семблер фирмы Thomson-Brandt, журналы  сеансов  и
то, что, по его мнению, передали другие. Он  рассказал  об  американских
армейских  вычислительных  центрах,  об  исходном  коде  и  о  том.  как
взламывал компьютеры по всему миру. Выслушав Пенго, Зибер  откинулся  на
спинку кресла. Первыми молчание  нарушили  журналисты.  Их  интересовали
права Пенго и лазейки, если  таковые  существуют,  которые  Зибер  может
отыскать в  германском  законодательстве  о  компьютерной  преступности.
Пенго заикнулся насчет того,  чтобы  оставить  все  как  есть  и  просто
избавиться от улик. Несмотря на свой обширный опыт)  Зибер  не  знал,  с
чего начать. Эта история его определенно заинтересовала. В молодости  он
изучал английский по романам о Джеймсе Бонде, и по крайней мере в  одном
небольшом аспекте его работа была связана с миром международных интриг и
компьютерной  защиты.  В  своих  статьях  Зибер  еще  десять  лет  назад
предупреждал, что хакеры могут легко попасть в лапы КГБ. В то время мало
кто к нему прислушивался, и некоторые из завистниковутверждали,  что  он
таким образом ищет дешевой популярности.  И  вот  теперь  Зибер  получил
доказательство своих опасений.
   Первым делом он  вежливо,  но  твердо  предупредил,  что  если  Пенго
собирается  уничтожить  улики,   то   он   обратился   не   по   адресу,
3атем,'размышляя вслух, он высказал свое мнение  по  поводу  неприятного
положения, в котором оказался Пенго. Ясно, что это  не  отолью)  хакинг,
сколько шпионаж,  преступление,  безусловно,  очень  серьезное.  Что  же
касается идеи Пенго сделать вид, будто ничего не было, то  этот  вариант
можно рассмотреть, но Зибер, как юрист, руководствующийся  практическими
соображениями, не рекомендовал бы его. Это дело годами  будет  висеть  у
Пенго на шее, и русские смогут воспользоваться  им  для  шантажа  спустя
десять или даже двадцать лет,  когда  у  Пенго  будет  семья  и  работа,
которыми он будет дорожить. Кроме того, кто-нибудь из его  друзей  может
признаться,  тем  самым  подвергнув  Пенго  серьезной  опасности.  Пенго
сказал, что думал о том, что Хагбард вполне  может  расколоться,  и  это
очень беспокоит его.
   Второй совет Зибера заключался в том, чтобы Пенго сделал добровольное
признание властям.
   Оказывается, в законодательстве ФРГ есть положение, предусматривающее
амнистию за шпионаж.  Если  гражданин  Западной  Германии,  занимавшийся
шпионажем, явится с повинной, прежде  чем  его  преступная  деятельность
будет раскрыта. и своими  показаниями  поможет  предотвратить  нанесение
дальнейшего  ущерба  интересам   Федеративной   Республики,   он   может
рассчитывать на полное  освобождение  от  наказания.  Зибер  был  хорошо
знаком с этим положением, поскольку' в 1986 году пытался, но безуспешно,
принять  аналогичную  поправку  для  хакеров  к  закону  о  компьютерной
преступности. Стоило Зиберу сказать об этом, как Пенго уцепился  за  эту
идею. Она показалась идеальным аварийным выходом.  Пенго  уже  давно  не
-считал Доба и Карла своими  друзьями,  с  Гессом  был  едва  знаком,  а
Хагбард был слишком непредсказуем, чтобы защищать  его.  Так  что  Пенго
сдаст их без  зазрения  совести.  Зибер  предупредил,  что  амнистия  не
гарантирована. Всегда остается риск, что власти все-таки  сочтут  нужным
наказать его. Зибер знал кое-кого из западногерманской секретной службы.
Вышло так, что на какой-то конференции он  познакомился  с  офицером  из
контрразведки, который когда-то работал консультантом по безопасности, и
обменялся с ним визитными карточками. Зибер спросил, не будет  ли  Пенго
против, если он попытается связаться с этим человеком по  его  домашнему
телефону. Пенго  кивнул,  и  адвокат  скрылся  в  соседней  комнате.  Он
вернулся через десять минут и сообщил, что обрисовал  офицеру  ситуацию,
не называя имен, тому нужно время для обдумывания, и он  позвонит  через
час. Компания приготовилась ждать. Амманн находил сцену  забавной  -один
из ведущих специалистов по компьютерной преступности,  в  строгом  синем
костюме, сидит у себя в кабиненте,  а  напротив  нервно  курит  один  из
компьютерных преступников, одетый по берлинской моде в черный  свитер  и
черные джинсы.
