айзо налегке в Австралию - шесть тысяч миль.
Путь был трудный - штормы, топлива не хватило, еле дотянули.  Потом  покрыли
еще семь тысяч миль до Орегона - опять с углем, а вслед за этим  прошли  еще
больше - до берегов Японии и Китая; оттуда на Яву за сахаром, отвезли груз в
Марсель, потом по Средиземному морю в Черное; оттуда снова  с  переполненным
трюмом в Балтимору - везли хромовую руду; по дороге попали  в  шторм,  опять
израсходовали  топливо,  пришлось  зайти  на  Бермуды;  по  срочному  фрахту
отправились в Норфолк в штате Виргиния, там нагрузились контрабандным  углем
и повезли его в Южную Африку. Потом попали в Японию, в военный порт  Сасебо;
оттуда в Австралию. Снова срочный фрахт и погрузка в Сиднее, в Мельбурне и в
Аделаиде. Потом доставка груза на остров св. Маврикия и  Лоренцо  Маркез,  в
Дурбан,  в  бухту  Алгоа  и  Капштадт.  Потом  на  Цейлон   за   дальнейшими
распоряжениями; из Цейлона в Рангун, где взяли груз  риса  и  отправились  в
Рио-де-Жанейро; оттуда в Буэнос-Айрес за маисом, повезли его в Англию  и  на
континент, зашли в Сан-Винсент и уже там получили приказ следовать в Дублин.
Два года и четыре месяца, восемьсот  пятьдесят  дней  по  судовому  журналу,
курсировали они  по  бесконечным  морским  дорогам,  и  вот  теперь  наконец
возвращаются домой в Дублин. До чего же он устал!
     К "Триапсику"  пришвартовался  маленький  катер;  поднялся  шум,  звон,
скрип, скрежет, - и по команде "малый вперед" старого, потрепанного морского
бродягу, направляя и  подталкивая,  медленно  протиснули  в  док  Рингс  энд
Бейзен. С кормы и с носа подали концы, а на берегу уже собрались встречающие
- те счастливцы, что всегда живут на суше.
     - Стоп машина! - скомандовал  капитан  густым  басом.  Третий  помощник
повернул ручку машинного телеграфа. Второй помощник подал команду: "Спустить
трап!" И когда трап был спущен, добавил: "Ну вот, все в порядке".
     Спуск трапа был самой  последней  задачей,  а  слова  "все  в  порядке"
означали, что команда теперь свободна  и  может  сойти  на  берег.  Плавание
окончено. Матросы бросились по заржавленной  палубе  к  заранее  упакованным
вещам. Все жадно вдыхали запах земли, вдыхал его и сам  капитан,  и,  бросив
лоцману прощальное "счастливо", он спустился в  свою  каюту.  По  трапу  уже
поднимались инспектор, таможенные чиновники, конторские служащие и грузчики.
Вскоре с делами было покончено, в каюте остался  только  агент  компании,  с
которым следовало пойти в контору.
     - Жене сообщили? - спросил капитан вместо приветствия.
     - Телеграфировали, как только узнали, что вы возвращаетесь.
     - Наверное, она приедет утренним поездом, -  вслух  подумал  капитан  и
пошел мыться и переодеваться.
     С порога он последний раз окинул взглядом  свою  каюту,  где  на  стене
висели фотографии жены и ребенка - сына, которого он никогда не видел. Потом
вошел в кают-компанию - стены ее были отделаны кленом  и  кедром.  Здесь  за
длинным столом, рассчитанным на десять человек, в течение всего томительного
плавания он всегда обедал в одиночестве. Смех  и  споры  кают-компании  были
чужды  ему.  Молчаливый  и  угрюмый,  сидел  он  за   столом,   и   бесшумно
прислуживавший  ему  китаец-стюард  только  подчеркивал  его   молчаливость.
