редди  Драмонд  с
обновленной энергией трудился над давно задуманной  брошюрой  об  уменьшении
прибыли.
     Как-то днем, за две недели до свадьбы, Кэтрин заехала за ним и  повезла
смотреть в рабочем поселке новый клуб молодежи, в  устройстве  которого  она
принимала участие. Ехали они в автомобиле ее брата вдвоем, если  не  считать
шофера. У Керни-стрит две улицы пересекаются под острым углом, образуя нечто
вроде  треугольника.  Фредди  Драмонд  и  Кэтрин  ехали   по   Маркет-стрит,
намереваясь завернуть за  угол,  на  Гири-стрит.  Они  не  подозревали,  что
происходит в это время на Гири-стрит и с  чем  им  придется  столкнуться  на
углу. Конечно, из газет Фредди знал, что началась забастовка рабочих  мясной
промышленности и борьба идет отчаянная, но он меньше всего  думал  об  этом.
Ведь рядом с ним сидела Кэтрин! И как  раз  в  эти  минуты  он  обстоятельно
излагал ей свое мнение о рабочих поселках, мнение,  сложившееся  отчасти  во
время похождений Билла Тотса.
     По Гири-стрит навстречу им двигалось шесть фургонов с  мясом.  Рядом  с
каждым возчиком-штрейкбрехером сидел полицейский. Впереди, позади и  по  обе
стороны фургонов шагала охрана - отряд из сотни полицейских. А в  арьергарде
на почтительном  расстоянии  от  них  во  всю  ширину  улицы  валила  толпа,
растянувшись на несколько кварталов. Люди шли, сохраняя  порядок,  и  только
громкий говор выдавал их возбуждение.  В  этот  день  Мясной  Трест  пытался
сорвать забастовку и снабдить мясом все гостиницы. Отелю  Сент-Фрэнсис  мясо
было уже  доставлено  ценой  множества  разбитых  окон  и  голов,  а  теперь
экспедиция направлялась выручать Палас-отель.
     Ничего не замечая, Фредди Драмонд  продолжал  беседовать  с  Кэтрин,  а
шофер их, все время давая сигналы, объезжал  другие  машины,  делал  широкий
круг, чтобы добраться до угла и свернуть. Вдруг с Керни-стрит выехал большой
фургон с углем, запряженный четверкой сильных лошадей, и  загородил  дорогу.
Возчик в минутной нерешительности остановил фургон, и шофер Кэтрин, несмотря
на предостерегающие окрики полицейских, погнал машину влево, нарушая правила
уличного движения. Он хотел проскочить мимо фургона.
     Тут уже  Фредди  Драмонд  прервал  разговор.  Ему  так  и  не  пришлось
возобновить   его,   ибо   события   развивались   с   быстротой    поистине
калейдоскопической. Он услышал рев толпы,  увидел  каски  полисменов  вокруг
медленно продвигавшихся вперед фургонов с мясом. В этот миг возчик угольного
фургона, стегнув лошадей, погнал их наперерез движению, затем круто осадил и
затормозил фургон. После этого он привязал вожжи к ручке тормоза и уселся  с
видом человека, который приготовился застрять тут надолго. Автомобиль Кэтрин
тоже вынужден был остановиться, так как в него, шумно фыркая, почти уперлись
головами передние лошади упряжки угольного фургона.
     Прежде чем шофер успел дать задний ход, автомобиль врезался  в  другой,
одноконный фургон, которым управлял пожилой  ирландец,  пустивший  лошадь  в
галоп. Драмонд сразу узнал и лошадь и расхлябанный фургон: ведь Билл Тотс не
раз сам водил его, когда служил у этого ирландца.  Пата  Морисси.  С  другой
стороны столкнулись фургон пивоваренного завода и угольный, а в  эту  минуту
подкатил и трамвай, ходивший по Керни-стрит в восточный район. Вагоновожатый
неистово звонил и орал на полисмена-регулировщика, потом проскочил вперед, и
тогда на улице образовался полнейший затор. Подъезжали фургон за фургоном  и
застревали здесь. Сумятица росла. Остановились все фургоны с мясом.  Полиция
оказалась в ловушке. А рев напиравшей сзади толпы  все  усиливался.  Наконец
она хлынула вперед,  окружив  полицейских,  которые  лезли  на  загородившие
дорогу фургоны.
     - Ну, попали мы в переделку! - спокойно сказал Драмонд своей невесте.
     - Да-а, - отозвалась Кэтрин так же невозмутимо. - Какие дикари!
