говорил,  что днем лосиха ходит купаться в старицу.  И, конечно,
если пойдет, то здесь, по старой своей дороге.
     Сидят следопыты у тропы,  ждут.  Кругом стоит  тишина.  И  только
слышно, как тоненькими, словно паутинка, голосками поют комары, липнут
на лицо,  на руки, тут же выпускают острые хоботки и норовят запустить
их под кожу.
     Вдруг ребята переглянулись.  Вверху на тропе послышался треск,  а
вскоре показалась и сама лосиха.
     Далеко вперед выбрасывая ноги,  она спускалась  с  Моховой  горы.
Лосенок  шел  за  нею  поодаль.  Лосиха  спешила,  ее донимали комары,
слепни,  мухи,  мошки.  Она нарочно проходила через самую чащу,  лезла
через кусты, чтобы отогнать от себя весь этот гнус. А малыш шел уже на
своих окрепших ножках потихоньку,  не спеша. Он еще не понимал, отчего
так ноет,  зудит тело.  Мать часто останавливалась и,  повернув голову
назад, поджидала детеныша. Тот подходил и тут же, вытягивая шею, лез с
выпяченными  губами  под  брюхо  матери.  Она легонько отталкивала его
задней ногой и убегала рысцой,  как бы говоря:  беги за мной,  глупый,
идем скорее к речке,  к болоту, там наше спасение от овода. Но лосенок
был не только глупый,  но и упрямый.  Он делал все так, как хотел сам.
За матерью он не бежал,  а шел нехотя,  широко расставляя ноги, словно
боялся поскользнуться,  и рассматривал большущих  коричневых  слепней,
которые сотнями увивались возле него.
     А вот и речка,  обросшая по берегам ольховником  и  черемушником.
Рядом  с  речкой  -  старое  заболоченное русло,  наполовину затянутое
осокой,  хвощом и широколистной травой мать-и-мачехой.  Завидев  воду,
лосиха с разбега кинулась в старицу, по брюхо забрела в грязь и тину и
замотала головой,  будто  здоровалась  с  кем-то.  Лосенок  подошел  к
берегу, но за матерью не последовал. Подобрав под себя ноги, он тут же
прилег на бугорке,  попрял ушами,  а когда убедился,  что кругом стоит
ничем  не  нарушаемая  тишина,  закинул  голову на спину и,  казалось,
задремал.  Лосиха-мать,  смирившись с непокорностью  своего  детеныша,
несколько  раз с раздражением ударила ногой о каменистое дно старицы и
забрела в самую глубину,  оставив  снаружи  только  большую  неуклюжую
безрогую голову.
     С этого  дня  ребята  стали  приходить  к  старице  и  издали,  с
подветренной  стороны,  наблюдали  за  лосихой и ее теленком.  В самую
жаркую пору она постоянно была здесь,  спасалась от овода в болоте,  а
потом приучила к этому и своего малыша.  Вначале,  когда он подходил к
берегу,  лосиха становилась  с  ним  рядом  и  боком-боком  полегоньку
теснила его к воде. Но едва его раздвоенные копытца касались грязи, он
прыгал в сторону и выбегал  на  бугор,  широко  расставлял  ноги  и  с
недоумением  смотрел на мать,  будто спрашивал:  что ты хочешь со мной
делать?  Тогда  лосиха  круто  отворачивалась  от  него,  с  шумом,  с
брызгами,  отфыркиваясь,  лезла в старицу и целыми часами стояла в ней
или лежала. А затем, когда теленок начинал чувствовать голод, ходил по
берегу  взад-вперед,  призывно,  умоляюще поглядывал на мать и шевелил
губами,  она выходила из глубины старицы и  останавливалась  на  таком
расстоянии от берега, чтобы лосенок, подходя к ней, непременно замочил
ноги.  Когда же теплые,  сладковатые струйки молока освежали ему  рот,
она  постепенно  отодвигалась  все  дальше в воду,  а лосенок,  уже не
замечая этого, сам по брюхо залезал за нею в болото.
     Через год лосиха куда-то ушла,  исчезла,  оставив лосенка одного.
Он уже стал подростком,  но,  видимо,  очень скучал по матери.  Ребята
частенько  видели  его  возле  старицы  и на прежних лежках на Моховой
горе.  Одиночество его  угнетало.  С  глухой  и  мрачной  горы,  густо
заросшей осинником, липняком и ельником, он спускался к стадам лошадей
и коров, пасся вместе с ними и неохотно уходил в сторону при появлении
пастухов.
     Лосенок рос  на  глазах  у  ребят.  Из  беспомощного  теленка  он
превратился  в  большого,  сильного  зверя.  На  его  голове появились
плоские рога, очень похожие на древнюю крестьянскую соху. И школьникам
стало ясно, почему в народе называют лосей сохатыми.
