жество людей разбежались по всему азиатскому материку.
Спасаясь от неистовства победителей, эти беглецы пробрались далеко в Сибирь,
двигаясь  на север  и восток, и осели на  берегах  полярного бассейна  цепью
монгольских племен... Вы не устали?
     --  Нет,   нет!  --   воскликнула  миссис  Шовилл.--  Это  захватывающе
интересно! Вы так живо рассказываете! Это напоминает мне...
     -- Маколея? -- добродушно рассмеялся  Сент-Винсент.-- Вы знаете, я ведь
журналист, и Маколей имел влияние на  мой стиль. Но я  обещаю вам, что  буду
краток.  Вернемся  к  теме. Если бы не  эти  монгольские племена,  то  я  не
задержался бы в пути.  Вместо того, чтобы  жениться на туземной принцессе  и
сделаться специалистом по части междоусобных драк и кражи оленей, я бы  тихо
и спокойно добрался до Санкт-Петербурга.
     --  О,  эти герои!  Не правда  ли, они удивительны, Фрона?  Так как  же
насчет кражи оленей и туземной принцессы?
     Жена  приискового комиссара не  сводила  с  него  восхищенных глаз,  и,
посмотрев на Фрону, он продолжал:
     --  На   побережье   жили  эскимосы.  Это  был  веселый,  счастливый  и
миролюбивый народ.  Они  называли  себя укилионами, то есть  людьми  моря. Я
купил  у  них  собак  и  пищу,  и они  обошлись  со мной  приветливо. Но они
подчинялись  чоу-чуэнам,  или  людям  оленя,  которые  жили  внутри  страны.
Чоу-чуэны  были  дикими  кочевниками  и  обладали  свирепостью  не  тронутых
цивилизацией  монголов  и   еще  большей  жестокостью.  Стоило  мне  немного
продвинуться  в  глубь  страны,  как  они  напали на  меня, отняли  все  мое
имущество и сделали меня рабом.
     -- А там не было русских? -- спросила миссис Шовилл.
     --  Русских? Среди чоу-чуэнов? -- Он весело рассмеялся.-- Географически
это владения русского  царя, но я  сомневаюсь, слышали ли они когда-нибудь о
нем. Вспомните, что внутренние области северо-восточной Сибири  лежат в зоне
полярной  ночи. Это еще не исследованная странна,  куда отправлялись многие,
но не возвращался никто.
     -- А вы?
     --  К  счастью,  я  являюсь  исключением.  Не  знаю,  почему  они  меня
.пощадили. Так оно, во всяком случае, было. Сначала со мной обращались очень
плохо, женщины и  дети били  меня,  моя меховая  одежда  кишела  паразитами,
питался я отбросами. Эти люди были удивительно  безжалостны. Каким образом я
остался жив, я  и  сам  не понимаю. Знаю  только,  что  вначале  я  думал  о
самоубийстве.  Меня  спасло  лишь  собственное  бесчувствие  и  то  животное
состояние,   в   которое  я   впал,  испытав   эти  страдания  и   унижения.
Полузамерзший,  почти  умирая   от  голода,  перенося   несказанные  муки  и
жесточайшие  побои,  очень  часто  кончавшиеся  обмороком,  я превратился  в
настоящее животное.
     Теперь  мне это кажется  кошмарным сном.  В  моей  памяти есть пробелы,
которые  я  никак не могу  заполнить. Я смутно помню, как меня привязывали к
нартам и волокли от стоянки к стоянке, от племени  к  племени.  Я думаю, что
меня выставляли  напоказ, как это мы делаем со  львами, слонами  и дикарями.
Мне неизвестно, как долго это продолжалось. Думаю, что за  это время я успел
.проделать несколько тысяч миль. Когда же рассудок вернулся ко мне, я был за
тысячу миль на запад от того места, где меня взяли в плен.
     Была  весна,  и  мне казалось, что,  внезапно  открыв глаза, я вернулся
откуда-то  из  далекого прошлого. Оленьими ремнями я  был крепко  привязан к
нартам. Я схватился за них обеими руками, словно обезьяна шарманщика, потому
что  кожа  на  моей  груди  была стерта, мясо  обнажено,  и там,  где  ремни
врезались в тело, зияли большие раны.
