.
     - Говорите же, - попросил я. - Можете не стесняться!
     Я объяснил, почему мне хочется узнать их мнение:  я  понимаю,  что  мой
народ плохо обошелся с ними,  но,  хотя  я  белый,  сердце  у  меня,  как  у
темнокожих, и, по всей вероятности, я соглашусь с тем, что они скажут.
     Как мне позднее объяснил  один  белый,  сделав  это  последнее,  весьма
туманное, заявление, я сразу совершил несколько  оплошностей.  Во-первых,  я
подорвал престиж белого человека в тропиках; во-вторых, я  потерял  уважение
аборигенов, с которыми разговаривал; в-третьих, я дал  им  повод  задуматься
над условиями их жизни; в-четвертых, я навел их на мысль  о  том,  что  есть
белые, которые считают их равными себе; в-пятых, я обнаружил перед ними свою
глупость, они  этим  воспользуются  и  ничего  не  станут  делать  для  меня
бесплатно. Итак, я взвалил на себя "тяжелую ответственность", но в то  время
это было мне еще неведомо.
     Аборигены  молча   слушали   меня,   продолжая   дружелюбно,   хотя   и
настороженно, улыбаться. Когда  я  сказал,  что  необходимо  создать  лучшие
условия для того, чтобы они могли учиться, они подняли головы,  стараясь  не
пропустить ни одного слова.
     Из разговоров с аборигенами на острове Четверга я узнал, что они  жадно
рвутся  к  знаниям.  На  этом  острове  солдат-аборигенов  обучают   основам
английского языка и арифметики. Общепризнано,  что  у  солдат  из  коренного
населения желания учиться гораздо больше, чем у белых.
     Вдруг Наггет, который одобрительно поддакивал,  положил  мне  на  плечо
широкую ладонь и серьезно сказал:
     - Белые думают, что если они дадут нам  образование,  то  сравняются  с
нами. Они не думают, что, наоборот, мы  станем  такими,  как  они.  "Нет,  -
говорят белые, - обучив их тому, что мы знаем сами, мы сравняемся с черными,
будем жить так, как живут черные, будем думать так, как черные". Но  мы  так
не считаем. Мы говорим: "Дайте нам  образование,  и  мы  будем  такими,  как
белые. Мы будем жить, как живут белые; мы будем думать так, как белые".
     Он прав, решил я, следя глазами за вереницей морских птиц, пересекавших
путь корабля. Белые  боятся  дать  образование  аборигенам.  "Не  поднимайте
черных до своего уровня, - говорят они. - Стараясь поднять их  до  себя,  мы
сами опустимся до их уровня".  Белые  считают  свою  культуру  чем-то  вроде
тепличного  цветка,  который  следует  холить  и  оберегать.  В  темнокожем,
приобщившемся к западной культуре, они видят угрозу  всему  тому,  чего  они
силятся достигнуть.  "Носителем  нашей  культуры  может  быть  только  белый
человек", - кричат они, возомнив, что белая кожа сама по себе добродетель  и
залог прогресса.
     "Стоит вам дать черному образование, и вы его погубите,  -  сказал  мне
один лавочник. - Он обнаглеет и захочет слишком  многого".  По  его  мнению,
следует   опасаться   "наглости"   темнокожих   (у   белых    это    зовется
"независимостью" и  "защитой  своих  прав").  К  тому  же  дать  образование
аборигенам - значит поставить под угрозу  материальное  благополучие  белых:
"Темнокожие должны знать свое место. Лучший способ обращения с черным  -  не
жалеть плетей".
     - Некоторые белые говорят, - сказал я, - что вы не  уважаете  тех*  кто
хорошо обращается с вами. Они говорят, что вы  хорошо  работаете  только  на
тех, кто с вами груб.
     Эти  слова  произвели  на  присутствующих  поразительное   впечатление.
Казалось,  они  вдруг  перестали  дышать.  Их  тела  словно  одеревенели  от
напряжения.
     - Неужели так говорят? - недоверчиво спросил Наггет.
     - Да, - ответил я.
     Отвращение, которое отразилось на его лице,  было  убедительнее  любого
самого страстного словесного опровержения...
     Мы наблюдали за косяком  рыбы,  плывшим  в  прозрачной  воде.  Над  ним
проносились чайки, то опускаясь на воду, то взмывая вверх. Ветер доносил  до
нас их крики.
