я
детьми. Она увидела двух ястребов и услышала их разговор.
     "Посмотри-ка, там рыба", - сказал один ястреб.
     Женщина взяла длинную острогу, подошла к берегу  и  стала  высматривать
рыбу. Она занесла над  рыбой  острогу  в  том  месте,  где  было  мелко.  Но
Баррамунда юркнул в сторону, и женщина промахнулась. Она еще раз  нацелилась
острогой и опять промахнулась. А в это время вода в  лагуне  стала  медленно
подниматься, и рыба стала все расти и расти.
     Девочка увидела, что делается с рыбой, и закричала: "Мама, тебе  ее  не
убить. Смотри, какое чудовище!"
     Мать ответила: "Это просто большая рыба".
     Вода все прибывала и прибывала, и рыба становилась все больше и больше.
Женщина все била по рыбе острогой, да мимо, а вода все  поднималась  и  рыба
все росла.
     Вдруг Баррамунда подплыл, поднял женщину на свой хребет и утащил в свои
края. Там он превратился в горный утес, а женщина  превратилась  в  каменную
глыбу рядом с утесом.
     Мальчик и девочка побежали домой к отцу и рассказали ему, что случилось
с матерью.
     Девочка сказала: "Отец, случилось страшное несчастье. Наша мама увидела
рыбу, а это было чудовище, и оно утащило маму".
     Отец взял каменный топор и пошел посмотреть, что случилось.  Он  увидел
Нимбуву и сказал: "Я пойду и отрублю ему голову".
     Он стал рубить утес, а утес был, как радуга. И  вот  топор  отлетел,  а
мужчина превратился в камень  и  стоит  рядом  со  своей  каменной  женой  и
Нимбувой.
     Так они и стоят до сих пор.


        "36"
        "МАРАВАНА РАССКАЗЫВАЕТ НОВЫЕ ЛЕГЕНДЫ"

     Животные, фигурировавшие  в  рассказах  Мараваны,  изъяснялись  не  тем
стилизованным языком, каким они обычно говорят в легендах. Они говорили, как
обыкновенные люди, и совсем не казались призраками далеких времен.
     На Западе персонажи легенд - сильные, выдающиеся личности или  отважные
воины, а у австралийских аборигенов это обыкновенные люди, действующие в об-
лике животных.
     Именно таким персонажем является собака в рассказе Мараваны "Кенгуру  и
собака". Образ собаки мне особенно понравился своей естественностью.
     Эта  легенда  рассказывает  о  том,  как  люди  научились  рисовать,  и
объясняет, почему  аборигены  всегда  изображают  кенгуру  распростертым  на
земле.
     - Жили-были кенгуру и собака, -  начал  Маравана.  -  Раньше  они  были
людьми.
     "Ты куда идешь, пес?" - спросил кенгуру.
     "Я иду на охоту", - ответил пес.
     "Я бы с тобой тоже пошел", - сказал кенгуру.
     "Ладно, - сказал пес. - Пойдем со мной и будь мне другом".
     Они собрали свои копья и копьеметалки, и кенгуру спросил: "Куда  же  мы
пойдем?"
     "Пойдем вон туда", - ответил пес.
     Они шли, шли и подошли к речке. Берега у речки были глинистые. Там была
белая глина и коричневая глина. Они накопали разноцветной глины.
     "Попробуй разрисовать меня, - сказал пес кенгуру. - Разрисуй меня  так,
чтобы я стал похож на собаку".
     "Ладно", - сказал кенгуру.
     "Ты сначала рисуй меня коричневой глиной,  -  сказал  пес.  -  Попробуй
превратить меня в собаку".
     Кенгуру разрисовал сначала голову собаки, потом шею и брюхо, и грудь, и
хвост, и четыре лапы.
     "Гляди, - сказал кенгуру. - Я разрисовал тебя.  Я  разрисовал  все  как
полагается. Ты получился совсем как собака".