     Решив  перехитрить дикарей, я старался угодить им.  В ту  ночь  я  пел,
танцевал и делал все,  чтобы доставить им удовольствие, так как твердо решил
не накликать больше на себя дурного обращения. Люди оленя торговали с людьми
моря,  а  люди моря  --с белыми, главным  образом с  китоловами.  Позднее  я
обнаружил у  одной женщины  колоду  карт  и  поразил  чоу-чуэнов несколькими
простыми  фокусами  на картах.  Кроме того, я с  подобающей торжественностью
показал им  несколько салонных фокусов. Результатом  было то, что меня стали
лучше кормить и одевать.
     Чтобы  скорее  добраться  до  конца,  я   скажу,  что  сделался  важным
человеком.  Старики,  женщины,  а потом и вожди стали  обращаться  ко мне за
советами. Мои скромные познания  в медицине  очень  помогли мне, и я стал им
необходим. Бывший раб, я достиг равного положения с вождями. И, как только я
начал разбираться в их делах, я стал незаменимым авторитетом как  в военное,
так и в мирное время.  Их основным богатством были  олени, и мы почти всегда
были заняты набегами на стада соседей либо защитой наших стад от их набегов.
Я  учил  их стратегии  и тактике и вносил  в их военные операции  хитрость и
многое такое, против чего не могли устоять соседние племена.
     Но, хотя  я и стал могущественным,  это  не приблизило меня  к свободе.
Смешно сказать, но  я перестарался и стал для них  необходим. Они обращались
со мной чрезвычайно любезно, но ревниво  оберегали  меня. Я мог приходить  и
уходить и приказывать сколько мне было угодно,  но когда торговцы уезжали на
побережье,  мне   не  позволяли  сопровождать  их.   Это  было  единственным
ограничением моей свободы.
     В  их высшем  органе  все  было крайне неустойчиво,  и  когда я захотел
изменить их политическое устройство, то снова  чуть  не  пострадал. Когда  я
решил объединить двадцать или более соседних племен, чтобы положить конец их
спорам, меня избрали главой этого  объединения. Но старый Пи-Юн, который был
одним из самых могущественных вождей, своего рода король, хотя и отказавшись
уже  от  своих  притязаний  на  главенство,  не  захотел  лишиться почестей.
Единственное,  что  мне  оставалось  делать,  чтобы  умиротворить  его,  это
жениться  на его  дочери Ильсвунге. Он требовал  этого. Я  сказал, что готов
отказаться от своего положения, но он и слышать не хотел об этом. И...
     --  И?  --- в  экстазе прошептала  миссис  Шовилл.  --  И я женился  на
Ильевунге. Ее имя  в переводе означает "Дикий Олень". Бедная  Ильевунга! Она
была  подобна Изольде Суинберна, а я был  Тристаном, Последний раз, когда  я
видел ее, она раскладывала пасьянс в иркутской миссии и отказывалась принять
ванну.
     --  О  боже! Уже  десять  часов!--внезапно  воскликнула  миссис Шовилл,
увидев  взгляд  своего мужа,  стоявшего на другом  конце комнаты.--  Мне так
жаль, мистер Сент-Винсент, что я не  могу дослушать до конца ваш рассказ. Но
вы должны навестить меня! Я просто умираю от любопытства!
     --  А я  считала  вас  новичком  чечако,-- мягко  сказала  Фрона, когда
Сент-Винсент, завязав наушники и подняв воротник, приготовился уходить.
     --  Терпеть   не   могу  позы,--  подделываясь   ей   в   тон,  ответил
Сент-Винсент.--  В этом так много  неискренности. Посмотрите на  старожилов,
как  гордо они называют себя  "прокисшим  тестом". Пробыв в стране несколько
лет, они позволяют себе одичать, стать грубыми, считая, что это украшает их.
Они, может быть, и не знают, что это тоже  поза, но  это так.  Поскольку они
искусственно развивают эти качества, они живут в мире фальши и обмана.
     -- .Я  думаю, что вы не совсем правы,-- сказала Фрона, защищая  тех,  к
кому она всегда относилась с симпатией.-- Мне нравится то, что вы  говорите,
и я сама ненавижу позу,  но большинство старожилов были бы точно такими же в
любой стране и при любых обстоятельствах.  Это их неотъемлемое качество. И я
думаю,  это  и  заставляет их искать  новые земли.  Нормальные люди остаются
дома.