     Наггет сказал:
     - Армия пошла нам, черным,  на  пользу.  В  армии  мы  познакомились  с
хорошими белыми людьми. Они разговаривали с нами, мы стали  друзьями.  Среди
белых  есть  хорошие  люди.  Офицер,  который  обучает  солдат  на  'острове
Четверга, оказал нам немалую помощь. В армии мы могли брать и  читать  любые
книги, с нами обращались так же, как с белыми. В армии белые люди не  думают
так, как вы сказали. Так думают только люди, которые ищут наживы...
     Куки пошел проверить свою удочку. Наггет  указал  на  зеленую  полоску,
показавшуюся на горизонте,
     - Нагир, - сказал он.
     На этом острове мы должны были высадить  одного  из  солдат.  Временами
волны скрывали Нагир от нашего взора, но остров все приближался.  Наконец  я
разглядел группу аборигенов, приветливо махавших нам с берега.
     Я поднялся и пошел на корму. Идти по мокрой палубе  было  скользко,  но
мои костыли были подбиты резиной. Наггет шел рядом со мной.  Он  делал  вид,
что разглядывает остров, медленно  надвигавшийся  на  нас,  но  его  большие
загрубелые  ступни  как  бы  случайно  переступали  одновременно   с   моими
костылями. Так он шел рядом со мной до тех пор, пока я не  вышел  на  сухое,
защищенное тентом место.


        "3"
        "НАГИР"

     Нагир, как называют аборигены  остров  Маунт-Эрнест,  расположен  в  30
милях к северо-востоку от острова  Четверга.  Это  гора,  поднимающаяся  над
поверхностью воды. Ее поросшая лесом верхняя часть возвышается на 800  футов
{Фут равен 0,3048 м.} над уровнем моря.
     Южная оконечность острова круто спускается к воде, и тут огромные волны
Тихого  океана  разбиваются  о  скалы,  которые  некогда   поднимались   над
плодородной землей.
     Северные  склоны  Нагира  спускаются  к  морю  уступами,   окаймленными
кустарником, а затем переходят в песчаный берег, на котором выстроились ряды
кокосовых пальм. В тени этих пальм лежит деревня.
     Люди, ожидавшие прибытия своего  соплеменника,  были  ярко  одеты.  Они
внимательно наблюдали за "Тани", покачивавшимся на якоре за полосой рифов.
     Наггет   спрыгнул   в   маленькую   шлюпку   и   взялся    за    весла.
Солдат-островитянин спрыгнул вслед за ним. Он был взволнован, но притворялся
безразличным. Своих товарищей ему не удалось  ввести  в  заблуждение  -  они
смеялись и подшучивали над ним, подавая ему туго  набитый  вещевой  мешок  и
бумажные свертки.
     Когда шлюпка отчалила, люди на берегу приблизились к воде.  Застенчивая
маленькая девочка, которая следила за шлюпкой, ухватившись за  юбку  матери,
вдруг спряталась за ее спиной. Оттуда  она  поглядывала  на  незнакомого  ей
человека, который был ее отцом.
     Я перегнулся через поручни, наблюдая за  встречей.  Стоявшие  рядом  со
мной аборигены тоже глядели на берег. Все улыбались.
     Нос шлюпки уткнулся в песок. Вернувшийся домой островитянин выскочил из
нее и обнял жену. Дети уцепились за его ноги и руки. Он  наклонился,  поднял
застенчивую девочку и посмотрел на нее. Дети подхватили  свертки  и  вещевой
мешок. Одного малыша оттеснили, и он остался без пакета. С берега  донеслись
его вопли. Отец успокоил, малыша и дал ему  сверточек,  который  тот  крепко
прижал к груди.
     Все двинулись в путь. Островитянин нес девчушку.
     Один из солдат сказал:
     - Хорошо вернуться домой!
     Наггет несколько раз  ездил  на  берег,  перевозя  офицеров  и  солдат,
которые собирались провести свой отпуск, путешествуя по  островам  Торресова
пролива. Кроме них, единственными белыми пассажирами "Тани" были две  сестры
милосердия и священник.
     Наступил и мой черед спуститься  в  шлюпку.  Я  взглянул  на  воду,  на
которую падала тень "Тани".  Вода  была  голубая,  как  аквамарин,  и  такая
прозрачная,  что  я  мог  рассмотреть  киль   корабля.   Море   переливалось
темно-синими отсветами и манило к себе; казалось, утонуть в нем невозможно.
     Важно проплывали косяки пятнистых рыб. Волшебный сад  в  глубинах  моря
был усеян пурпурными и лиловатыми цветами кораллов.
