креты
и воззвания были бесполезны, раз  люди,  составляющие  и  подписывавшие  их,
через минуту после этого умирали. Обезумевшие миллионы, гонимые смертью,  не
могли остановиться и никого не  слушали.  Они  бежали  из  городов,  заражая
деревни и разнося с собой болезни. Наступило жаркое лето - Якобус  Ланингдэл
хитро рассчитал время, - и мор свирепствовал повсюду. О многом из того,  что
происходило, приходилось догадываться, о многом пришлось узнать из рассказов
горстки людей, переживших это страшное  время.  Несчастные  люди  миллионами
скитались по империи. Огромная армия, собранная Китаем на границе, растаяла.
Запасы сельских хозяев были разграблены, а новых хлебов не сеяли. Хлеб,  уже
засеянный, остался без уборки, ибо некому было убирать его.  Всего  ужаснее,
пожалуй, было бегство людей. В нем участвовали многие миллионы,  бросившиеся
к границам империи, где их останавливали и поворачивали вспять  колоссальные
армии Запада. Избиение обезумевших полчищ  на  границах  приняло  чудовищные
размеры. Сторожевая линия Запада отодвигалась на двадцать -  тридцать  миль,
чтобы избежать заразы от бесчисленных мертвецов.
     Однажды чума прорвала фронт и начала свирепствовать среди германских  и
австрийских солдат, охранявших границы Туркестана. На такой  случай  заранее
были сделаны приготовления.  И  хотя  шестьдесят  тысяч  европейских  солдат
погибло, но международный корпус  врачей  изолировал  заразу  и  отогнал  ее
назад. Во время этой  борьбы  родилась  мысль,  что  появился  новый  микроб
эпидемии, что каким-то образом между микробами чумы произошла помесь, давшая
начало новому и  страшно  ядовитому  микробу.  Существование  этого  микроба
первым заподозрил Вомберг, который заразился им и умер. Позднее его выделили
и изучали Стивене, Газенфельд, Норман и Ландерс.
     Таково было беспримерное нашествие на Китай. Положение миллиарда  людей
сделалось безвыходным. Запертым в огромной и  зараженной  бойне,  утратившим
всякую организацию и  связи  между  собой,  им  оставалось  только  умирать.
Спасенья не было. Их отбрасывали как от сухопутных границ, так  и  от  моря.
Семьдесят пять тысяч судов патрулировали вдоль берегов.  Днем  их  дымящиеся
трубы туманили  водный  горизонт,  а  ночью  ослепительно  яркие  прожекторы
бороздили тьму, не давая улизнуть  и  самой  маленькой  джонке.  Жалки  были
попытки бесчисленных флотилий джонок прорваться! Ни одной из них не  удалось
обмануть морских сторожевых ищеек!  Современная  военная  машина  сдерживала
дезорганизованную массу китайцев, а эпидемии делали свое дело.
     Старая война с ее приемами стала смешна. На ее долю осталась патрульная
служба.  Китай  смеялся  над  войной  и   получил   войну;   но   это   была
ультрасовременная война, война двадцатого века; война ученых и  лабораторий,
война Якобуса  Ланингдэла.  Пушки  во  сто  тонн  весом  были  игрушками  по
сравнению с микроорганическими  снарядами,  извергавшимися  из  лабораторий,
этими вестниками смерти, этими  ангелами  разрушения,  которые  носились  по
империи, насчитывавшей миллиард душ.
     Летом и осенью 1976 года Китай представлял собой  кромешный  ад.  Нигде
нельзя было спастись от микроскопических снарядов, которые залетали в  самые
далекие  тайники.  Сотни  миллионов  трупов  лежали   неубранными.   Микробы
размножались, и к концу эпидемии ежедневно миллионы людей умирали от голода.
Голод ослаблял организмы, разрушая их сопротивляемость микробам. Людоедство,
убийства, безумие царили в стране. Так погибал Китай.
     Только в феврале следующего  года,  в  самую  сильную  стужу  появились
первые  экспедиции  европейцев.  Эти  экспедиции  были  немногочисленны.  Их
составляли ученые и воинские отряды; но они вступали в Китай со всех сторон.
