Все  это  Минни   проделывала   так
стремительно, что глазам было трудно уследить за  ее  движениями.  Я  слышал
лишь треск палок, после чего противники возвращались  на  исходные  позиции.
При этом Минни не прекращала посмеиваться.
     - Для меня Минни слишком сильный противник, - сказал мистер Сидней.
     Я взял у него палку, но  тоже  потерпел  полную  неудачу,  с  той  лишь
разницей, что после трех быстрых  попыток  атаковать  Минни,  ощутил  легкий
щелчок по голове и увидел, как ее палка промелькнула надо мной. На этот  раз
в ее смехе слышалось полное удовлетворение.
     Сидней оставил меня на попечение местной девушки по имени Мэри, поручив
ей показать мне школу. Мэри была  вежлива  и  приветлива,  она  двигалась  с
грацией, отличающей женщин Орукуна.
     Мэри сказала, что преподает в  школе.  Мы  остановились  посмотреть  на
малышей, игравших  под  деревом  манго.  Девочка-австралийка,  которой  было
поручено заниматься с малышами, поставила их в  круг.  Они  вели  хоровод  и
пели:
     "Ходим мы вокруг костра, вокруг костра, вокруг костра. Ходим мы  вокруг
костра рано-рано утром".
     "Вот так мы бьем рыбу копьем..."
     "Вот так мы достаем из земли ямс..."
     Я обратил внимание на двух девчушек, которые были очень похожи одна  на
другую: обе примерно одного возраста и роста. Они  все  время  держали  друг
друга за руки.
     - Кто эти две девочки, которые держатся за, руки? - спросил я у Мэри.
     - Они с острова Бентинк, - ответила она.
     Так вот они - дети, приехавшие с Шарком и Рейнбоу, девочки с  Бентинка,
чьи матери некогда обмазывались кровью дюгоня.
     По-видимому, малайцы,  чьи  прау  {Прау  (малайск.)  -  общее  название
индонезийских судов различных традиционных типов.}  северо-западные  муссоны
пригоняли к северному побережью Австралии еще  до  прихода  белых,  посетили
Бентинк. Отсюда раскосые глаза, тонкие черты лица  и  прямые  черные  волосы
этих девочек.
     Первые белые, приплывшие на парусных судах к острову Бентинк,  оставили
после себя простреленные пулями черепа. Малайцы же запечатлели на лицах этих
детей черты своей расы.
     Во  время  пребывания  в  Орукуне  я  часто  наблюдал  за  этими  двумя
девочками. Они всегда были вместе, всегда держались за  руки.  Мне  хотелось
поговорить с ними, послушать их речь, но  они  меня  боялись.  Они  все-таки
взяли у меня леденцы, но ни разу не ответили на  мои  вопросы,  ни  разу  не
заговорили со мной.
     - Не хотите ли осмотреть школу? - спросила Мэри, о присутствии  которой
я совсем позабыл.
     Школа состояла из нескольких комнат. В каждой  занимались  дети  одного
возраста. Их обучали темнокожие девушки. Когда  мы  входили  в  класс,  дети
вставали и здоровались со мной.
     Я обратил внимание на одного красивого, хорошо  сложенного  мальчика  с
веселым лицом, который внимательно рассматривал  мои  часы  на  браслете.  Я
подумал, что из него выйдет превосходный  партнер  для  прогулок.  Когда  мы
вышли из класса, я спросил Мэри, кто он такой.
     - Он тоже с острова Бентинк, - последовал ответ.
     Прежде чем покинуть школу, я  попросил  Мэри  показать  мне  книгу,  по
которой  детей  учили  читать.  Она  протянула  мне  экземпляр  хрестоматии,
используемой в школах Квинсленда.
     Я перелистал эту хрестоматию. В ней  были  английские  стихотворения  о
снеге и  малиновках,  картинки,  изображающие  сцены  из  английской  жизни,
английские сказки.
     - Где же рассказы о Старых  Людях?  Где  ваши  легенды,  ваши  мифы?  -
спросил я.
     Мэри принесла несколько страничек,  написанных  на  машинке.  Это  была
поэтическая легенда австралийцев о журавлях. Я спросил:
     - Этим снабжает школы правительство Квинсленда?
     - Нет. Я получила это от миссис Маккензи.
     Мэри любезно проводила меня до здания миссии и, прежде чем вернуться  в
школу, нашла для меня нового провожатого. Мы с ним побродили еще немного, но
время приближалось к, полудню, а он должен был закончить какую-то работу.  Я
укрылся от палящих лучей солнца под деревом манго.