     Мы пристали к берегу сразу за деревней. На острове Нагир жили  тридцать
восемь аборигенов - тридцать семь женщин и детей и один мужчина,  старейшина
преклонного возраста,  которого  не  призвали  в  армию.  Остальные  мужчины
находились на военной службе и были расквартированы на острове Четверга.
     Я прошелся по деревне. Дома были  из  ржавого  железа.  Кругом  бродили
тощие куры. Да, белые оставили здесь глубокий след!
     Затем я увидел хижину -  настоящее  произведение  искусства.  Она  была
сплетена из пальмовых листьев и великолепно вписывалась в окружающий пейзаж.
На соломенную крышу хижины падала тень пальм, защищая ее от зноя.
     Я вошел в хижину и заговорил с ее обитательницами -  четырьмя  местными
девушками, одетыми в опрятные пестрые платья. Беседуя со мной, они  смотрели
мне в глаза, хотя в их поведении и  чувствовалась  некоторая  напряженность.
Эти девушки получили образование на острове Четверга. Одна из них  оказалась
учительницей, обучавшей детвору Нагира.
     Мы пошли погулять. Как выяснилось, девушки любят  читать,  но  так  как
люгеры {Люгер - небольшое судно.} заходят сюда лишь раз в месяц, они  лишены
возможности получать свежие газеты и журналы.
     Вокруг нас собрались  ребятишки:  Мальчики  носили  красные  или  синие
набедренные повязки, девочки были одеты в пестрые ситцевые платьица.
     Глядя на выстроившиеся в ряд уродливые железные строения,  я  пришел  к
выводу,  что  считать  нормальными  условна,  в   которых   вынуждено   жить
большинство аборигенов,  просто  преступление.  Мудрость,  справедливость  и
терпимость невозможны там, где люди живут в лачугах, где невежество зачастую
умышленно поощряется.
     По умению держаться и поддерживать разговор мои спутницы, отзывчивые  и
вдумчивые от природы, не отличались от белых девушек. Их врожденное  чувство
собственного достоинства сразу внушало уважение, которое по  мере  беседы  с
ними возрастало. И все же они были робкими, застенчивыми.
     Однако пора было  возвращаться.  Было  время  отлива.  Немногочисленные
пассажиры собрались на берегу, разожгли  костер  и  уселись  вокруг  него  в
ожидании прилива.
     Когда стемнело, над  пальмами  взошла  полная  луна.  Мы  слышали,  как
кричали кроншнепы и плескалась  рыба.  Около  девяти  часов  вечера  до  нас
донесся скрип уключин и мягкие удары весел о воду. Шлюпка плавно  подошла  к
берегу.
     Когда мы добрались до кеча, я завернулся в одеяло и улегся  на  палубе.
Надо мной высокие блестящие мачты отражали серебряную полоску лунного света.
Я приподнялся на локте, вовсе не стараясь  уснуть.  Темная  громада  острова
высилась в лунном свете над  колышущейся  водой,  словно  подвешенная  между
морем и небом.
     Шлюпка,  как  тень,  пересекла  лунную  дорожку,  связывавшую  судно  с
берегом. Куки и его напарник тихо гребли к  острову.  Они  держали  курс  на
песчаную косу.
     На косе стояли две местные девушки, их фигуры  вырисовывались  на  фоне
моря.
     Я вспомнил слова одного из аборигенов: "Куки - хороший муж". Теперь мне
стал понятен смысл этой шутки. Я укутался в одеяло и заснул.
     На следующее утро мы отплыли к Моа. Так называют местные жители  остров
Банкса,  расположенный  западнее  Нагира.  Находившийся   на   нашем   судне
священник-абориген намеревался посетить миссию на острове  Банкса.  Это  был
умный человек, горевший желанием помочь своему народу.  Наблюдая,  как  мимо
нас медленно, проплывает берег Моа, священник сказал, что обращение белых  с
местным населением вызывает в нем бурю  негодования.  Я  был  с  ним  вполне
солидарен. Он продолжал:
     - После 1940 года, - с тех пор как я покинул Моа,  -  я  встречался  со
многими белыми  людьми,  но  впервые  вижу  такого,  как  вы.  Наши  взгляды
совпадают.
     Когда кеч стал на якорь за рифами, мы со священником  сошли  в  шлюпку.
Наггет оттолкнулся веслом, и лодка поплыла к песчаному  берегу,  который  то
исчезал,  то  появлялся  над  катившимися  впереди  нас  волнами.  Священник
коснулся моего  плеча  и  указал  на  деревню,  расположенную  под  высокими
пальмами.