     В эти минуты она нравилась Драмонду больше,  чем  когда-либо.  Да,  это
женщина в его вкусе! Он не осудил бы ее даже,  если  бы  она  вскрикнула  от
испуга и прижалась к нему. Но ее самообладание  было  поистине  великолепно!
Среди бушевавшей вокруг бури она сидела так спокойно,  как  будто  это  было
обычное скопление экипажей перед зданием Оперы.
     Полиция делала  усилия  расчистить  проезд.  Возчик  фургона  с  углем,
здоровенный малый, сняв куртку, спокойно сидел на козлах и курил трубку.  Он
снисходительно посматривал сверху на капитана полиции, который бесновался  и
осыпал  его  ругательствами,  и  в  ответ  только  пожимал  плечами.  Позади
застучали по головам дубинки, поднялся ураган воплей, проклятий, стонов. Шум
стал еще оглушительнее,  -  было  ясно,  что  толпа  прорвала  наконец  цепь
полицейских истаскивала штрейкбрехеров с козел.  Капитан  послал  туда  свой
головной отряд, и толпу оттеснили. Между тем в верхних этажах  дома  справа,
где помещались конторы, открывалось окно за окном, и  оттуда  стали  швырять
чем попало в полицейских и  штрейкбрехеров.  На  их  головы  обрушился  град
мусорных корзинок, чернильниц, пресс-папье, в воздухе мелькали даже стулья и
пишущие машинки.
     Один из полицейских по приказу  капитана  взобрался  на  высокие  козлы
угольного фургона, чтобы арестовать возчика. А тот как будто миролюбиво,  не
спеша поднялся ему навстречу и вдруг обхватил его и швырнул вниз,  прямо  на
капитана. Когда  этот  возчик,  молодой  великан,  взял  в  каждую  руку  по
увесистому куску угля, второй полицейский, который полез было на его фургон,
предпочел с ним не связываться и соскочил  на  мостовую.  Тогда  по  приказу
капитана шестеро его людей атаковали фургон. А возчик, перебегая с места  на
место, отгонял их, швыряя вниз большие куски угля.
     Толпа на тротуарах и возчики других фургонов поощряли его восторженными
криками.  Вожатый  трамвая,  колотивший  полицейских  по  каскам   рукояткой
тормоза, был ими так избит, что с площадки его стащили уже в  бесчувственном
состоянии. Капитан, взбешенный энергичным отпором, сам  возглавил  атаку  на
угольный фургон. Десятка два полицейских осаждали теперь  эту  высокостенную
крепость, но возчик отбивался так энергично, что один стоил целого отряда.
     Полицейские по пять-шесть  человек  сразу  валились  на  мостовую,  под
фургон. Возчик, отражая атаку на заднем конце фургона, обернулся как  раз  в
ту минуту, когда капитан пробовал влезть на козлы и висел еще  в  воздухе  в
самом неустойчивом положении. Возчик запустил в него куском  угля  в  добрых
тридцать фунтов весом. Метательный  снаряд  этот  угодил  капитану  прямо  в
грудь, и он полетел кувырком, ударился о круп коренника и свалился на  землю
у заднего колеса автомобиля,  в  котором  сидели  Фредди  Драмонд  и  Кэтрин
Ван-Ворст.
     Кэтрин подумала, что он убит, но капитан  поднялся  и  опять  полез  на
фургон. Она протянула руку в перчатке и погладила еще дрожавшую  от  испуга,
громко фыркавшую лошадь. Драмонд этого не  заметил.  Он  был  весь  поглощен
созерцанием битвы у фургона,  и  где-то  в  глубине  его  сложной  души  уже
ворочался некий Билл Тотс в напряженных усилиях вернуться  к  жизни.  Фредди
Драмонд верил в законы и  считал  своим  долгом  поддерживать  установленный
порядок вещей, а сидевший в нем дикарь-бунтовщик не признавал  ни  того,  ни
другого. В эти минуты, более чем когда-либо,  Фредди  Драмонду  понадобилась
его железная выдержка. Но ведь недаром сказано,  что  дом,  который  треснул
изнутри, обречен на разрушение. А Драмонд чувствовал, что воля  его  и  душа
раздваиваются, что весь он как бы  распадается  на  двух  человек  -  Фредди
Драмонда и Билла Тотса.