Внезапно с болью в сердце осознал он свое одиночество за эти  два  с  лишним
года. Ни с кем не делил  он  своих  тревог  и  сомнений.  Младшие  помощники
слишком молоды и беспечны, а старший был глуп, как пень, так  что  какие  уж
тут советчики. Один лишь спутник не разлучался с ним ни на  минуту,  спутник
этот - служебный долг.  Вместе  сидели  они  за  столом,  вместе  стояли  на
капитанском мостике, вместе жили в каюте и делили одну постель.
     - Ну, теперь-то мы  распрощаемся,  -  сказал  капитан  своему  мрачному
спутнику. - Хоть на время.
     Он сошел на берег и, пропустив мимо себя последнего
     матроса, отправился в контору, где после обычных  долгих  формальностей
сдал дела. Ему предложили выпить  виски,  но  он  попросил  содовой  воды  с
молоком.
     - Не такой уж я праведник, а все же пива и виски в рот не беру.
     После полудня, покончив с раздачей жалованья команде, капитан  поспешил
в одно из отделений конторы, где его ожидала жена.
     Первый взгляд  его  был  обращен  на  жену,  хотя  ему  очень  хотелось
разглядеть ребенка, сидевшего подле нее в кресле. После долгого  объятия  он
отстранил ее от себя, жадно вглядываясь в ее черты  и  поражаясь  тому,  что
время не изменило их.
     "Какой он любящий муж", - сказала бы  о  нем  жена.  "Какой  суровый  и
желчный человек", - сказали бы подчиненные.
     - Ну, как ты, Энни? - спросил он и снова прижал ее к себе.
     И опять отстранил ее, эту женщину, которая десять лет была его женой  и
которую он так мало знал. Ведь, в сущности, она была ему почти чужой.  Более
чужой, чем китаец-стюард, чем помощники; ведь с ними  он  встречался  каждый
день, восемьсот пятьдесят дней долгого плавания. Вот уже десять лет, как они
женаты, а провели вместе не более  девяти  недель,  можно  считать,  медовый
месяц. И в каждый свой приезд капитан как  бы  заново  знакомился  с  женой.
Такова участь всех, кто уходит бороздить морские просторы.  Мало  видят  они
своих жен и почти вовсе не знают своих детей. Рассказывал же старший механик
на пароходе, как однажды его не пустили в собственный дом; приехал он домой,
а четырехлетний сынишка, никогда не видевший отца,  запер  перед  его  носом
дверь.
     - Вот какой у нас сынок, - сказал капитан и неуверенно  протянул  руку,
собираясь потрепать мальчика по щеке.  Но  мальчик  отстранился  и  боязливо
прижался к матери.
     - Господи, - воскликнула она, - ведь он родного отца не знает!
     - Да и отец его не знает. Я б его и не отличил среди других  ребятишек,
хотя, по-моему, у него в точности твой нос.
     - А глаза твои, правда, Дональд? Это твой папа,  малыш.  Будь  умником,
поцелуй же его скорее.
     Но ребенок крепче прижался к матери, посмотрел на  капитана  еще  более
испуганно и недоверчиво и чуть было  не  расплакался,  когда  тот  попытался
взять его на руки. У капитана  сжалось  сердце,  и,  скрывая  огорчение,  он
выпрямился и достал из кармана часы.
     - Пора ехать, Энни, - сказал он, - а то опоздаем на поезд.
     В поезде он сначала сидел молча, то глядя на жену и ребенка, заснувшего
у нее на коленях, то в окно на  засеянные  поля  и  покрытые  травой  холмы,
смутно различимые сквозь сетку моросящего дождя. В купе, кроме  них,  никого
не было; ребенок быстро уснул, жена уложила его на диван и тепло укутала.  И
когда иссякли расспросы о здоровье всех родственников и знакомых и обсуждены
были все события и новости на острове  Мак-Гилл,  включая  погоду,  цены  на
землю и хлеб, и больше не о чем стало говорить,  кроме  как  о  самих  себе,
капитан Мак-Элрат приступил к рассказу о своих кругосветных странствованиях,
который он приготовил для жены. Но это не был рассказ о  диковинках  дальних
стран, о прекрасных краях или о таинственных городах Востока.