     - Взгляните-ка, - сказал он, - вот наша деревня. Мы живем  так  с  1871
года. Наши хижины - из коры и ржавой жести.  Здесь  должен  быть  поселок  с
домами вроде тех, в  каких  живут  белые.  Я  люблю  свой  приход.  Я  готов
посвятить  жизнь  своему  народу.  Но  в   каких   условиях   мы   вынуждены
существовать!
     Когда мы пристали к берегу,  священник  покинул  меня  и  направился  к
деревне. Она стояла в некотором отдалении, а погода была жаркая.  Я  пересек
пляж и сел под деревом, наблюдая за  кроншнепами,  которые  копались  своими
длинными кривыми клювами в песке в  поисках  червей.  Птицы  превратили  это
занятие в настоящее  соревнование.  Засовывая  клюв  глубоко  в  песок,  они
энергично перебирали лапками и напрягали  все  тело  так,  словно  клюв  был
маленьким ломом; иногда они смешно кружились на месте,  используя  клюв  как
точку  опоры.  Один  из  кроншнепов,  затеяв  борьбу  с  каким-то  невидимым
противником под песком, вдруг повалился  на  спину.  Мне  еще  не  случалось
видеть,  чтобы  птица  падала  на  спину.  Я  думал,  что  с  птицами  такие
неприятности не случаются.
     Потом кроншнепы насторожились, поднялись в воздух и полетели над  самой
водой, перекликаясь друг с другом и ритмично взмахивая длинными крыльями.
     Я оглянулся и увидел священника, направлявшегося ко мне во главе группы
аборигенов. Указав на меня, он объявил им:
     - Этот человек верит в нас, он - наш брат.
     Мы опустились на песок, ожидая возвращения  белых  пассажиров,  которые
ушли в деревню. Когда они вернулись, Наггет стал перевозить их  на  корабль.
Вскоре священник и я оказались  единственными  пассажирами,  оставшимися  на
берегу. Он рассказывал островитянам о своих планах по улучшению  условий  их
жизни. Они тепло простились с ним.
     Мы сели в шлюпку; Наггет оттолкнулся от берега.  Шлюпка  закачалась  на
волнах мелководья. С берега островитяне махали нам руками.
     - Как будет на местном языке "до свидания"? -  поспешил  спросить  я  у
священника. Он ответил мне, и я громко произнес это слово.  На  лицах  людей
заиграла, улыбка, они еще энергичнее замахали руками.  Священник  наклонился
ко мне, произнес какую-то фразу на родном языке и попросил меня повторить. Я
медленно повторил незнакомые, непривычные слова.
     - Правильно, - сказал он.
     Чувствуя, что для островитян в этой фразе заложен глубокий смысл и  что
она выражает и мои мысли, я громко произнес подсказанные им  слова.  Услышав
их, люди бросились вперед, протягивая ко мне руки  и  выкрикивая  что-то  на
своем языке. Они вошли в воду, подошли к борту лодки; каждый  из  них  пожал
мне руку. Я не понимал, что они при этом говорили, но в их голосах слышалось
одобрение.
     Когда мы удалились от берега и островитяне перестали махать  нам,  я  с
улыбкой обернулся к священнику. Его кивок  головой  и  ответная  улыбка  еще
больше сблизили нас.


        "4"
        "БАДУ"

     Я проснулся до восхода солнца.  Покинув  восточное  побережье  Моо,  мы
бросили якорь у острова Баду, в узком проливе, отделяющем Баду от  западного
берега Моа.
     И небо, и земля, и море еще были окутаны  темным  покрывалом,  но  небо
первым прогнало ночь. Едва забрезжил рассвет,  как  оно  перехватило  слабый
свет еще невидимого солнца.  Легкий  ветерок,  покрывший  воду  рябью,  чуть
покачивал наш кеч. Он принес с собою солнечный свет и  крики  пробуждающихся
птиц.
     Деревня Баду стояла на берегу, но поодаль от того места, где мы бросили
якорь. Наггет предложил отвезти меня туда в шлюпке.
     Мы тронулись в путь сразу после завтрака и плыли довольно долго, потому
что грести против ветра и прибоя было трудно. Наггет  ни  разу  не  отпустил
весла, ни разу не передохнул. Пот струйками бежал по  его  лицу  и  капал  с
подбородка.