     "Ты хорошо разрисовал, - сказал пес. - Ты разрисовал меня  совсем,  как
собаку".
     "А теперь ты разрисуй меня", - сказал кенгуру.
     "Ладно, - сказал пес. - Ложись".
     "Ты меня кое-как не рисуй", - сказал кенгуру.
     "А ты ляг, - сказал пес. - И я разрисую тебя так, что  ты  будешь,  как
кенгуру, и будешь прыгать всю дорогу: хоп, хоп, хоп!"
     Пес разрисовал голову кенгуру, потом передние лапы, потом хвост,  брюхо
и задние лапы.
     "Вот и готово, - сказал пес. - Я тебя хорошо  разрисовал.  Я  нарисовал
все, что надо".
     "Если ты все нарисовал, я должен стать кенгуру", - сказал кенгуру.
     "Я все нарисовал", - сказал пес.
     "Ну-ка попробуй залаять, как собака", - сказал кенгуру.
     "Ладно", - сказал пес и залаял.
     "А теперь догони-ка меня, - сказал кенгуру. - Пробежимся немного".
     "Беги вперед, - сказал пес, - а я побегу за  тобой".  Они  побежали,  и
кенгуру все время скакал впереди. Они перескочили через речку. Пес все время
лаял. Они пробежали еще немного и остановились отдохнуть.
     "Как же мы назовем это место, где мы разрисовали друг друга?" - спросил
пес.
     "Я не знаю, как нам назвать это место", - ответил кенгуру.
     "Назовем его "Барл-барл", - сказал пес.
     "А теперь бежим дальше", - сказал кенгуру.
     "Беги вперед, - сказал пес. - А я буду лаять".
     Они бежали долго. Они перебрались еще через одну речку  и  очутились  у
подножия большой скалы.
     "Давай взберемся на эту скалу и там остановимся", - предложил пес.
     "Давай, - сказал кенгуру. - Укуси меня за хвост, и я  прыгну  на  самую
вершину".
     Пес укусил кенгуру за хвост, и кенгуру  прыгнул  на  скалу.  Когда  пес
взобрался на скалу, он спросил: "А как мы назовем это место?"
     "Мы назовем это место "Нумилукари" и "Бинаминами", - сказал кенгуру.  И
они жили там, и пес лаял с утра до вечера.

     Дети, фигурирующие  в  легендах  аборигенов,  часто  спорят  со  своими
родителями. Почти всегда оказывается, что дети правы.
     В легенде, объясняющей происхождение змей,  девочка  оказывается  более
предприимчивой, чем ее мать.
     - Это история про змея, - сказал Маравана. - Это было  на  Куперс-Крик.
Там жили девочка и женщина.
     Змей раньше был человеком. Девочка боялась этого человека.  А  ее  мать
пообещала отдать девочку ему в жены. Однажды он взял охапку травы и  положил
в полое бревно. Потом сам залез внутрь  и  обратился  в  змея.  Змей  позвал
птичку: "Иди сюда и гляди на меня, и говори со мной".
     "Ладно", - сказала птичка.
     Мать услышала, как птичка говорит со змеем, и крикнула ей: "Эй, птичка!
Кто это там внутри?"
     Но птичка испугалась и улетела.
     Девочка подошла к бревну и заглянула  внутрь.  Сначала  она  ничего  не
увидела. Потом она разглядела в темноте чьи-то горящие глаза.
     "Мама, иди-ка, посмотри", - позвала она.
     Мать подошла и заглянула внутрь.
     "Никого там нет", - сказала она.
     Девочка говорит: "Там кто-то есть, мама".
     "А я никого не вижу", - сказала мать.
     "А я вижу, - сказала девочка. - Найди-ка палку!"
     Мать отломила длинную палку. Девочка сказала: "Я засуну руку  внутрь  и
постараюсь схватить того, кто там сидит. А ты просунь палку с другого  конца
бревна".