     У лосей сильно развиты слух,  зрение,  обоняние. Они очень чутки,
сторожки.  Боятся шума.  Живут в самых глухих, безлюдных местах, точно
отшельники.  А этот лось был совсем необыкновенный.  Он не прятался  в
лесной  чаще.  Дружил  на  выпасах  с  колхозным скотом,  разгуливал и
отдыхал в перелесках,  где совсем  рядом  на  полях  гудели  тракторы,
комбайны,   сновали   по   дорогам   автомашины,  гремели  по  рельсам
тяжеловесные поезда.
     В начале  лета  прошлого  года  сохатый забрел чуть ли не в самый
поселок.  Был  вечер.  Над  улицей  вдоль  берега  озера  еще   висела
золотистая пыль, поднятая вернувшимся с выпаса стадом коров. От домов,
от деревьев на землю и на озеро легли длинные  синеватые  тени.  А  на
середине  водяного  зеркала  отражались  кучевые  облака,  подожженные
заходящим солнцем.
     Вдруг на улице раздался крик:
     - Булан, булан! Смотри, за стадом пришел. Озеро вода пьет!
     Это кричал пастушонок Самигулла.
     "Булан" - по-башкирски "лось", "сохатый".
     На улицу выбежали взрослые и ребятишки.  Столпились на берегу. На
противоположном  конце  озера,  где  впадает  речка  Рябиновка,  стоял
коричневато-серый,  буланый зверь.  Напившись воды у берега,  он гордо
вскинул голову с могучими, рогами, поглядел на толпу людей в поселке и
пошел,  но пошел не от берега,  а в озеро, в самую трясину, в плавучие
зыбуны. В поселке заохали, заахали. Кто не знает этого страшного места
-  зыбунов,  чаруса,  где погибло немало лошадей,  коров,  затянутых в
грязевую  бездонную  пучину,  поросшую  травой,   желтыми   цветочками
курослепа и голубенькими незабудками.
     Славик Кудреватых, стоявший на берегу в группе своих сверстников,
замахал руками и закричал, как будто лось мог услышать его:
     - Куда ты, куда? Там трясина! Засосет!
     Но лось  был  глух к шуму в поселке.  Он спокойно шел по зыбунам,
пасся, отыскивая какую-то лакомую траву, и поедал ее.
     С замирающим сердцем Славик смотрел на могучего, величавого зверя
с длинными тонкими ногами,  и в его воображении  рисовалась  печальная
картина  гибели редкого в этих местах животного,  ставшего любимцем не
только ребят,  но и всех колхозников. Красавец сохатый как бы дополнял
и украшал мирный пейзаж Глухого Бора.  И Славику казалось, что он, все
его товарищи,  весь поселок видят лося в последний раз.  Еще один  шаг
вперед  -  и  благородное  животное,  как  прекрасное  видение,  вдруг
исчезнет в трясине, и его уже больше никогда-никогда не увидишь.
     - Ребята!  -  крикнул  Славик своим товарищам.  - Давайте возьмем
лодку и поедем в устье Рябиновки. Надо прогнать лося, спасти.
     Трое ребят  побежали  к  лодке.  А  на берегу уже гремели цепью и
веслами взрослые.  От берега отчалила рыбацкая долбленка. В ней сидели
старик Веретенников,  вот уже много лет охраняющий колхозные амбары, и
его сын - бригадир полеводческой бригады. Веретенников-младший стоял в
лодке  на  коленях и огребался длинным двухлопастным веслом,  а старик
сидел на корме и направлял лодку к зыбунам деревянной лопатой. Рядом с
ним  лежал  багор  на  длинном  шесте,  а  на дне долбленки - веревка,
сложенная витками.
     У лодочного  причала стоял охотник Якуня.  Тень от него лежала на
воде чуть ли не до середины озера.  И если бы  судить  о  человеке  по
тени,   то   это  был  какой-то  исполин,  сказочный  богатырь.  Якуня
ухмыльнулся в бороду и крикнул вдогонку Веретенниковым:
     - Кабы сохатому вас не пришлось вытаскивать из зыбунов.
     Увидев пионеров, возившихся возле лодки, спросил:
     - А вы куда?
     - А мы прогоним лося,  - сказал Славик,  - он может утонуть.  Там
даже  собаку недавно засосало.  Собака маленькая,  легонькая,  а лось,
говорят, пудов двадцать пять весит.
     - Самолет  вон  из  металла  сделан,  тяжелее  всякой птицы,  а в
воздухе держится,  в полете  никакая  птица  перед  ним  не  устоит...
Напрасно, ребята, волнуетесь за зверя. Он поумнее наших коров и собак.
     - А зачем он на зыбуны лезет?
     - Надо, значит, вот и лезет. Вы конфеты, пряники любите?
     - Еще бы!
     - А  он  трилистник  любит.  Трава  такая,  от одного корешка три
стебелька,  на каждом ст