     - А что это за остров Ява? - однажды прервала его жена.
     - Ява? Сплошная лихорадка,  вот  и  все.  Половина  команды  слегла,  и
работать было некому. Только и знали хину глотать. Хина да джин всей команде
с утра натощак. Тут и здоровые стали притворяться больными.
     Другой раз она спросила его о Ньюкасле.
     - Дрянь город - уголь и пыль. У меня там два  китайца-кочегара  удрали.
Компании пришлось платить за них  штраф  правительству  за  каждого  по  сто
фунтов. А  мне  присылают  в  Орегон  письмо.  "С  величайшим,  -  пишут,  -
сожалением мы узнали об исчезновении в Ньюкасле двух китайцев из числа вашей
команды. Предлагаем впредь  быть  осмотрительнее".  Осмотрительнее!  Скажите
пожалуйста! Будто и без них не знаю. Китайцам  этим  причиталось  по  сорока
пяти фунтов жалованья. Кому бы в голову пришло, что они удерут?
     А эти знай свое  заладили:  "Мы  сожалеем",  "Мы  предлагаем"  да  "Нас
удивляет". Черт бы его подрал, это дырявое корыто. Что  это  им,  "Лукания",
что ли? И умудрились еще топливо экономить. А то вот с винтом была  история.
Сколько я к ним приставал из-за него. Старый-то винт был  железный,  у  него
погнулись лопасти. Нельзя было идти с  нормальной  скоростью.  Поставили  мы
новый винт, медный. Компании это обошлось в девятьсот фунтов. Они  и  решили
во что бы то ни стало его окупить. А мы как раз тогда попали  в  шторм,  еле
тащимся. "Крайне сожалеем, - пишут, - что рейс из Вальпарайзо в  Сидней  был
столь продолжительным. Вы шли со средней скоростью сто шестьдесят семь  миль
в день. Мы ожидали, что при наличии нового винта  будут  лучшие  результаты.
Вам следовало идти со скоростью двести шестнадцать миль".
     А ведь рейс-то был зимний, шторм, ураган страшный, машины  застопорили.
Дрейфуем шесть дней, топливо совсем на  исходе,  а  у  меня  еще  в  придачу
помощник болван болваном. Сигнальные огни и то не мог  отличить.  Как  ночью
идет встречный пароход, так он меня  будит.  Ну,  я  компании  про  все  это
написал; а они мне в ответ: "Наш консультант по навигации  считает,  что  вы
слишком отклонились на юг". А то еще: "Мы ожидаем  от  нового  винта  лучших
результатов". Консультант по навигации. Подумаешь! Моряк сухопутный.  А  шли
мы как надо при зимнем рейсе из Вальпарайзо в Сидней, и широта была обычная.
     А потом зашел я в Окленд за углем - мы  шесть  дней  дрейфовали,  чтобы
сэкономить топливо, у меня тогда тонн двадцать оставалось, - так вот, думаю,
надо хоть убытки возместить и наверстать время.  Вот  и  решил  я  не  брать
лоцмана. Сам ввел пароход в док, сам  и  вывел.  Там  и  без  лоцмана  можно
обойтись. И что же ты думаешь - встречаю в  Иокогаме  капитана  Робинсона  с
"Диапсика". Разговорились мы о портах по пути  в  Австралию,  а  он  меня  и
спрашивает:
     - А в Окленд вам не случалось заходить?
     - Как же, - говорю, - недавно оттуда.
     - Ах, вот оно что! - говорит, да не слишком-то ласково. - Значит, вы  и
есть тот самый умник, из-за которого мне письмо прислали? Полюбуйтесь.