     Девочка сунула внутрь руку, а мать стала тыкать палкой с другого  конца
бревна, и тогда змей укусил девочку.
     Потом змей выполз и сказал: "Черные, красные и  желтые!  Отныне  зовите
меня змеем. Кого захочу, того и укушу!"
     И змей уполз прочь и полз весь день, пока не добрался до своей страны.
     "Здесь я буду жить, - сказал змей, - у подножия этой  скалы.  Раньше  я
был человеком, а теперь я змей. И я назовусь "Ярабартбарт".
     Он спрятался в большую трещину в скале и назвал ее "Габартджейо".

     Во многих историях Мараваны фигурирует гора Нимбува, но  и  про  другие
скалы тоже сложены легенды.
     Небольшая  скала  на  краю  залива,  контурами  напоминающая  человека,
считалась  "страной  предков"  тех  аборигенов,  которые   родились   в   ее
окрестностях. По  словам  Мараваны,  жил-был  человек  по  имени  Гунмимбук,
бежавший с побережья от воина имени Вуракарк.
     - Вуракарк - большой человек, - сказал  Маравана.  -  Он  пришел  из-за
моря. Гунмимбук и другой воин, Гурингавунг, прогнали Вуракарка туда, где  он
жил.
     Гунмимбук говорит: "Пусть Вуракарк остается здесь. Мы с ним в ссоре".
     Гурингавунг согласился: "Давай оставим его здесь. Пусть здесь будет его
дом".
     Потом они решили пойти к горе Нимбува. Когда они дошли до  Куперс-Крик,
они заспорили.
     Гунмимбук говорит: "Дальше я с тобой не пойду. Мне надо в другое место,
по другой дороге. Я не пойду с тобой к горе Нимбува".
     Гурингавунг говорит: "Ты должен пойти со мной".
     А Гунмимбук говорит: "Нет, сейчас почти ночь. Мне  пора  уходить.  Я  с
тобой попрощаюсь".
     А Гурингавунг говорит: "Нет, ты должен идти со мной".
     "У меня впереди еще долгий путь, - говорит Гунмимбук. - Прощай".
     Он собрался уходить. Взял кору эвкалипта, палочки для добывания огня  и
разжег костер. Потом он взял горящую палку, чтобы осветить себе путь.
     Тогда Гурингавунг сказал: "А-а, у тебя есть огонь. Пожалуйста, дай  мне
огня".
     Гунмимбук говорит: "Нет, у меня нет огня. Это мои  глаза  блестят,  как
огонь".
     Гурингавунг говорит: "Ладно, ступай".
     И Гунмимбук ушел, а Гурингавунг пошел к горе Нимбува.
     Гунмимбук взял горящую палку и пошел искать дорогу.
     "Я пойду в  Бирадук,  там  места  лучше.  Много  медовых  сотов,  много
кенгуру, много мяса, много водяных лилий".
     Он шел, шел почти до полуночи  и  говорит:  "Куда  мне  девать  палицу?
Опущу-ка я ее в воду и буду поглядывать на нее, а если  кто-нибудь  нападет,
буду биться".
     Много крови вытекло у Гунмимбука из головы во время последнего  боя,  и
он долго отдыхал и все оглядывался туда, откуда пришел.
     "Если кто-нибудь придет, я возьму палицу и буду бороться. Здесь хорошее
место. Это будет мое место".
     Он долго отдыхал, а утром встал до рассвета, подошел к скале и  сказал:
"Зря я сюда пришел. Теперь я превращусь в камень".
     И он превратился в камень, и камень лежит здесь до сих пор.


        "37"
        "ВЕРХОМ ПО АРНХЕМЛЕНДУ"

     Ландшафт  вокруг  Оэнпелли  представляет  собой  либо  холмы  и   скалы
(преддверие плоскогорья), либо заросли кустарника, где после недавних ливней
еще стояла вода.