     Должно быть, Шарк заметил меня. Он подошел и остановился  на  некотором
расстоянии, слегка отвернувшись, словно его интересовало что-то  другое.  Он
вел себя точно так же, как тогда, когда я сидел на прицепе. Я поманил его, и
он сразу ответил улыбкой, на этот раз без тени подозрительности.
     Я пытался говорить с ним, но он не понимал меня, а я - его.  Я  показал
ему свой фотоаппарат, и на лице его снова  отразились  страх  и  подозрение.
Островитяне с Бентинка боятся фотоаппаратов. Возможно,  объектив  напоминает
им дула  ружей,  которые  некогда  на  них  направляли.  Я  не  решался  его
сфотографировать, чувствуя, что это было бы для него мучительным испытанием.
Но другой абориген, угадав мои намерения, подошел и объяснил  Шарку,  в  чем
дело. В конце концов тот поддался уговорам и стал передо мной.  Он  стоял  в
неловкой позе, поэтому я взял его за плечо и повернул. Он застыл  на  месте,
ожидая, пока я наведу на фокус. Его  плечо  нервно  подергивалось,  он  явно
задерживал дыхание.
     После того как снимок был сделан, я дал Шарку  сигарету.  Он  взял  ее,
повернулся и быстро пошел прочь. Я чувствовал  по  его  походке,  что  он  с
трудом подавлял в себе желание бежать. Шарк направился к строению на высоких
сваях и зашел за сваю, скрывшись таким образом от моих глаз.  Свая  была  не
слишком массивная. Должно быть, он стоял за ней навытяжку. Я подался  влево,
чтобы поглядеть на него, но мне была видна  только  его  рука.  Шарк  вертел
пальцами сигарету.
     Я пошел завтракать. Стол, накрытый белоснежной скатертью, был заставлен
яствами  тропиков.  На  блюде,  которое  поставила  передо  мной  темнокожая
женщина, лежал жареный карликовый гусь, маниок, бататы и жареный  картофель.
Все это было вкусно приготовлено  и  красиво  разложено  на  блюде  местными
женщинами.


        "12"
        "ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ В ОРУКУНЕ"

     В Орукуне хижины аборигенов лучше, чем в любой другой из виденных  мною
миссий. Они построены из коры бумажного дерева {Бумажное дерево -  название,
применяемое к деревьям Melaleuca Leucadendron, а также Callistemon, Кора  их
легко расслаивается.} и стоят на сваях. В отличие от жилищ из  оцинкованного
железа, принятых в большинстве миссий,  в  живописных  хижинах  из  коры  не
бывает жарко.
     Самый  неподходящий  строительный  материал  из  всех  используемых   в
тропических условиях - оцинкованное железо. Днем, в  жару,  такое  жилище  -
сущее пекло, а вид этих лачуг производит удручающее впечатление.
     После полудня должна была состояться торжественная церемония. Обитатель
одной из хижин миссии недавно умер, и  теперь,  по  истечении  определенного
срока, из хижины надо было изгнать дух покойного, и  тем  самым  сделать  ее
пригодной для нового жильца.
     Я направился к поселку аборигенов  по  аллее  кокосовых  пальм.  Стояла
страшная жара. Приближался сезон  дождей:  влажный  воздух  заставлял  людей
обливаться потом.
     Когда я подошел к деревне,  до  меня  донеслись  заунывные  причитания,
перемежающиеся выкриками.
     В центре открытой площадки  стоял  стол.  На  столе  возвышались  груды
бананов, ананасов, ямса,  бататов,  плодов  манго.  Здесь  были  и  плетеные
корзины с вареной пищей, и какие-то орехи с дикорастущих деревьев.
     Оранжевые, желтые и зеленые оттенки плодов контрастировали с коричневой
кожей девушек, танцевавших вокруг стола. Их было  около  тридцати.  Синие  и
красные  набедренные  повязки  горели  в   ярких   лучах   солнца.   Девушки
сопровождали  свой  танец  пением;  их  пронзительные  голоса  сливались   с
ритмичными ударами рук по  бедрам  и  топотом  босых  ног.  Они  наклонялись
вперед, перебирая ногами и покачиваясь.
     На руках у девушек были браслеты из перьев попугая и  пестрых  горошин.