   Лишь один раз за все время их беседы на  лице  адвоката  промелькнуло
недоумение.
   - Испытывали ли вы какие-нибудь угрызения совести и  задумывались  ли
над нравственной стороной того, чем занимались? - Нравственность меня не
волнует, - откровенно ответил Пенго.- Запад,  Советы  ...  Меня  это  не
волнует.
   Помолчав немного, Зибер отметил, что такие взгляды вряд ли  позволяют
строить  на  них  твердую  защиту,  и  он  рекомендовал  бы   Пенго   не
подчеркивать свой образ мыслей в разговорах с властями.
   Час спустя зазвонил  телефон.  Контрразведчик  сказал,  что  не  возг
ражает против  того,  чтобы  посвятить  выходной  встрече  с  безымянным
клиентом Зибера. Вместе с  двумя  коллегами  он  приедет  в  Байрейт  на
следующий день. Амманн и Майснер поехали домой, а Зибер снял  для  Пенго
комнату в ближайшей отеле. Хартмут  Поль,  специалист  западногерманской
контрразведки по компьютерной защите, появился на следующий  день.  Один
из его спутников был  старшим  офицером  и  скорее  теоретиком.  Второй,
бывалый разведчик, впоследствии стал  рировать  Пенго.  Сначала  с  ними
побеседовал Зибер и, по-прежнему не называя имен,  попытался  заключить-
сделку. В конце концов была  достигнута  договоренность:  клиент  Зибера
рассказывает все без утайки, и тогда его шансы на амнистию очень высоки,
Началось дознание. Первый допрос длился четыре часа.  Зибер  не  склонен
был недооценивать возможности КГБ и восточногерманской  тайной  полиции,
когда тем нужно было кого-нибудь убрать. Заботясь о безопасности  своего
клиента, Зибер настоял на  том,  чтобы  Пенго  возвращался  домой  после
допроса не поездом, для чего пришлось бы пересекать  территорию  ГДР,  а
самолетом. * * * Пенго понимал, что его ожидает тяжелое  время.  Теперь,
когда он раскрылся, ситуация вышла из-под контроля. В  то  же  время  он
облегчил душу и, пожалуй,  чувствовал  себя  лучше.  С  другой  стороны,
теперь на него давило сознание того, что  ему  пришлось  выдать  других,
чтобы выпутаться самому.
   Правда, он не слишком долго переживал. Он был уверен, что  те  найдут
способ спасти свою шкуру.
   Делу дали официальный ход. Специального агента прикрепили к Пенго для
связи.  От  Пенго  требовалось  подчиняться  всем  распоряжениям   этого
оратора. Если он звонил и говорил,  что  следующим  утром  Пенго  должен
вылетать в Кельн для двухдневного допроса,  Пенго  откладывал  все  свои
дела и летел в Кельн. Он  чувствовал  себя  так,  словно  стал  движимым
имуществом контрразведки. Три журналиста,  выудившие  у  него  исповедь,
тоже относились к ситуации по-хозяйски. У Пенго  сложилось  впечатление,
что хотя бы один из этого трио неусыпно крутился рядом с ним. Но  внешне
все шло по-прежнему. Маленькая фирма Пенго продолжала выполнять случайно
перепадавшие  заказы  и,  что  очень  развеселило  его,   даже   оказала
консалтинговые  услуги  командованию  вооруженных  сил  США  и  Франции,
расквартированных в Берлине. Пенго перебрался из отцовского дома в  свою
собственную однокомнатную квартирку в Кройцберге, районе,  известном  не
только как место компактного проживания турецких иммигрантов, но  и  как
средоточие берлинской контркультуры. Пенго всегда тянуло в  этот  район.
Он знал, что Берлин - единственный город, где стоит жить, а Кройцберг  -
единственное место, где стоит жить в Берлине.