     На возвышенностях, не затопленных дождями,  влажная,  нагретая  солнцем
земля покрылась пышной растительностью.
     Равнина  вдоль  западной  границы  плоскогорья  сейчас  превратилась  в
болото, но в засушливое время года  она  зарастает  чахлой  травой.  Равнину
окаймляют заросли кустарника.
     В Оэнпелли, куда ни глянь, везде трава - и  какая  трава!  На  участках
плодородной почвы она поднималась выше моей головы. Я наугад  выдернул  один
стебель. Оказалось, его длина двенадцать футов!
     Я  разъезжал  по  окрестностям  Оэнпелли  в  военном  грузовике,   ныне
принадлежавшем миссии. В колеях дорог еще стояла вода, а между колеями росла
высокая трава. Когда грузовик сминал ее, семена сыпались в кабину.  Стройные
стебли, перегибавшиеся через борта грузовика, тоже осыпали нас дождем семян.
Наши плечи были покрыты сломанными колосками, семена ударялись о наши лица.
     Семена и  солнечный  свет,  белые  и  лиловые  цветы  вьюнка  и  дикого
горошка... Перепела, вылетающие из травы, крики диких гусей, всплески  воды,
запах листьев  и  стеблей...  Мы  видели  все  проявления  животворной  силы
пробужденной земли.
     Брызги воды проникали через щели в борту. Мотор  грузовика  раскалился,
как печка. Сильно пахло бензином...
     Арнхемленд по-настоящему открылся  мне,  только  когда  я  стал  ездить
верхом. Я ощутил дух этих мест, впитал его в себя.  Грузовик  был  инородным
телом, а моя лошадь словно сливалась с окружающей природой.
     В Оэнпелли много лошадей. Однажды я поехал верхом с Вудхартом  и  тремя
аборигенами. Мы ехали через  заросли,  где  нас  хлестали  ветки  банксии  и
чайного дерева. Высокие кампешевые деревья отбрасывали тень на густую траву.
     Пробравшись сквозь заросли, где цветущий ямс обвил почти  все  деревья,
мы подъехали к подножию крутого утеса. Разноцветные  скалы  возвышались  над
нашей головой на сотни футов.
     Защищенные от ветра впадины в скалах  на  склонах  плоскогорья  заросли
высокой зеленой травой, контрастируя с высохшей вершиной.
     Вдруг один из аборигенов, немного обогнавший  нас,  поспешно  вернулся.
Казалось, он был чем-то взволнован.
     - Там молния ударила в скалу! - воскликнул он.
     Мы поехали следом за ним, петляя в зарослях чайных деревьев и  банксий,
обвитых лианами. Наконец, на  открытом  пространстве  у  подножия  скалы  мы
увидели хаотическое нагромождение камней и обломков.
     Три дня назад над Оэнпелли пронесся ураган с грозой.  Один  удар  грома
был особенно сильным. Помню, я оторвался от  своих  записей  и  посмотрел  в
сторону плоскогорья. Должно быть, этот  удар  и  вызвал  обвал,  разрушивший
отвесную скалу, перед которой мы стояли.
     Обломки скалы обрушились  на  росшие  внизу  деревья.  Некоторые  камни
отскочили от скалы на сотни ярдов, оставив позади себя сломанные  деревья  и
развороченную землю.  Острые  обломки  сорвали  со  стволов  кору.  Стройные
кампешевые деревья лежали в  стороне  от  раздробленных  пней,  еще  недавно
служивших им опорой.
     Аборигены испуганно смотрели на открывшуюся  перед  ними  картину.  Они
думали, что все это сделала молния. Для них молния была не явлением природы,
а зловещим существом, чью мощь следует уважать.
     Несколько дней назад абориген из окрестностей реки Ливерпуль (его звали
Гурмалулу) дал мне рисунок, сделанный на куске коры; по его словам,  рисунок
изображал молнию. Это была искривленная фигура человека со сведенными вместе
руками и ногами, к коленям и локтям которого прикреплено  по  два  предмета.