Несмотря на самые тщательные противозаразные меры, немало солдат и несколько
врачей заразились. Но разведка мужественно  продолжалась.  Экспедиции  нашли
Китай опустошенным. Они нашли разоренную пустыню, по которой  шатались  стаи
диких собак и шайки отчаянных бандитов, уцелевших от эпидемии. Их  предавали
смерти на месте. И тогда началось великое дело оздоровления  Китая.  На  это
ушло пять лет и сотни миллионов  денег.  А  затем  на  китайскую  территорию
двинулся остальной мир - не зонами, по идее барона Альбрехта, а разнородными
группами, согласно демократической американской программе. В 1982 году  и  в
последующие годы в Китае образовалось счастливое  смешение  наций;  это  был
колоссальный и успешный эксперимент скрещивания. Известно, к каким блестящим
техническим, духовным и художественным результатам привел этот опыт.
     В 1987 году был объявлен конец Великому Перемирию,  и  началась  старая
вражда между Францией и Германией из-за того  же  Эльзаса  и  Лотарингии.  В
апреле над Европой грозно сгустились черные тучи, и  17  апреля  был  созван
конвент в Копенгагене. Так как на нем присутствовали все народы мира, то все
нации  торжественно  обязались  никогда  не  применять  друг  против   друга
лабораторной войны, которую они пустили в ход при нашествии на Китай.

                                          Извлечено из "Исторических Опытов"
                                          Уолта Мервина.

        "ВРАГ ВСЕГО МИРА"

     Перевод Д. Жукова

     Чудо-ученый и архивраг  человечества  Эмиль  Глюк  был  наконец  пойман
Сайласом Бэннермэном. Показания Глюка, которые он дал перед тем,  как  сесть
на электрический стул, проливают свет на ряд загадочных, явно  не  связанных
между собой событий, которые так всполошили мир в 1933 и в 1941 годах. А  до
тех пор, пока не был  опубликован  этот  удивительный  документ,  мир  и  не
подозревал, что существует какая-то связь между убийством короля и  королевы
Португалии и гибелью нью-йоркских полицейских. Хотя деяния Эмиля Глюка носят
отвратительный характер, мы не можем не испытывать некоторой жалости к этому
несчастному уроду и отверженному гению. Эта сторона его биографии никогда не
освещалась, но, ознакомившись с его признанием и изучив  большое  количество
свидетельских показаний,  документов  и  мемуаров  того  времени,  мы  можем
довольно точно воссоздать образ Эмиля Глюка и выявить,  под  влиянием  каких
факторов и обстоятельств сформировалось это чудовище в человеческом облике и
что толкнуло его на страшный путь преступлений.
     Эмиль Глюк родился в городе Сиракузы, штат Нью-Йорк, в 1895 году.  Отец
его, Джозеф Глюк, был ночным сторожем и состоял  в  специальной  полиции.  В
1900 году он внезапно скончался от  воспаления  легких.  Мать  Эмиля  Глюка,
хорошенькое хрупкое создание, до замужества была  модисткой.  Убитая  горем,
она ненадолго пережила своего мужа. Впечатлительность, передавшаяся мальчику
по наследству от матери, получила в нем патологически страшное развитие.
     В 1901 году Эмиль, которому исполнилось тогда шесть лет,  стал  жить  у
своей тетки, миссис Энн Бартелл. Она
     была сестрой его матери, но  не  испытывала  никаких  теплых  чувств  к
робкому, впечатлительному мальчику. Энн Бартелл была  тщеславной,  пустой  и
бессердечной женщиной. Живя в постоянной нужде, она к тому же вынуждена была
содержать ленивого сумасброда-мужа. Маленький Эмиль Глюк оказался нежеланным
прибавлением семейства, и, уж конечно, Энн Бартелл не преминула внушить  это
несчастному мальчику. Для того, чтобы показать, как с ним обращались в  юные
годы, достаточно привести следующий случай.
     Прожив в доме Бартеллов немногим более  года,  Эмиль  сломал  ногу.  Он
потерпел увечье, свалившись с крыши - этого запретного места для  игр,  куда
все мальчишки всегда лазили и будут лазить до скончания века. Берцовая кость
была переломлена в двух местах. С  помощью  перепугавшихся  товарищей  Эмиль
сумел дотащиться до тротуара, где потерял сознание. Соседские  дети  боялись
сварливой, с резкими чертами  лица  женщины,  которая  была  главой  в  доме
Бартеллов; однако, набравшись храбрости, они все же позвонили и сообщили  ей
о несчастном случае. Но она даже не взглянула  на  мальчика,  лежавшего  без
памяти на тротуаре, и, хлопнув дверью, вернулась к  своей  лохани  с  мокрым
бельем. Время шло. Стал накрапывать мелкий дождик, а Эмиль, уже пришедший  в
сознание, все еще лежал на тротуаре и плакал.