   Фактически выглядело так, будто окружавшие Пенго -  немецкие  власти,
три журналиста и Зибер-адвокат - проявляли гораздо больше  беспокойства,
чем сам Пенго. Спустя всего  две  недели  после  своего  признания  и  к
великому ужасу тех, кто занимался его делом, Пенго показал нос западному
истеблишменту и  принял  официальное  приглашение  посетить  в  качестве
консультанта Болгарский институт кибернетики в Софии. Перед поездкой ему
надо было посетить филиал  института  в  Восточном  Берлине.  Памятуя  о
приглашении Сергея "заходить  запросто",  Пенго  решил  сам  испробовать
фокус Карла с паспортом. Рассчитывая обойти процедуру получения пропуска
за сутки вперед, Пенго пошел прямо на КПП  на  Фридрихштрассе,  протянул
паспорт часовому и заявил, что у него назначена встреча. На часового это
не произвело никакого впечатления. Он отпихнул паспорт не глядя и  велел
нахальному  западному  немцу  сначала  поучить  разрешение.  Либо  фокус
получался только у Питера Карла, подумал Пенго, либо Советы всполошились
из-за  поднятой  вокруг  Гесса  шумихи,  и  решили  свернуть   шпионскую
операцию. Поездка в Софию оказалась достачно заурядной, по крайней мере,
что касалось самой работы. Пенго оделся под юппи - пиджак, галстук  -  и
провел  неделю,  официально  представляя  компьютерные  сети   болгарам,
которые с жадностью бросались на любые западные технологии.
   Спустя несколько месяцев после своего  спонтанного  визита  к  Зиберу
Пенго  обнаружил,  как  удачно  выбрал  время  для   своего   признания.
Выяснилось, что по совету своего адвоката Хагбард сделал то же самое  за
пару недель до Пенго. Подход к делу был совершенно  идентичный.  Адвокат
Хагбарда тоже ссылался на  статью  об  амнистии  в  законе  о  шпионской
деятельности и заставил своего клиента идти с повинной. Нечего  сказать,
в хорошенькое положение попал бы Пенго, протяни он со  своим  признанием
еще хотя бы неделю - против него наверняка возбудили бы дело,  и  прощай
всякие  надежды  на  снисхождение.  Допросы  в  Кельне   приняли   более
интенсивный характер. Обычно Пенго вылетал вечером из Берлина  в  Кельи,
где его встречал связной и  препровождал  в  загородную  гостиницу.  Ему
категорически запрещалось куда-нибудь звонить из номера. Ровно в 9-00 на
следующее утро начинался допрос.  Психологическое  давление  со  стороны
следователей  "начало  действовать  Пенго  на  нервы.  Они   разыгрывали
классическую сшуацию "хороший и плохой": один улещивал, другой  угрожал.
Оба отказывались поверить, что Пенго ввязался в  шпионскую  авантюру  не
ради денег. Пенго видел, что они не понимают, что он просто хотел  стать
величайшим хакером мира. Он попытался объяснить,  что  такое  хакинг,  и
предложил следователям  почитать  ''Невромата".  Помня,  что  его  шансы
благополучно выпутаться в огромной степени зависят от его чистосердечия,
Пенго старался следовать указаниям байрейтского  законника  и  быть  как
можно более откровенным, но бывало,  что  память  его  подводила.  И  не
только потому, что прошло два года с момента его первой  и  единственной
поставки Сергею, марихуана явно не прошла даром для его памяти.
   Один из главных вопросов, на которые Пенго не мог дать точный  ответ,
касался магнитной ленты, которую он передал Сергею. Поскольку  у  самого
Пенго необходимой аппаратуры не было, кто-то должен  был  для  него  эту
ленту записать. Это значило, что он обратился  к  кому-то  из  друзей  и
попросил скопировать  определенные  файлы  с  компьютера  налету.  Пенго
столкнулся с основной технической проблемой преобразования информации  с
компьютера в мобильную машиноне-зависимую форму. Для этого был необходим
кто-то с доступом к соответствующему оборудованию, то же?
   Сначала Пенго заявил, что получил ленту в Гамбурге  от  Обеликса,  но
тут же дал обратный ход и отказался от своих слов. Видимо, о не  захотел
впутывать своего приятеля, которого за соучастие, пусть даже  невольное,
могло ожидать суровое наказание. Пенго не только не мог припомнить,  кто
сделал для него ленту, но и начал утверждать, что не знает,  что  именно
на этой ленте было.