     "Получен счет на 13 фунтов за лоцмана в Окленде.  Уведомляем  вас,  что
один из наших пароходов вошел в Окленд, не нанимая лоцмана.  Считаем  нужным
отметить, что вы  произвели  излишний  расход.  Предлагаем  впредь  подобных
расходов не повторять".
     А меня, думаешь, они поблагодарили за экономию? Как  же,  дождешься  от
них! К капитану Робинсону привязались из-за пятнадцати фунтов, а  меня  тоже
пожаловали: "Получен счет на две гинеи за вызов в Окленде врача для команды.
Предлагаем  объяснить  непредвиденный  расход".  У  меня  там  заболели  два
китайца. Я боялся, что у них бери-бери, и послал  за  врачом.  И  недели  не
прошло, как их похоронили. А этим легко  писать:  "Объясните  непредвиденный
расход" или "Считаем нужным отметить, что вы произвели излишний расход", как
в письме к капитану Робинсону.
     Ты думаешь, я им не писал из Ньюкасла, что их  старое  корыто  до  того
прогнило, что ему пора в  сухой  док?  Семь  месяцев  судно  не  чистили,  а
курсировали мы вдоль западного побережья. Там не успеешь  оглянуться,  и  уж
всякая дрянь днище облепила. Время горячее, велят везти  уголь  в  Портленд.
Тут еще с нами в один день вышла "Аррата",  пароход  компании  "Вурлайн",  и
тоже держит курс на Портленд. А мой старый  "Триапсик"  еле  ползет.  Делает
шесть узлов, хорошо, когда семь. Беру я в  Комоксе  топливо  и  вот  получаю
письмо; подписано самим директором и  внизу  его  рукой  приписка:  "Аррата"
обогнала вас на четыре с половиной дня.  Весьма  разочарован".  Разочарован,
изволите видеть! Я же им телеграфировал  из  Ньюкасла.  Ведь  когда  пароход
поставили в портлендский сухой  док,  оказалось,  что  у  него  днище  усами
обросло в фут длиной, и ракушки прилипли, ну вот с мой кулак, и устрицы, что
твоя тарелка. Потом в доке столько всякой дряни и мусора  осталось,  что  за
два дня не могли убрать.
     А чего стоит история с колосниками в Ньюкасле? Их сделали тяжелее,  чем
заказал механик, и фирма забыла поставить в счет разницу в весе. В последнюю
минуту, когда я уже выправил все бумаги и собрался на пароход,  являются  ко
мне со счетом. "По ошибке с вас недополучено  шесть  фунтов  за  колосники".
Говорят, что были на пароходе у Макферсона и что тот подписал.  Мне  это  не
понравилось, и я платить отказался. А они мне: "Неужто  вы  своему  старшему
механику не доверяете?" А я говорю: "Конечно, доверяю, но подписать это я не
обязан. Поедем на пароход, потом вас бесплатно доставят на берег.  Мне  надо
самому поговорить с Макферсоном!"
     Но они не поехали. В Портленде опять получаю от них письмо и счет. Я не
ответил. В Гонконге получаю письмо от компании.  Оказывается,  счет  послали
туда. Я им написал с Явы, объяснил, в чем дело. В Марселе  опять  письмо  от
компании: "Получен  счет  на  шесть  фунтов  за  дополнительную  работу  для
машинного отделения. Счет подписан механиком, но вашей подписи нет. По какой
причине вы не доверяете своему механику?" Я им пишу в ответ, что и не  думал
ему не доверять, что счет этот вышел по случаю разницы в весе и что в  общем
все в порядке. И, думаешь, они его оплатили? Ничуть не бывало. Заявили,  что
сначала надо разобрать дело. А потом какой-то конторщик заболел, и счет  так
и затеряли. И тут посыпались письма то от компании, то от фирмы. "По  ошибке
с вас недополучено шесть  фунтов".  Где  я  только  их  не  получал  -  и  в
Балтиморе, и в Модзи, и в Рангуне, и в Рио, и в Монтевидео. Так до  сих  пор
дело тянется. Да, милая моя, на хозяев нелегко угодить.