     Следовало немедленно вправить ногу. Как всегда бывает в таких  случаях,
быстро поднялась температура, и положение  ребенка  стало  угрожающим.  Часа
через два, после того, как возмущенные соседки пристыдили Энн  Бартелл,  она
вышла поглядеть на мальчика. Ткнув в бок лежавшего  у  ее  ног  беспомощного
ребенка, истеричная женщина отреклась от него. Она кричала, что  это  не  ее
ребенок и что надо вызвать карету "скорой помощи" и отвезти его  в  приемный
покой городской больницы. Затем она вернулась в дом.
     Но нашлась одна женщина, Элизабет Шепстоун, которая, узнав, в чем дело,
велела положить мальчика на снятый ставень, вызвала доктора и, оттолкнув Энн
Бартелл, распорядилась внести мальчика в дом. Как только прибыл доктор,  Энн
Бартелл предупредила, что не  заплатит  ему  за  услуги.  Целых  два  месяца
маленький Эмиль не покидал постели. Весь первый месяц он лежал на  спине,  и
никто ни разу не перевернул его. Никто  не  ухаживал  за  ним,  он  лежал  в
одиночестве, и только изредка его бесплатно  навещал  перегруженный  работой
доктор. У него не было игрушек или чего-либо  такого,  что  помогло  бы  ему
скоротать
     томительно тянувшиеся дни болезни.  Никто  не  сказал  ему  ни  единого
ласкового слова, никто не утешал его, гладя по головке,  он  не  испытал  ни
единого проявления нежности и заботы... ничего, кроме упреков и грубостей со
стороны Энн Бартелл, которая все время повторяла, что  он  ей  не  нужен.  И
вполне понятно, как в таком окружении в душе заброшенного, одинокого ребенка
возникла ожесточенность и враждебность к роду человеческому,  которая  позже
проявилась втакой форме, что ужаснула весь мир.
     Как ни странно, но именно благодаря  Энн  Бартелл  Эмиль  Глюк  получил
высшее образование. А объяснение этому простое. Муж-сумасброд,  покинув  ее,
напал на золотую жилу в Неваде и вернулся домой  миллионером.  Энн  Бартелл,
ненавидевшая  мальчика,  немедленно  отправила   его   за   сотню   миль   в
Фарристаунскую частную школу.  Застенчивый  и  впечатлительный,  одинокий  и
непонятый человечек, в Фарристауне он был одинок, как никогда. Он ни разу не
ездил домой, как другие мальчики, в дни каникул и праздников.  Вместо  этого
он бродил по пустынным зданиям и окрестностям, пытался заводить дружбу с  не
понимавшими его слугами и садовниками и,  как  вспоминают,  проводил  дни  в
полях или у камина, уткнувшись носом в какую-нибудь книгу. Именно тогда он и
натрудил себе глаза и был вынужден  с  тех  пор  носить  очки,  которые  так
знакомы нам по фотографиям, опубликованным в газетах в 1941 году.
     Он оказался способным учеником. Уже с одним  таким  прилежанием,  какое
было у него, он мог пойти далеко, но дело даже не  в  его  усидчивости.  Ему
достаточно  было  бросить  один  взгляд  в  текст,  и  он  уже  знал  его  в
совершенстве.  Это  привело  к  тому,  что  он  прочел  огромное  количество
дополнительной литературы и за полгода приобрел знаний больше,  чем  средний
ученик за пять лет. В 1909 году, когда  ему  едва  исполнилось  четырнадцать
лет, он был уже подготовлен ("оолее, чем подготовлен", как  сказал  директор
школы)  к  поступлению  в  Иейльский  или  Гарвардский  университет.  Но  по
молодости лет он еще не мог поступить ни в одно из этих учебных заведений  и
в 1909 году был принят в старинный  Баудойнский  колледж.  В  1913  году  он
закончил его с  высшими  наградами  и  тотчас  уехал  вместе  с  профессором
Брэдлафом  в  Беркли,  в  Калифорнию.  За  всю  жизнь  у  Эмиля  Глюка   был
один-единственный друг - профессор Брэдлаф. Из-за слабых  легких  профессору
пришлось переехать из штата Мэн в Калифорнию. Этому способствовало еще и  то
обстоятельство, что ему предложили кафедру в университете штата.  В  течение
1914 года Эмиль Глюк жил в Беркли и слушал  специальный  курс  по  различным
отраслям науки. В конце того же года не стало двух человек,  смерть  которых
спутала  его  планы  на  жизнь.  В  лице  профессора  Брэдлафа  он   потерял
единственного  друга,  а  смерть  Энн   Бартелл   лишила   его   средств   к
существованию. Ненавидя несчастного юношу до конца дней  своих,  она  лишила
его наследства, оставив ему всего сто долларов.