Эти алые и черные зерна украшали также их шеи, талии  и  запястья.  В  копны
непослушных волос были вплетены цветы. Грудь девушек была покрыта  белыми  и
желтыми узорами. Точечные узоры из белой глины с зигзагами  из  желтой  охры
украшали плечи и спину.
     Причитания и крики сливались в несмолкаемый гул.  Пыль  клубилась,  как
фимиам, покрывая потные тела серым налетом.
     Неподалеку  от  женщин  танцевали  мужчины.   В   руках   они   держали
разукрашенные копья и копьеметалки. Их тела были обмазаны коричневой и белой
глиной, глаза обведены белыми кругами. На  щеках  красовались  коричневые  и
белые полосы, поперек лба проходили белые линии.
     Узоры встречались  самые  разнообразные.  Некоторые  лица  были  сплошь
раскрашены белой глиной, другие - коричневой. На тело были нанесены  цветной
глиной  тотемические  {Тотемический  -  связанный  с  тотемизмом.  Тотем   -
животное, растение или предмет живой природы,  в  которых  первобытные  люди
видели  предков  или  родственников  своих  кровнородственных  коллективов.}
рисунки  или  просто  белые  полосы.  Ноги,  по-видимому,  раскрашивали  как
придется.
     На руках мужчины носили браслеты, сплетенные из  пальмовых  листьев.  У
некоторых на ногах были браслеты из горошин.
     Мужчины перебирали ногами и притоптывали так же, как женщины, но  в  их
голосах, более низких и громких, звучала какая-то ярость.
     В танцах принимали участие и дети. Они тоже были разрисованы  и  носили
украшения. Я увидел мальчика с острова Бентинк. Он стоял в группе  мужчин  и
хлопал в ладоши. На груди у него был бросающийся в глаза узор  из  петель  и
завитков. На лице отражалось возбуждение.
     Хижина, перед которой плясали  мужчины,  была  украшена  гирляндами  из
красного жасмина. Перед  входом  были  протянуты  гирлянды  из  алых  цветов
гибискуса {Гибискус (Hibiscus heterophyllus)  -  растение,  корни  и  листья
которого аборигены Северной Австралии употребляют в пищу.}. На крыше  лежали
ветки деревьев и листья кокосовых пальм.
     В тени пальм и хижин, окружавших эту "площадку для  танцев",  собрались
все аборигены, не принимавшие участия в церемонии.
     Женщины, кружившиеся вокруг  стола,  остановились  перевести  дух.  Они
перебрасывались словами и смеялись,  как  гости  в  бальном  зале  во  время
перерыва между танцами. Атмосфера корробори не рассеялась даже тогда,  когда
смолкли крики танцующих: громкие причитания, доносившиеся  откуда-то  сзади,
по-прежнему окутывали присутствующих духом древних обрядов.
     Позади женщин я увидел  трех  иссохших  старух,  которые  держались  на
довольно значительном расстоянии от молодежи. Они медленно перебирали ногами
и размахивали руками. То был танец Старых Людей. Отвислые груди старух  были
разрисованы глиной и охрой, по бедрам и  поперек  туловища  проходили  бурые
линии.  Годы  избороздили  морщинами   их   поблекшую   кожу,   похожую   на
потрескавшуюся почву в высохшем пруду. Но шрамы на телах этих старых  женщин
- полоски чистой,  блестящей  кожи  -  напоминали  обручи  из  полированного
дерева. Эти надрезы, нанесенные еще в юности, казались  совсем  свежими;  то
был символ преданности обычаям своего народа.
     Танцуя,   старые   австралийки   издавали   пронзительные   вопли    на
одной-единственной ноте:
     - А-а-а-а...
     Никто не обращал на них внимания, а они в свою очередь забыли обо всем,
поглощенные пляской. Быть может, их глаза видели совсем не  то,  что  видели
мои. Быть может, они видели девственные заросли и танцующих мужчин, таких же
молодых и сильных, как когда-то были они сами. Быть может, им казалось,  что
у них упругие груди, полные молока, что они прижимают к себе младенцев.
     Чувствуя затаенную боль в их голосе, видя  их  полную  отрешенность  от
окружающего, я с горечью подумал: быть может,  они  слышат  лебединую  песнь
своего народа!
     Молодые  женщины  возле  стола  опять  начали  танцевать.   Они   стали
приближаться к ожидавшим их мужчинам, которые подбрасывали копья и испускали
хриплые крики. Тогда три старые австралийки подошли  к  столу  и  продолжили
свой танец там.