   Пенго голпдгался растолковать следователям, что  раз  у  него  небыло
монтажного устройства, то не могло быть и считывающего, так что, получив
ленту, он никак не мог узнать, что на ней. Но допрашивающие его  офицеры
были настроены скептически. Чтобы убедиться, нельзя ли вывечшъ Пенго  от
внезапных приступов амнезии небольшой порцией сильнодействующих средств,
на допросах стал  присутствовать  человек  из  армейской  контрразведки,
который злобно ел Пенго  глазами.  Koiaa  память  опять  подвела  Пенго,
контрразведчик заорал, что если Пенго  не  прекраотт  свои  увертки,  он
лично утопит его в ближайшем сортире. Пенго остался невозмутимым,  после
чего офицеры в некотором замешательстве извинились перед ним  за  своего
раздражительного коллегу.
   Вряд ли Пенго мог успокоить тот факт, что теперь его судьба  в  руках
властей, тех самых властей, которым его учили не доверять. Однако его не
могла не  веселить  конспирация,  которая  часгевыю  со-провояэдала  его
допросы. Во время одной из поездок в Кельн его из аэропорта доставили на
глухую полянку в лесу, где уже жаала вторах машина,  показали  несколько
фотографий совершенно незнакомых людей и попросили  их  опознать.  Часто
после восьми часов изматывающих допросов  следователи  вместе  со  своим
подопечным направлялись в гостиничный  бар,  чтобы  в  менее  формальной
обстановке прозондировать политические взгляды Пенго. Пенго был  с  ними
так же откровенен, как и с любыми другими людьми. В понимании Пе1нго они
были типичными "черно-белыми", не  различавшими  оттенков.  Они  считали
коммунизм плохим и точка, в то время как Пенго нравилось думать  о  себе
как о человеке с широкими взглядами. Может, благодаря воспитанию, может,
благодаря непосредственному опыту жизни в разделенном границей  Берлине,
но он различал в политике оттенки серого.
   "Если уж  на  то  пошло,  заявлял  он  им,  -  я  левый".  Офицеры  с
готовностью выслушивали все, что бы им Пенго ни сказал, но не  проявляли
готовности перейти в  его  веру,  которую  считали  просто  политическим
капризом, который с возрастом пройдет.
   Допросы тянулись все лето 1988 года, после чего  к  делу  подключился
следственный отдел  федеральной  полиции,  приблизительный  аналог  ФБР.
Каждой новой команде следователей Пенго повторял свой рассказ.  Снова  и
снова у него спрашивали, как была задумана вся операция,  и  кто  первым
вышел на контакт с Советами. Его снова и снова просили  рассказать,  как
складывалась их пятерка. Пенго отвечал, что в группу вошел позже  других
и что после его поставки информации Сергею отсутствие отклика со стороны
русских его разочаровало и  обескуражило.  Его  деятельность  постепенно
сошла на нет, и к моменту обращения к Зиберу он уже больше года был не у
дел, так что не мог знать, чем  занимались  остальные.  Пенго  отказался
подчиняться требованиям, которые считал не относящимися к делу, и  когда
его связной из секретной службы  попросил  дать  какую-то  информацию  о
добовских экскурсиях по берлинским борделям, Пенго грубо отрезал: "Я вам
не соглядатай". В ответ на постоянные требования раскрыть  новые  детали
деятельности группы Пенго оъяснял, что  других  знает  мало,  не  считая
Хагбарда и Доба, а после того как они разругались из-за Rainbow и счета,
о котором его когда-то просил Доб, ему приходилось очень мало общаться с
ними. Он сообщил, что у Доба есть пистолет и од может быть опасным,  что
Карл побывал в Восточном Берлине 24 раза, а  Доб  -  минимум  один  раз.
Маркса Гесса он знает очень мало и еще меньше знает о его  вторжениях  в
Лоуренсовскую лабораторию. Сам Пенго побывал в компьютерах BL раза  два,
но абсолютно ничего не знает о SDInet или о таинственном Ласло Балоге из
Питтсбурга.  Постороннему  человеку  могло  бы  показаться,  что   Пенго
чувствует себя совершенно свободно во время допросов и не смушается тем,
что оказался в одной команде с полицией.
   И действительно, если бы его попросили объяснить,  какими  моральными
принципами он сейчас руководствуется, он  ответил  бы,  что  работал  на
одних, а теперь работает на других. Вот и все.