Гурмалулу сказал, что это каменные топоры. По бокам были нарисованы какие-то
странные рыбы, а у ног человека - кости рыбы, которую он съел.
     Гурмалулу недостаточно  хорошо  говорил  по-английски,  чтобы  пояснить
смысл рисунка, но сопровождавший его  абориген  из  миссии  предложил  такое
объяснение:
     -  Когда  налетает  ураган,  молния  начинает  вот  так   искривляться.
Поднимается вместе с ветром и прыгает вниз, разрубает деревья, как  топором.
Когда молния налетает на дерево или скалу, все грохочет. Когда буря стихает,
молния спускается, прячется  в  листьях.  Молния,  совсем  как  лист  любого
дерева. Никто не знает, на каком дереве она  живет.  А  подойдешь  к  такому
дереву -  и  конец...  Рыба  на  картине  очень  опасная.  Она  может  убить
человека...
     Чуть подальше, у края плоскогорья, протекал ручей. Родившись далеко  на
плоскогорье, он с шумом  низвергался  с  крутого  откоса,  образуя  глубокий
чистый бассейн.
     Это был тот самый водопад, над которым кружил  наш  "Дрэгон",  когда  я
впервые летел над окрестностями Оэнпелли. Тогда я взирал на него с высоты  с
чувством превосходства; теперь, стоя у подножия  утеса,  я  чувствовал  себя
маленьким и ничтожным.
     Было очень жарко, и мне захотелось  выкупаться.  Рядом  со  мной  стоял
Дэвид, один из сопровождавших нас аборигенов. Дэвид носил  рубашку  военного
образца и шорты и явно этим гордился. Жена Дэвида была  та  самая  стряпуха,
которая готовила несъедобные лепешки. Дэвид, по-видимому, не слишком страдал
от этого. Правда, он был худощав, но зато выносливый и  сильный;  он  хорошо
ездил верхом.
     - Разоблачайся-ка, Дэвид, - сказал я ему, - и давай в воду!
     Дэвид поколебался, потом, отойдя за  дерево,  принялся  раздеваться.  Я
мигом стянул с  себя  одежду  и  выпрямился,  подставив  разгоряченное  тело
ветерку.
     Дэвид вскоре присоединился ко мне, и мы вместе вошли в воду.
     Вудхарт  и  два  других  аборигена  уже  плескались  в  воде.  Один  из
аборигенов плавал, как дельфин. Австралийцы вообще превосходные пловцы.  Они
могут долго плыть под водой.
     Течение вынесло нас к песчаному пляжу, испещренному следами животных  и
птиц, приходивших сюда на водопой.
     Дэвид прочитал мне следы: бандикут,  водяная  крыса,  ржанки,  валляби,
динго. Он сообщил мне местные названия птичек,  чьи  лапки  отпечатались  на
песке у самой воды. Дэвид нарисовал целую картину:
     - Здесь остановился динго, напился воды,  а  потом  катался  по  земле.
Здесь стоял орел. Он быстро улетел. Бил крыльями по песку.  Бандикут  прошел
здесь, потом побежал...
     Я знал, что Дэвид различает следы всех знакомых ему  людей,  но,  желая
своими глазами убедиться в этом, я попросил  его  постоять  за  скалой;  два
других аборигена, Вудхарт и я отпечатали рядком на песке  след  своей  левой
ноги. Потом мы позвали Дэвида. Еще за несколько футов от наших отпечатков он
совершенно точно определил, кому принадлежит каждый из них.  Для  этого  ему
достаточно было беглого взгляда.
     Позднее, когда я отдыхал, лежа на траве,  трое  аборигенов  подошли  ко
мне. Опустив глаза, Дэвид застенчиво сказал:
     - Мы нашли еще следы. Пошли посмотрим?