     В следующем году двадцатилетний Эмиль Глюк стал преподавателем химии  в
Калифорнийском  университете.  Там  он  провел  несколько  спокойных  лет  и
выполнял нудные, будничные обязанности, честно отрабатывая причитавшееся ему
жалованье. Он не прекращал учебы и набрал полдюжины степеней. Он стал, между
прочим, доктором социологии,  доктором  философии  и  доктором  естественных
наук, хотя позже был известен людям только как профессор Глюк.
     Когда ему исполнилось двадцать семь лет, он опубликовал книгу  "Секс  и
прогресс", и имя его впервые замелькало на страницах газет. Книга эта  и  по
сей день остается одним из основополагающих трудов по  истории  и  философии
брака. Семьсот страниц пухлого тома содержат тщательно  подобранный  научный
материал и оригинальные выводы. Книга была предназначена для ученых и совсем
не рассчитана  на  сенсацию.  Но  в  последней  главе  Глюк  упомянул  чисто
гипотетически о  желательности  пробных  браков,  отведя  им  буквально  три
строчки. Газеты сразу же ухватились за эти три строчки и так "раздули дело",
как  выражались  в  те  дни,   что   заставили   весь   мир   смеяться   над
двадцатисемилетним  молодым  близоруким  профессором  Глюком.  Его   снимали
фотографы, осаждали  репортеры,  женские  клубы  по  всей  стране  принимали
резолюции,  осуждавшие  его  безнравственные  теории,  а  в  законодательном
собрании штата  при  обсуждении  вопроса  об  ассигнованиях  было  выдвинуто
предложение не ассигновать университету положенных сумм, пока Глюк не  будет
уволен. (Конечно,  никто  из  обвинителей  не  читал  книги,  для  них  было
достаточно трех строчек, преподнесенных газетами в искаженном виде.) С  того
времени  Эмиль  Глюк  возненавидел  газетчиков.  Из-за   них   серьезный   и
представляющий научную ценность труд шести лет был выставлен на посмешище  и
стал одиозным. Хотя они потом и пожалели об этом, но он до конца дней так  и
не простил их.
     Газеты виноваты и еще в одной неприятности, обрушившейся  на  Глюка.  В
течение пяти лет после издания книги он хранил молчание, а такая замкнутость
не предвещает ничего  хорошего  для  одинокого  человека.  И  можно  лишь  с
сочувствием представить себе, как ужасно  одинок  был  Эмиль  Глюк  в  своем
многолюдном университете, потому что у него не было друзей, которые могли бы
оказать ему моральную поддержку. Единственным утешением его были книги, и он
с головой погрузился в чтение и занятия.
     Но в  1927  году  он  принял  приглашение  выступить  перед  "Обществом
человеческих интересов" Эмеривилля. Он не решился говорить без подготовки, и
вот сейчас перед нами лежит  экземпляр  его  заранее  написанной  речи.  Она
сдержанна, сугубо  научна,  суха  и,  следует  отметить,  отражает  довольно
консервативные позиции оратора. Но в своей речи он упомянул  о  (цитирую  по
рукописи) "...промышленной и  социальной  революции,  которая  происходит  в
обществе".
     Репортер, присутствовавший на собрании, ухватился за слово "революция",
вырвал его из контекста и написал искаженное сообщение о собрании, в котором
изобразил Эмиля Глюка настоящим анархистом. Сразу же сообщение об "анархисте
профессоре Глюке" было передано по проводам и помещено на  первых  страницах
всех газет страны.
     В первый раз Глюк еще пытался отвечать на нападки прессы, но теперь  он
молчал. Он ожесточился. Профессора и преподаватели советовали  ему  написать
опровержение, но он  угрюмо  отклонил  их  предложение  и  даже,  когда  ему
угрожали  увольнением,  отказался  представить  в  свое   оправдание   текст
произнесенной речи. Он не пожелал подать в отставку и был исключен из  числа
преподавателей университета. Следует добавить, что на председателя и  членов
правления университета было оказано политическое давление.