     -- О, я вполне согласен с вами, мисс Уэлз,-- тотчас же согласился он.--
Я не  хотел обобщать. Я хотел только обратить ваше внимание  на тех из  них,
которые являются позерами. В общем же и целом они честные, искренние парни и
отнюдь не кривляки.
     -- Тогда нам не о чем спорить. Одну минуту, мистер  Винсент. Не зайдете
ли вы к нам завтра вечером? Мы затеваем рождественский спектакль. Я уверена,
что вы отлично смогли бы нам помочь. Мне кажется, что и вам это доставило бы
удовольствие.  Вся наша молодежь интересуется спектаклем: чиновники, офицеры
полиции, горные инженеры, вояжеры, не говоря уже о хорошеньких женщинах. Они
должны вам понравиться.
     --  Я уверен в этом,-- сказал он, беря ее за руку.-- Итак, вы говорите,
завтра?
     -- Да, завтра вечером. Спокойной ночи.  Отважный человек,-- сказала она
себе, возвращаясь в гостиную.-- И великолепный представитель своей расы.

        ГЛАВА XIII

     Грегори Сент-Винсент вскоре стал видным членом общества в  Доусоне. Как
представитель   Объединенной  Ассоциации  Печати,  он  имел  самые   широкие
полномочия, какие  только  мог получить  благодаря сильной  протекции. Кроме
того,  он был  снабжен множеством рекомендательных  писем.  Постепенно стало
известно, что этот путешественник и исследователь повидал свет и знал жизнь,
и он при  этом был так скромен и  молчалив, что никто не завидовал ему, даже
мужчины. Случайно он  встретил тут  много старых  знакомых. Джекоба  Уэл-за,
например,  он  видел в  Сент-Майкле осенью 88 года,  как раз перед тем,  как
перешел по льду Берингов  пролив.  Месяцем позднее отец Барнум, приехавший с
Нижней  реки, чтобы  вступить  в  управление  госпиталем,  встретил  его  на
несколько  сот миль  севернее Сент-Майкла.  Капитан Александер, служивший  в
полиции,  сталкивался  с  ним  в  английском посольстве  в Пекине. Еще  один
старожил, Бэттлс, видел его в Форт-Юконе десять лет тому назад.
     Таким   образом,  Доусон,  который  всегда  относился  подозрительно  к
случайным  пришельцам,  принял  его  с  распростертыми  объятиями.  Особенно
благоволили  к  нему  женщины.  Он  снискал   всеобщую  признательность  как
вдохновитель и непременный участник  всех увеселений. Он  не  только помогал
ставить любительские спектакли, но незаметно и  вполне естественно принял на
себя руководство ими. Фрона, как говорили ее друзья, помешалась на Ибсене, и
потому они выбрали "Кукольный дом", где  она  должна была играть роль  Норы.
Корлисс, руководивший постановкой спектакля, так как первый подал  эту идею,
должен был играть роль Торвальда. Однако у него пропал интерес к этой затее,
и он попросил освободить его, ссылаясь на спешную работу. И Сент-Винсент без
колебаний взял роль Торвальда. Корлисс  однажды пришел на одну из репетиций.
Может быть,. оттого, что он устал после сорока миль езды на собаках, а может
быть, оттого, что Торвальду несколько раз приходилось обнимать Нору и играть
ее ушком,-- так или иначе, но больше Корлисс на репетициях не появлялся.
     Правда, он был занят и обычно в  свободное от поездок время запирался с
Джекобом   Уэлзом  и  полковником  Трезвеем.   Они,  по-видимому,  обсуждали
немаловажные  дела:  порукой  этому был тот факт, что Уэлз  вложил в рудники
несколько миллионов. Корлисс был прежде всего исполнителем и, поняв, что при
обширных  теоретических познаниях  он лишен практического  опыта,  с головой
ушел  в работу.  Его поражала  глупость  людей,  которые доверили  ему такой
ответственный пост только  лишь  по  протекции,  и он  даже сказал  об  этом
Трезвею.   Но  полковник,  узнав   недостатки   Корлисса,  полюбил  его   за
чистосердечие и восхищался его энергией и способностью быстро схватывать все
на лету.