   Причем тут мораль?  Он  продолжал  работать  в  своей  консалтинговой
фирме, которая сейчас находилась в процессе слияния с другой  берлинской
фирмой-новичком.  Но  последствия   допросов   уже   начинали   на   нем
вказываться. Даже в  отсутствие  Доба-поставщика  зависимость  Пенго  от
гашиша выросла. Этой осенью он чаще был под кайфом, чем нет, и ежедневно
поглощал литры кофе. Пенго принадлежал  к  "запойным  курильщикам",  как
выражаются немцы, - закуривал сигарету, делал две-три затяжки,  тушил  и
тут же забривал новую. Он договаривался с людьми о встречах и забывал  о
них,  потеряв,  таким  образом,  многих  приятелей.  Когда  на  каком-то
концерте он столкнулся  с  бывшей  подружкой,  то  был,  по  ее  словам,
нервным, дергался и бормотал про неприятности с секретной службой.
   Если Пенго только  начинал  ощущать,  каково  быть  стукачом,  то  на
Хагбарде  допросы  отразились  значительно  сильнее.  Все  его   попытки
превозмочь зависимость от наркотиков оканчивались ничем.
   Сейчас он жил в общежитии для бывших наркоманов в Ганиовере. Денег  у
него не было. Поредевший круг его друзей не знал, как помочь ему.  Когда
они приходили к Хагбарду, он только и говорил, что о  великом  заговоре,
который угрожает судьбам  человечества.  Мачеха  Хагбарда,  единственный
оставшийся у него родственник, хотела  иметь  с  ним  как  можно  меньше
общего. Он не только успел разбазарить солидное наследство, но и, по  ее
убеждению, распродает фамильные ценности. Хагбард не раз  наведывался  к
ней и намекал, что хотел бы забрать  некоторые  картины,  принадлежавшие
его отцу. Она подозревала, что он собирается и их  продать,  и  заявила,
что больше не пустит его в квартиру.  Хагбард  обратился  за  помощью  к
гамбургскому   адвокату   Иоганну   Швенну.    Швенн    был    известным
правозащитником, адвокатом с очень плотным расписанием. У него  не  было
времени наводить справки о клиенте, который мало чем отличался от любого
другого молодого человека, у которого неприятности с  законом.  Хагбард,
очень худой и с такой бледной кожей, что она казалась почти  прозрачной,
был до неловкости вежлив, аккуратен и изъяснялся литературным языком. И,
что для Швенна свидетельствовало в  пользу  этого  юноши,  не  стремился
выдавать  друзей.  Швенн  не  стал  особенно  вдаваться  в  подробности,
касавшиеся личности Хагбарда, а сам Хагбард  не  стал  посвящать  его  в
детали.
   * * * В конце 1988 года необычное дело хакеров-шпионов  волею  судьбы
попало в руки Эккехардта Кольхааса, одного из федеральных прокуроров  из
канцелярии  генерального  прокурора,  занимавшихся  делами  о  шпионаже.
Скромный  43-летний  прокурор  только  недавно  занял  свой  пост  после
нескольких  лет  работы  в  Министерстве  юстиции  в   Бонне,   где   он
специализировался на делах  о  захвате  заложников.  Кольхаас  не  знал,
радоваться или нет такому громкому  делу,  не  имевшему  прецедентов  не
только в ФРГ, но и во всем мире. Сам генеральный прокурор  придавал  ему
огромное значение. Дело хакеров-шпионов  предполагало  совершенно  новую
разновидность шпионажа.
   И  если  подтвердится,  что  секретная   информация   добывалась   из
компьютеров США и попадала к  Советам,  эффект  мог  оказаться  подобным
взрыву бомбы.
   Кольхаас, чей маленький кабинет  выдавал,  что  его  хозяин  избегает
любой техники, включая и пишущую  машинку,  чувствовал  себя  неуверенно
из-за обилия технических подробностей, окутывавших дело. Он  шутил,  что
для него даже выговорить слово  "компьютер"  -  трудная  задача.  И  вот
внезапно он поставлен перед необходимостью выступать обвинителем по делу
шайки молодых людей, чьи привычки - попасть в компьютер,  находящийся  в
тысячах миль от них,  и  выкрасть  информацию  -  он  находил  настолько
странными,  что  даже  не  пытался  уразуметь.  Но   он   твердо   решил
игнорировать, насколько удастся, собственную техническую  ограниченность
и  сосредоточиться  на  шпионаясе.  В  конце   концов,   скачивали   они
предназначавшуюся для КГБ  информацию  с  компьютеров,  находившихся  на
Дальнем Востоке, или делали фотокопии - несущественно. Шпионаж  -  он  и
есть ш