     Он сидел в автомобиле рядом с Кэтрин Ван-Ворст совершенно спокойно,  но
из глаз его уже смотрел Билл Тотс, и где-то внутри боролись за власть над их
общим  телом  Фредди  Драмонд,  здравомыслящий,   консервативный   профессор
социологии, и Билл Тотс, боевой член рабочего профсоюза, во всеоружии своего
классового самосознания. Именно глазами Билла  Тотса  Фредди  Драмонд  видел
неизбежный исход битвы у фургона с углем. Он видел, как на  фургон  забрался
один полицейский, за ним  другой,  третий.  Они  неуклюже  балансировали  на
рыхлой груде угля, но усиленно действовали  длинными  дубинками.  Один  удар
пришелся возчику по голове, второй - в плечо. Его участь явно  была  решена.
Он неожиданно ринулся вперед,  обхватил  руками  двух  полицейских  разом  и
вместе с ними выбросился на мостовую, не ослабляя мертвой хватки,  хотя  был
уже пленником этих людей.
     Кэтрин Ван-Ворст обмирала от ужаса и отвращения при виде этой кровавой,
жестокой стычки.  Но  через  минуту  совершенно  неожиданное  и  необычайное
происшествие отвлекло ее. Ее жених вдруг испустил  какой-то  нечеловеческий,
дикий крик и вскочил с места. У нее на глазах он перепрыгнул через  переднее
сиденье прямо на широкую спину лошади, а с нее  -  на  фургон.  Его  бешеная
атака была  стремительна,  как  ураган.  Пораженный  капитан  не  успел  еще
сообразить, что нужно этому прилично одетому, чрезвычайно  возбужденному  на
вид джентльмену, как удар кулаком сшиб его с фургона  на  мостовую.  За  ним
последовал лезший на фургон полицейский, которого джентльмен  пнул  ногой  в
лицо. Тут трое других полицейских вскочили на фургон и окружили Билла Тотса.
Удар дубинки рассек ему голову. Пиджак, жилет  и  крахмальная  манишка  были
изорваны в клочья. Но еще минута -  и  трое  нападавших  отлетели  далеко  и
шлепнулись на землю, а Билл Тотс,  удержав  позиции,  осыпал  врагов  градом
угля.
     Капитан первым храбро ринулся в атаку, но был опрокинут  обрушенной  на
его голову грудой угля, вмиг превратившей его в негра.  Полиции  нужно  было
освободить дорогу впереди, прежде чем толпа прорвется через  цепь.  А  Биллу
Тотсу нужно было удержать на месте угольный фургон. пока не подоспеет толпа.
И бой продолжался.
     Толпа узнала своего защитника. Ага, Верзила Билл, как всегда,  впереди!
Кэтрин Ван-Ворст ошеломили поднявшиеся со всех сторон крики:
     - Эй, Билл! Ты здесь, Билл! - Пат Морисси в диком  восторге  прыгал  на
своем фургоне и орал во весь голос:
     - Так их, Билл! Задай им перцу! Слопай их живьем! А с тротуара какая-то
женщина закричала:
     - Берегись, Билл! Они лезут спереди!
     Билл услышал  ее  предостережение  и  метко  направленным  градом  угля
очистил передок фургона от нападающих. Кэтрин, обернувшись, увидела на  краю
тротуара женщину с ярким румянцем  на  щеках  и  горящими  черными  глазами.
Женщина с самозабвенным восторгом,  не  отрываясь,  смотрела  на  того,  кто
несколько минут назад был еще Фредди Драмондом.
     Из раскрытых окон контор загремели аплодисменты, и снова полетели  вниз
стулья, ящики. Толпа уже прорвала фронт с одной стороны и хлынула вдоль ряда
фургонов.   Каждый   полицейский   оказался   в   кольце   атакующих.   Всех
штрейкбрехеров стащили с козел, постромки перерезали  и  напуганных  лошадей
разогнали. Многие полицейские,  спасаясь,  забрались  под  угольный  фургон,
кое-кто из них вскочил на лошадей, пытаясь  удержать  остальных,  но  лошади
через свободный от людей тротуар ринулись все на Маркет-стрит.
     Кэтрин  Ван-Ворст  услышала  голос  той  самой  женщины,   что   раньше
предупредила Драмонда об  опасности.  Женщина  снова  появилась  на  обочине
тротуара и кричала:
     - Удирай, Билл, пора! Удирай!
     Полиция в этот момент была сметена в сторону толпой. Билл Тотс соскочил
с фургона, подошел к женщине на тротуаре. И Кэтрин Ван-Ворст увидела, как та
обняла его и поцеловала в губы. Оба зашагали вниз по  улице,  и  Билл  одной
рукой  обнимал  женщину  за  талию,  болтая  и  смеясь   с   такой   веселой
непринужденностью, какой пытливо  смотревшая  им  вслед  Кэтрин  никогда  не
ожидала от Фредди Драмонда.