     - Мне очень жаль, что я заставил тебя  так  потрудиться,  -  сказал  я,
чувствуя себя неловко оттого, что изза меня ему пришлось  приложить  столько
усилий.
     - Ничего, - сказал он, улыбаясь.
     Стаи кроншнепов поднимались  в  воздух  с  тех  участков  берега,  мимо
которых мы проплывали, но вскоре птицы опять садились на землю.
     - Как вы называете этих птиц? - спросил я Наггета.
     - Суи, - ответил он и добавил: - Мы находим гнезда и яйца всех  здешних
птиц, но никогда не находим ни гнезд, ни яиц суи.
     Я объяснил ему, что это перелетная птица, и гнезда она вьет в Восточной
Сибири. Мои слова так заинтересовали его, что он опустил весла.
     - Все это написано в книгах? - спросил он.
     - Да, - ответил я.
     - Мы никогда не находим гнезд суи, - повторил Наггет.
     Я высадился на берег неподалеку от деревни, а он поплыл обратно.
     Гигантские деревья манго отбрасывали тень на  хижины.  Выстроившиеся  в
ряд кокосовые пальмы образовали высокий барьер между  деревней  и  морем.  Я
пошел  по  песчаной  дорожке.  Местные  жители-мужчины  и  женщины  -  молча
наблюдали за мной. Стоило мне приблизиться, как они исчезали в  хижинах.  Но
они продолжали глазеть на меня через окна  своих  жилищ  и  из-за  деревьев.
Дети, сбившись в стайку, шли впереди меня и время от времени оглядывались.
     Иногда кто-нибудь из мужчин подходил ко мне с улыбкой и ждал,  чтобы  я
заговорил с ним. Его товарищи, стоя позади, кивали друг другу  и  улыбались,
одобряя такую смелость. Я здоровался, произносил несколько  слов,  объясняя,
кто я такой, и продолжал свой путь. Мой  собеседник  тут  же  возвращался  к
своим товарищам, которые обступали его, желая узнать, что я ему сказал.  Они
расспрашивали наперебой, а он отвечал на их вопросы с видом превосходства.
     Поведение взрослых рассеяло страх детей.  Теперь  они  шумно  и  весело
бежали впереди меня. На шум из домов торопливо выходили другие взрослые.
     Таким образом,  моя  прогулка  по  деревне  превратилась  в  процессию,
возглавляемую ребятишками и завершаемую взрослыми. Казалось,  мы  спешим  на
какую-то торжественную встречу, где будут речи, салют из ружей и  под  звуки
фанфар взовьются флаги.
     Но тут появился местный герой. Ему было лет восемнадцать.  На  плече  у
него сидел белый попугай. В самый разгар торжественного шествия он осмелился
меня остановить:
     - Здравствуй, - сказал он и улыбнулся мне.
     Участники процессии сразу же сгрудились в толпу. Дети вернулись  назад,
шедшие позади мужчины и женщины приблизилась и окружили меня.  На  их  лицах
читалось напряженное ожидание.
     Я понял, что это и было то самое событие, из-за которого все - мужчины,
женщины и дети - покинули свои жилища. Меня представили публике, и я  должен
выступить.
     Я стал подыскивать слова, которые могли бы  произвести  впечатление  на
присутствующих. В голове у меня вертелись  традиционные  формулы  обращения:
"Леди  и  джентльмены...  Сограждане...  Товарищи...  Друзья...  Римляне   и
соотечественники..." Вместо этого я сказал:
     - Какой у тебя славный попугай!
     - Да, - ответил юноша. - Очень хороший, много говорит.
     Он помахал рукой перед головой птицы. Попугай  выпалил  заряд  слов  на
местном  языке,  вызвав  довольный  смех  у  аборигенов.  Я  сразу  проникся
уважением  к  попугаю.  Попугаи,  понимающие  английский  язык,  никогда  не
производили на меня впечатления, но попугай,  говорящий  на  непонятном  для
меня языке, показался мне замечательной птицей.
     - Его поймали на этом острове? - спросил я юношу.
     - Да, мы поймали его тут.
     - Знаешь ли ты названия деревьев, растущих на вашем острове?
     Лицо юноши приняло такое выражение, какое бывает  у  ученика  во  время
устного экзамена. Он глубоко задумался. Мужчины и женщины наблюдали за  ним,
приоткрыв рот, словно этот экзамен был крайне важным  для  всех  них.  Юноша
начал перечислять названия деревьев, выговаривая слова медленно и  отчетливо
и глядя в одну точку. Он закончил перечисление с довольным видом, увере