     Гонимый, оклеветанный, непонятый и одинокий, бедняга  даже  не  пытался
постоять за себя. Всю жизнь ему  подстраивали  всякие  пакости,  но  сам  он
никому не делал зла.  Однако  он  еще  не  был  настолько  ожесточен,  чтобы
окончательно выйти из себя. Потеряв  место  и  не  имея  никаких  средств  к
существованию, он был  вынужден  приняться  за  поиски  работы.  Сначала  он
поступил на судостроительный завод "Юнион айрон уоркс" в Сан-Франциско,  где
проявил  себя  очень  способным  конструктором.  Именно  здесь  он  детально
ознакомился с линейными кораблями и их устройством. Но репортеры  и  тут  не
оставили его в покое и детально описали в газетах его новое занятие.
     Он тотчас уволился и нашел другое место, но после того,  как  репортеры
заставили его раз пять переменить занятие, он закалился и перестал  обращать
внимание на травлю, которую ему устроила пресса.
     Это было уже тогда, когда он открыл гальванопластическую мастерскую  на
Телеграф-авеню в Окленде. На его маленьком предприятии работали три  мастера
и два ученика. Сам он  тоже  очень  много  трудился.  Как  показал  на  суде
полицейский Кэрью, Глюк редко покидал мастерскую раньше часу ночи. Именно  в
этот период своей жизни он усовершенствовал систему зажигания для двигателей
внутреннего сгорания и запатентовал ее, что потом сделало его богатым.
     Эмиль Глюк открыл свою мастерскую ранней весной 1928 года, того  самого
года, когда он так неудачно влюбился  в  Айрин  Тэкди.  Теперь  трудно  себе
представить, чтобы любовь такого необыкновенного существа, каким  был  Эмиль
Глюк, могла быть обыкновенной. К тому, что мы говорили о  его  гениальности,
одиночестве и болезненной впечатлительности, следует добавить, что он совсем
не знал женщин. Из-за своей неопытности он не сумел выразить обуревавшие его
чувства обычным путем, а чрезмерная робость привела его к  весьма  необычным
изъявлениям любви.
     Айрин Тэкли была  довольно  хорошенькой,  но  пустой  и  легкомысленной
молодой  женщиной.  В  то  время  она  работала  в  небольшой  кондитерской,
находившейся напротив мастерской Глюка. Он часто захаживал в кондитерскую и,
не спуская  с  девушки  глаз,  пил  там  прохладительные  напитки.  Девушка,
кажется, была к нему совершенно равнодушна и просто кокетничала с  ним.  Она
говорила,  что  он  "чудной",  и  даже  как-то   назвала   его   "тронутым",
рассказывая, как он сидит у стойки и пялит на нее глаза сквозь очки, как  он
краснеет и заикается, когда она смотрит на него, и как часто он  в  смущении
стремительно выбегает из кондитерской.
     Глюк делал ей поразительные подарки. Он подарил  ей  серебряный  чайный
сервиз,  кольцо  с  бриллиантом,  меха,  театральный   бинокль,   скучнейшую
многотомную  "Историю  мира"  и  мотоцикл,  весь  отникелированный   в   его
собственной мастерской. Этим подношениям  положил  конец  любовник  девушки,
который  разгневался  и  заставил  ее  вернуть  Глюку  странный  ассортимент
подарков.
     Этот человек по имени Уильям Шербурн - грубое, тупое существо с тяжелой
челюстью, выбился из рабочих в  весьма  удачливые  мелкие  подрядчики.  Глюк
ничего  не  понимал.  Он  попытался  объясниться  с  девушкой,   когда   она
возвращалась вечером с работы. Она  пожаловалась  Шербурну,  и  тот  однажды
подстерег  и  избил  Глюка.  Это  была  очень   жестокая   трепка,   о   чем
свидетельствует запись в регистрационной  книге  больницы  "Скорой  помощи",
куда в ту же ночь попал Глюк и где он оставался на излечении в течение целой
недели.
     Но Глюк так ничего и не понял. Он продолжал свои попытки объясниться  с
девушкой. Боясь Шербурна, он  обратился  к  начальнику  полиции  с  просьбой
разрешить ему носить пр