     Наконец, женщины присоединились к мужчинам  перед  хижиной.  Все  стали
полукругом.  Начались  "сольные"  выступления.  Основная  масса   участников
выполняла роль хора, отмечая такт ногами, хлопками рук и  выкриками.  Низкие
гортанные голоса мужчин и пронзительные крики  женщин  сливались  в  громкий
аккомпанемент.
     Мужчина в маске выбежал вперед и исполнил бешеный танец. Я сел рядом  с
каким-то стариком в надежде, что он объяснит  мне  смысл  танцев,  но  мы  с
трудом понимали друг друга. Он описал один танец в следующих выражениях:
     - Две старухи... Давным-давно... Он потерял  сына.  Его  укусила  змея.
После этого он танцевал. И упал мертвым. Две женщины пляшут вокруг него...
     Мне показалось, что это описание имеет весьма  отдаленное  отношение  к
танцу. Старик утратил мое доверие, Тем не  менее  он  сообщил  мне  название
главного танца, в основе которого была драматическая ситуация:  измена  жены
мужу и убийство им любовника неверной. Танец назывался "Апарича".
     Сначала танцоры энергично притоптывали ногами под аккомпанемент  ударов
деревом по дереву. Мужчины начали издавать резкие звуки,  как  если  бы  они
хотели воспроизвести  рычание  льва.  Затем  раздались  низкие,  вибрирующие
звуки. Женщины в такт испускали пронзительные вопли. Время от времени сквозь
эту мешанину звуков прорывался громкий клич.
     Я заметил, что во  время  танца  женщины  вели  себя  по-разному:  одни
положили руки на бедра, другие придерживали руками грудь,  третьи  обхватили
затылок ладонями. Какова бы ни была принятая поза, они сохраняли ее до конца
танца. Один  из  стариков  объяснил  мне,  что  положение  рук  определяется
степенью родства с другими участниками танца.
     - Если обе руки лежат на голове, значит, танцует муж женщины. Если  она
придерживает грудь, значит, танцует дочь или сын. Если танцует старший брат,
сестра кладет руки на бедра.
     - А если руки кладут на плечи? - спросил я.
     - Девушка кладет руки на плечи, когда танцует ее сестра.
     - А руки на затылке?
     - Значит, танцует ее тетка.
     Тут я заметил, что три старые австралийки пляшут уже не возле стола,  а
в ста ярдах {Ярд равен 0,91 см.} от хижины.
     Группа, танцевавшая перед хижиной, взяла более  быстрый,  стремительный
темп. Крики стали еще неистовее. Высокие ноты пронзали воздух,  как  летящее
копье. Танцующие не спускали глаз с кустарника, росшего по краям площадки.
     Внезапно оттуда выбежало  четверо  разрисованных  мужчин  с  копьями  и
копьеметалками. Из желтых полос глины, украшавших их тела, торчали перья. Их
лица вселяли ужас: белая глина, которой  они  были  обмазаны,  придавала  им
сходство с черепом. Трое  из  них  быстрыми  прыжками  продвигались  вперед,
потрясая копьями; их  движения  и  крики  согласовывались  с  ритмом  танца,
продолжавшегося перед хижиной.
     Четвертый мужчина, по-видимому,  "охранявший"  трех  воинов,  бегал  из
стороны в сторону, словно расчищая им дорогу.
     На некотором расстоянии от мужчин бежали четыре молодые женщины, по две
с каждой стороны.
     Несколько раз группа танцующих перед хижиной внезапно останавливалась и
замолкала. Во время этих пауз женщины и мужчины,  приближавшиеся  к  хижине,
застывали на месте.
     Последний,  эффектный  пробег  вывел  их  на  открытую  площадку  перед
возбужденной  группой   танцующих,   которые   раскачивались,   тряслись   и
притоптывали, забыв обо всем на свете.
     Представление продолжалось. Три женщины слились с толпой  танцующих,  а
четвертая, повернувшись  спиной  к  главной  группе,  в  которой  находились
мужчины, изображавшие ее мужа и любовника, начала исполнять медленный танец.
     Ее  мягкие  движения  контрастировали  с  дикими  криками  и   прыжками
остальных.  Четверо  мужчин  мимикой  передавали  ревность  мужа,  колебания
любовника и сочувствие товарищей мужа.
     Ритм  убыстрялся.  Казалось,  трое  мужчин  решили  убить  "любовника".