     Я пошел за ними к песчаному пляжу,  скрытому  от  глаз  группой  чайных
деревьев. Показав на следы, доходившие до самой воды, Дэвид спросил:
     - Чьи это следы?
     Я долго рассматривал следы. Их явно оставил ребенок. Рядом с ними видны
были следы динго, прошедшего в том же  направлении.  У  воды  виднелись  два
круглых отпечатка, как если бы ребенок там присел. Рядом  была  отметина  от
лежавшего на песке копья.
     Динго тоже садился. Можно было разглядеть чуть  заметный  след  от  его
хвоста. Далее следы терялись в мелководье.
     Я чувствовал,  что  меня  дурачат.  Молчание  аборигенов  было  слишком
сдержанным, а выражение лиц - притворно сосредоточенным.
     Подражая важному оратору, я торжественно заявил:
     - Джентльмены, эти  следы-отпечатки  ног  удивительного  ребенка.  Этой
девочке шесть лет, и в какой-то  схватке  ее  ранили  копьем  в  спину.  Она
приручила динго и берет его с собой на охоту. Девочка и динго  передвигались
очень странным образом. Девочка ставила ногу на землю,  потом  поднимала  ее
так аккуратно, что совсем не разбрасывала  песок.  Точно  так  же  ступал  и
динго. Чтобы так пройти по берегу,  динго  потребовалось  полчаса...  Короче
говоря, эти следы изобразил Дэвид.
     Я думал, что моя речь рассмешит аборигенов, но они слушали со смущенным
видом, как если бы их укоряли за плохо  выполненную  работу.  Перебросившись
несколькими словами, они уставились  на  следы  так  серьезно,  как  молодой
художник, выслушивающий замечания известного критика.
     Дэвид  отломил  веточку  с  дерева  и,  опустившись  на  колени,  начал
трудиться над каждым следом.  Он  разбросал  немного  песка  позади  каждого
отпечатка, смазал чересчур отчетливые края следов,  разрыхлил  песок  вокруг
них... Наконец, он поднялся с колен и сказал с видом победителя:
     - Теперь следы хороши. Теперь не скажешь, что это я их сделал.
     - Верно, - согласился я.
     Наблюдая за Дэвидом, я понял, как хорошо он знает  процесс  образования
отпечатка. В том месте, где один  край  отпечатка  лапы  динго  пришелся  на
камень, он углубил другой след, как если бы вся тяжесть  животного  пришлась
на другую лапу.
     Но пора было собираться. Мне не хотелось покидать это место. Я прошел к
краю бассейна, куда с шумом падала вода. На  скале,  с  которой  низвергался
водопад, сидел белоголовый морской орел и смотрел на меня. По словам Дэвида,
он устроил себе там гнездо.
     Скала отбрасывала прохладную тень. Поддавшись непреодолимому желанию, я
нырнул и поплыл к водопаду. Ухватившись за выступ отвесной стены, окружавшей
бассейн, я позвал аборигенов.
     Они что-то крикнули мне в ответ. Я поплыл вперед, почти до самой  стены
водопада.
     Вода подо мной волновалась и  бурлила.  Мягкие  струи  поднимали  меня,
обвивали мощным объятием, потом отступали, а я раскачивался на  поверхности,
как пробка. Брызги падали мне на лицо,  попадали  в  глаза...  Я  чувствовал
себя, как ребенок, взобравшийся на высокое  дерево  несмотря  на  запрещение
старших.
     Но рев и толчки бурлящей воды и густая водяная пыль  словно  превратили
меня в ничтожную песчинку перед лицом стихии. Мне стало страшно, и я  быстро
поплыл назад.
     Стоя на твердой почве рядом с тремя аборигенами, но  все  еще  чувствуя
себя, как ребенок, отставший от матери, я спросил:
     - Почему вы не поплыли со мной? Там очень хорошо.
     - В таких местах водятся крокодилы,