     Капитан умолк, переживая рассказанное, и потом негодующе проворчал: "По
ошибке с вас недополучено шесть фунтов за колосники".
     - А ты про Джимми слыхал? - спросила жена после недолгого молчания.
     Капитан отрицательно покачал головой.
     - Его и еще трех матросов смыло волной с кормы.
     - Где?
     - У мыса Горн. Они плыли на "Торнсби".
     - Что же они, в обратный путь шли?
     - Да, - кивнула она. - Мы только три дня назад об этом узнали. Как бы с
его женой чего не случилось. Больно уж убивается.
     - Да, хороший был парень, - сказал капитан, - только очень  с  норовом.
Мы ведь с ним вместе служили помощниками на "Абионе". Вот оно  как!  Значит,
Джимми погиб.
     Снова жена прервала наступившее молчание.
     - А про "Бенкшир" ты тоже ничего не слыхал? Мак Дугелл потерпел на  нем
крушение в Магеллановом проливе.
     - Да, это место гиблое, - сказал капитан. - Мой дурак помощник там  нас
два раза чуть не прикончил. Я бы  такого  болвана  к  мостику  и  близко  не
подпускал. Подходили мы к Нэроурич. Погода ненастная, снежный шквал. Я  сижу
в рубке и решаю изменить курс, и говорю ему:
     - Зюйд-ост-тень-ост.
     Он повторяет:
     - Есть зюйд-ост-тень-ост, сэр.
     Через пятнадцать минут сам поднимаюсь на мостик.
     - Что-то я не припомню этих островов, - говорит помощник. -  Разве  при
входе в Нэроурич есть острова?
     Я глянул и ору штурвальному:
     - Клади руль на штирборт!
     Такой поворот старику "Триапсику" никогда еще  не  приходилось  делать.
Подождал я, пока снежный шквал утихнет, а потом смотрю - Нэроурич от  нас  к
востоку оказался, а острова при входе в Фолс-Бей к югу. Спрашиваю рулевого:
     - Ты какой курс держал? А он:
     - Зюйд-тень-ост, сэр.
     Смотрю на помощника: ну что тут ему толковать? Так бы его и  прихлопнул
на месте. Ошибся, болван, на четыре румба. Еще  бы  минут  пять,  и  старому
"Триапсику" крышка.
     А потом при выходе из пролива он еще почище отмочил! Не будь  ненастья,
мы бы в четыре часа выбрались. А мне до этого пришлось сорок часов  выстоять
на мостике. Даю я помощнику курс  и  объясняю,  что  надо  идти  так,  чтобы
Асктарский маяк был все  время  за  кормой.  Говорю:  дальше  норд-веста  не
заходить, и все будет в порядке, а сам спустился в каюту, прилег соснуть. Да
какой тут сон! На душе неспокойно. Думаю: сорок часов выстоял,  неужели  еще
четыре не достоять? А он того гляди за эти четыре часа судно  загубит.  Нет,
говорю, пойду. Встал я, умылся, выпил чашку  кофе  и  подымаюсь  на  мостик.
Смотрю, вот тебе и на! Асктарский маяк  на  норд-вест-тень-вест.  "Триапсик"
почти на мели. Ну, не дубина этот помощник. Уже дно почти видно. Не досмотри
я, "Триапсику" тут и конец. Вот так он за тридцать часов два  раза  чуть  не
угробил судно.
     Капитан стал разглядывать спящего ребенка, и в  его  маленьких  голубых
глазах затеплилось радостное удивление. Чтобы отвлечь  капитана  от  мрачных
воспоминаний, жена заговорила о другом.
     - Помнишь Джимми Мак-Кола? Ты ведь с его сыновьями  в  школу  ходил.  У
него ферма за домом доктора Хейторна. Вспомнил?