Свирепое выражение лиц и угрожающие крики были настолько неподдельными, что,
когда они окружили его, я встал и начал проталкиваться вперед, опасаясь, что
танец плохо кончится.
     "Муж", подпрыгивая на широко расставленных ногах, высоко подняв  копье,
внезапно бросился на "любовника" и швырнул его на  землю.  Каждое  движение,
даже падение "любовника", было выдержано в ритме танца.
     Когда "муж" занес копье над поверженным соперником, он тоже сделал  это
в ритме танца. Он снова и снова набрасывался на соперника,  и  на  его  лице
была написана такая ярость, что не верилось, будто он играет. Изо рта у него
вырывались свирепые крики, которые подхватывала толпа.
     "Любовник" поднялся с земли. Соперники начали бороться,  обхватив  друг
друга руками. "Любовник" снова упал. Его  голова  ритмично  покачивалась  из
стороны в сторону, опускаясь все ниже и ниже.
     Женщины в центре площадки продолжали  танцевать,  не  обращая  никакого
внимания на поединок.
     Мужчины подхватили выкрики воинов с копьями, сопровождая их последними,
неистовыми прыжками.
     А на краю  площадки  три  старухи-австралийки  пели  и  пританцовывали,
поднимая облако пыли:
     - А-а-а-а...
     Пора была открывать хижину. Танцоры с криками  столпились  вокруг  нее,
передние прошли в дверь. Гирлянды колыхались на ветру. Алые цветы  гибискуса
поникли от жары. Наступила передышка.
     Затем люди вышли из хижины. Все двинулись  к  столу,  пританцовывая  на
ходу. Мы с мистером Сиднеем последовали за ними.
     Характер танца изменился. Крики и  прыжки  теперь  выражали  радость  и
веселье. Приближался кульминационный момент.  Крики  стали  громче.  Мужчины
высоко подпрыгивали, расставляя при этом ноги и сводя  их  вместе  у  земли.
Женщины подпрыгивали, разводя руки в стороны.
     А  позади  них  три  старые  австралийки  все  размахивали   руками   и
пританцовывали. Пот струился по их морщинистой коже.
     Когда шум стал нестерпимым, а  неистовые  движения  танцующих  достигли
предела,  все  вдруг  остановились.   Все   звуки   стихли,   все   движения
прекратились. Люди упали на колени, сложив руки в молитвенной позе.
     Наступила глубочайшая тишина. Я замер, невольно задержав дыхание.
     - Они молятся, - сказал мне мистер  Сидней.  Позади  коленопреклоненных
фигур три старухи снова стали петь и пританцовывать:
     - А-а-а-а...
     Жизнь опять вступила в свои права.


        "13"
        "ТАНЦОРЫ ОРУКУНА"

     Мне обещали, что вечером аборигены покажут некоторые из своих обрядовых
танцев.
     Судя по тому, что я видел в Орукуне,  танцы  аборигенов,  как  правило,
навеяны природой. У них есть танец крокодила, танец голубя, танец рыбы...
     Все  эти  танцы  исполняет  большая  группа   танцоров,   так   сказать
кордебалет, и солисты. Во время каждого  танца  делают  небольшие  перерывы;
исполнители отдыхают и разговаривают друг с другом.
     У исполнителей главных ролей способность передать содержание средствами
танца сочетается с актерским дарованием. Они  в  равной  мере  и  танцоры  и
актеры: танцуя, аборигены широко  прибегают  к  мимике.  Исполнение  главных
ролей доступно далеко не всем. Для этого надо много тренироваться. Некоторым
исполнителям удаются танцы только одного определенного характера,  в  чем  я
получил возможность убедиться.
     Отдельные  па  требуют  от  танцоров   большой   ловкости.   Тренировка
начинается еще в детском возрасте.
     Я удивился, что аборигены  выбрали  для  танцев  площадку  прямо  перед
хижинами. Мужчина, которого я спросил об  этом,  объяснил,  что  они  хотели
избавить меня от утомительного пути.
     По краям площадки под пальмами расположилось много людей. Свет  газовых
фонарей падал на плечи и лица девушек. Они мелодично переговаривались  между
собой. На лежавшем перед хижиной бревне сидел юноша, держа за руку  девушку.
Обрывки разговора, смех, шелест пальмовых листьев как бы  сливались  в  одну
мелодию.
     Тут я заметил Шарка. Он