     Полицейские вернулись и в ожидании  подкрепления  и  новых  возчиков  и
лошадей стали очищать улицу. Толпа расходилась, сделав свое дело,  а  Кэтрин
Ван-Ворст все еще смотрела вслед тому, кого  она  знала  под  именем  Фредди
Драмонда. Он был на голову выше всех  и  шагал,  по-прежнему  обнимая  одной
рукой ту женщину с черными глазами. И, сидя в автомобиле, Кэтрин видела, как
эта пара пересекла Маркет-стрит, перешла через "ров" и скрылась  на  Третьей
улице в рабочем гетто.

     Шли годы. В Калифорнийском университете не читал больше  лекций  Фредди
Драмонд, не появлялись книги по вопросам экономики и труда с напечатанным на
обложке именем автора "Фредерик А. Драмонд". А по ту сторону "рва"  появился
новый  лидер  рабочих,   Уильям   Тотс.   Он   женился   на   Мэри   Кондон,
председательнице  Международного  союза  перчаточников  Э  974.  Именно   он
организовал знаменитую забастовку поваров и официантов, которая  дала  такие
блестящие результаты. В нее  вовлечены  были  десятки  других  союзов,  даже
такие,  которые  имели  к  Союзу  Поваров  и  Официантов  довольно   далекое
отношение, - например, Союз Ощипывателей кур и Союз Гробовщиков.


        "БЕСПРИМЕРНОЕ НАШЕСТВИЕ"

     Перевод С. Займовского

     В 1976 году конфликт между  Китаем  и  остальным  миром  достиг  высшей
точки. Именно  поэтому  было  отложено  празднование  двухсотлетнего  юбилея
американской независимости. Спутались, смешались и были отсрочены по той  же
причине многие другие планы народов Земного шара. Мир словно вдруг  очнулся,
осознав возникшую опасность: а между тем  в  течение  свыше  семидесяти  лет
события незаметно вели именно в этом направлении.
     Логическим началом процесса, который спустя семьдесят лет  потряс  весь
мир,  был  1904  год.  В  этом   году   произошла   русско-японская   война,
глубокомысленно названная историками того времени началом вступления  Японии
на международную арену. В действительности  же  это  событие  стало  началом
пробуждения  Китая,  которое  давно  и  тщетно  ожидалось.  Западные  народы
пробовали разбудить Китай, но им это не удавалось.  Несмотря  на  весь  свой
оптимизм и расовое  самолюбие,  они  вынуждены  были  признать,  что  задача
невыполнима, что Китай никогда не проснется.
     А между тем они упустили из виду то обстоятельство, что _между  ними  и
Китаем нет общего психологического языка!_ Мыслительные процессы  обеих  рас
коренным образом различались между собой. Не существовало между ними словаря
доверия. Западный ум, проникнув  в  китайскую  душу  на  небольшую  глубину,
оказался в запутанном лабиринте. Китайский ум  проник  в  западную  душу  на
столь же короткое расстояние и уперся в глухую, непонятную  стену.  Решающим
оказался вопрос языка.  Не  нашлось  способа  внедрить  западные  понятия  в
китайскую душу. Китай продолжал спать. Материальные  достижения  и  прогресс
Запада
     были для него книгой за семью печатями; и Запад не  мог  раскрыть  этой
книги. Где-то глубоко в недрах сознания, в  душе,  скажем,  расы,  говорящей
по-английски, была заложена способность откликаться на  короткие  саксонские
слова; где-то глубоко, на задворках китайского  сознания,  была  способность
откликаться на их китайские иероглифы; но китайский ум не  мог  откликнуться
на короткие саксонские слова; столь же мало ум англосакса  мог  откликнуться
на  иероглифы.  Ткань  их  души  была  сплетена  из   совершенно   различных
материалов;  духовно  они  были  чужды  друг  другу.  Вот  почему   западные
материальные достижения и прогресс не потревожили векового сна Китая.