     - Да-да, помню. А что он,у мер?
     -- Нет, жив-здоров. Так вот, приходит он к твоему отцу, когда ты  уехал
в Вальпарайзо, и спрашивает, бывал ты в этом городе раньше или нет.
     Отец и говорит:
     - Нет, не бывал.
     А Джимми удивляется:
     - Как же он туда дорогу найдет? А отец ему в ответ:
     -- Что  же  тут  мудреного?  Вот,  к  примеру,  надо  тебе  кого-нибудь
разыскать в Белфасте. Белфаст - город большой. Ну, как ты дорогу найдешь?
     - Меня-то язык доведет, - отвечает Джимми.  -  Я  бы  стал  у  прохожих
спрашивать.
     А отец ему:
     - Я же говорю, дело немудреное. Вот и Дональд  также.  Он  у  встречных
пароходов  справляется,  пока  не  наткнется  на  судно,  что   побывало   в
Вальпарайзо. Тут ничего мудреного нет.
     Капитан усмехнулся, и на миг усталые глаза его повеселели.
     - А уж до чего тощий был, помощник-то. В пору из  одного  двоих  таких,
как мы с тобой,  выкроить,  -  опять  заговорил  капитан,  и  в  глазах  его
мелькнула лукавая искорка. Видимо,  он  был  доволен  своим  остроумием.  Но
искорка тут же погасла, и снова глаза его  поблекли  и  помрачнели.  -  А  в
Вальпарайзо он умудрился выгрузить три тысячи шестьсот футов стального троса
и не взять с приемщика расписку. Я был занят,  выправлял  бумаги  на  отход.
Вышли мы в море, вижу, расписки у него нет.
     - Что же, - говорю, - и расписку не сумел взять? А он отвечает:
     - Я и не знал. Ведь трос все равно сразу сдадут агентам.
     - Что же, - говорю, - первый раз в море вышел? Не слыхал  никогда,  что
помощник обязан взять расписку после сдачи груза? Да еще  где?  На  западном
побережье! Теперь приемщик сопрет сколько ему вздумается.
     Так оно и вышло. Выгрузили три тысячи футов, а  до  агентов  дошло  две
тысячи. Приемщик, конечно, клялся и божился, что помощник так ему две тысячи
футов и сдал. В Портленде получаю от компании письмо. Достается, ясно,  мне,
а не помощнику. А я же на берегу был по делу. Что же мне,  выходит,  пополам
разорвись? Так до сих пор и компания и агенты все пишут мне об этом деле.
     Никудышный он был моряк. Разве такие нужны  компании?  А,  думаешь,  не
постарался он мне пакость устроить в Торговой инспекции за то,  что  я  взял
слишком много груза? Так прямо и заявили боцману и  мне,  когда  мы  обратно
шли, что пароход при отправке сидел на полдюйма ниже  ватерлинии.  Мы  тогда
стояли в Портленде, брали груз, а потом отправились в  Комокс  за  топливом.
Между нами говоря, так оно и было. На полдюйма я ниже сидел,  это  точно.  И
вот ведь, подлюга, донести на меня собирался, только не успел - кожухом  его
раскроило.
     Ну и болван же был! Приняли в Портленде груз, а чтобы дойти до Комокса,
надо было еще взять шестьдесят тонн угля. А в угольном доке мест нет.  Брать
лихтер очень дорого. У дока как раз стоит французское  судно.  Я  и  спросил
капитана, сколько он возьмет, если вечером уступит нам место часика на  два.
Он говорит: двадцать долларов.  Я  согласился.  Как-никак,  а  для  компании
экономия. Только стемнело, подхожу к доку и беру  уголь.  Потом  выходим  на
стоянку. Выходить пришлось кормой  вперед,  а  тут  как  на  грех  что-то  с
реверсом не  ладится.  Старик