     Но вот на сцену явилась Япония, победившая Россию в 1904 году. Японская
раса была каким-то капризом, - парадоксом среди  народов  Востока.  Каким-то
странным образом  Япония  оказалась  восприимчивой  ко  всему,  что  мог  ей
предложить Запад. Япония быстро усвоила  западные  идеи,  переварила  и  так
умело  использовала  их,  что  неожиданно  выступила  во  всеоружии  мировой
державы. Трудно найти объяснение этой  особенной  восприимчивости  Японии  к
чуждой культуре  Запада,  так  же  трудно  было  бы  объяснить  какую-нибудь
биологическую игру природы в животном царстве.
     Решительно  разгромив  великую  русскую  империю,   Япония   немедленно
занялась осуществлением своей мечты, грандиозной мечты об  устройстве  своей
империи. Корею она обратила в свою житницу и колонию; договорные  привилегии
и хитрая дипломатия дали ей монополию  эксплуатации  Маньчжурии.  Но  японцы
этим не удовлетворились; они обратили свои взоры на Китай, в недрах огромной
территории которого таились величайшие в мире залежи железа и угля -  основа
основ промышленной цивилизации. При наличии  естественных  богатств,  вторым
важнейшим фактором промышленности является труд.  На  этой  территории  жило
население в 400 миллионов душ - четверть всего тогдашнего населения  земного
шара.  Кроме  того,  китайцы  великолепные  рабочие,  а  их  фаталистическая
философия  (или  религия)  и  крепкая  нервная  организация  делали  из  них
бесподобных солдат при надлежащем управлении. Излишне говорить,  что  Япония
была готова дать такое управление.
     Но лучше всего, с  японской  точки  зрения,  было  то,  что  китайцы  -
родственная им раса. Загадка китайского характера, которая явилась  препоной
для Запада, не была загадкой для Японии. Япония понимала китайцев  так,  как
мы никогда не научимся понимать их. У китайцев те  же  умственные  процессы.
Японцы мыслят теми же самыми умственными символами, что и китайцы,  и  мысли
их движутся по тем же самым мозговым  бороздкам.  Японцы  проникли  в  глубь
китайской души, у порога которой европейцы остановились  в  недоумении.  Они
увидели поворот, которого не заметил европеец, обошли препятствие и скрылись
в разветвлениях китайской души, куда  мы  не  могли  последовать.  Они  были
братья. Давным-давно один народ заимствовал у другого  его  письмена,  а  за
несчетное число поколений до этого они ответвились  от  общего  монгольского
ствола. Неоднородные условия и примесь посторонней крови вызвали изменения и
дифференциацию, но в глубине  их  существа  лежало  общее  наследие,  лежала
общность, которую время не могло стереть.
     И вот, Япония взяла на себя управление Китаем. В годы, последовавшие за
войною с Россией, ее агенты рассеялись по всей китайской империи.  В  тысяче
миль от последней миссионерской  станции  работали  ее  инженеры  и  шпионы,
переодетые,  как  кули,  или  же  странствующими  купцами,  либо   бродячими
буддийскими жрецами; они отмечали  число  лошадиных  сил  каждого  водопада,
удобные места для будущих фабрик,  высоту  гор  и  перевалов,  стратегически
сильные и слабые пункты, плодородие долин, число быков в  округе  или  число
земледельцев, которых можно было бы  завербовать  принудительными  наборами.
Никогда еще в этой стране не производилось подобной переписи, и ее никто  не
мог бы произвести, кроме настойчивых, патриотически настроенных японцев.
     Но в  скором  времени  маска  таинственности  была  сброшена.  Японские
офицеры организовали китайскую армию; их  капралы  превратили  средневековых
воинов в солдат двадцатого века,  знакомых  со  всей  механикой  современной
войны  и  обнаруживших  в  стрельбе  большую  меткость,  чем  солдаты  любой
европейской нации. Японские инженеры углубили и расширили запутанную систему
каналов,  построили  фабрики  и  литейные  заводы,  покрыли  империю   сетью
телеграфов и телефонов и открыли эру железнодорожного строительства. Эти  же
самые творцы  машинной  цивилизации  открыли  колоссальные  нефтяные  залежи
Чунсана, железные руды гор Хванг-Синга,  медные  залежи  Чин-чи,  и  они  же
вскрыли газовую кладовую Вау-Ви, этот гигантский резервуар натурального газа
во всем мире.
     В государственных советах Китая заседали  японские  эмиссары.  Японские
государственные  люди  давали  советы  китайским  государственным  деятелям.
Империя была обязана им своим политическим  переустройством  -  они  изгнали
касту грамотеев - этих  отчаянных  реакционеров,  и  посадили  на  их  место
прогрессивных чиновников.  В  каждом  городе  и  местечке  империи  возникли
газеты. Разум