     Дэл Бишоп, который заботился о собственной выгоде, поступил на службу к
Корлиссу, так  как  именно  здесь он мог  добиться  всего, что хотел. Он был
свободен и  в то  же  время имел большие  возможности преуспеть. У него были
отличное снаряжение и великолепная упряжка.  Он должен был объезжать ручьи и
овраги,  держа глаза и уши открытыми. Убежденный старатель-одиночка, он  все
время выискивал залежи, что, конечно, нисколько не мешало ему исполнять свои
прямые обязанности. С  течением времени  он начинил свой мозг разнообразными
сведениями о рельефе местности,  чтобы летом, когда растает снег и вскроются
горные потоки, найти следы жилы.
     Корлисс был хорошим  нанимателем, не жалел денег  и считал  себя вправе
заставлять людей работать так, как работал сам. Те, кому приходилось служить
у  него,  либо  напрягали все силы и оставались, либо уходили и рассказывали
про  него  невесть что.  Джекоб Уэлз одобрял  в нем  эту  черту  и постоянно
расхваливал горного инженера. Фрона слушала и была довольна, потому что  она
любила все, что  любил ее отец, особенно  когда дело  касалось  Корлисса. Но
из-за  его напряженной  работы она  видела  его реже, чем  раньше, тогда как
Сент-Винсент  проводил  с  ней  все больше  времени.  Его здоровый  оптимизм
нравился  ей,  и  в  то   же  время   он  вполне  соответствовал  ее  идеалу
естественного человека  и  ее излюбленному расовому типу.  Ее первоначальные
сомнения   в   правдивости   того,   что  он   рассказывал,   исчезли.   Все
подтверждалось.  Люди,  которые  вначале  не  верили  в  его  необыкновенные
приключения, услышав его, начинали  верить.  Побывавшие в  тех частях света,
которые он описывал,  должны  были сознаться, что он  хорошо знал все, о чем
говорил. Молодой Соли, представитель Банукского синдиката .новостей, и Холме
с Мыса Хорошей Погоды  помнили его возвращение в 91-м  году и вызванную этим
сенсацию. А Сид Уинслоу, журналист с тихоокеанского  побережья, познакомился
с ним в "Клубе путешественников", вскоре после того,  как Сент-Винсент сошел
с американского  сторожевого  судна,  на котором  он прибыл с  севера. Кроме
того, Фрона заметила,  что  пережитое им не прошло для  него  бесследно, оно
отразилось во  всех  его  взглядах на жизнь. Ему были свойственны в  большой
мере  простота  и  естественность,  и  он  обладал тем же  чувством  расовой
гордости,  что и она. В  отсутствие Корлисса  они  много  времени  проводили
вместе, часто катались на собаках и хорошо узнали друг друга.
     Все  это не  нравилось Корлиссу. Особенно, когда те короткие мгновения,
которые  он   мог   посвятить   Фроне,   нарушались  вторжением  журналиста.
Разумеется, после инцидента в баре Корлисс был не слишком расположен к нему,
да и другие, слышавшие об этом происшествии, относились к нему недружелюбно.
Раз или два Трезвей  пробовал отозваться о нем неодобрительно, но поклонники
защищали его так горячо, что полковник решил  впредь держать язык за зубами,
чтобы показать свое  беспристрастие. Однажды Корлисс, выслушивая неумеренные
похвалы,   которыми   награждала  Винсента  миссис  Шовилл,  позволил   себе
недоверчиво улыбнуться.  Фрона  при  этом вспыхнула  и  нахмурила брови, что
послужило Корлиссу предостережением.
     В другой раз он сделал еще большую  глупость, когда напомнил о драке  в
баре. В пылу  увлечения  он готов  был сказать то, что  вряд ли  пошло бы на
пользу  ему или Сент-Винсенту. Но  Фрона совершенно неожиданно заставила его
замолчать, прежде чем он успел произнести хоть слово.
     -- Да,-- сказала она.-- Мистер Сент-Винсент рассказывал мне об этом. Он
встретил  вас  тогда,  кажется,  в   первый  раз.  Вы  и  полковник  Трезвей
мужественно   защищали   его.   Он   искренне   восхищался   вами.   Корлисс
пренебрежительно  махнул рукой. -- Нет! Нет! По  его словам,  вы  вели  себя
замечательно. И  я  была  рада  это  слышать. Должно быть, очень  приятно  и
полезно время от  времени давать  волю тому зверю, который сидит в нас!  Это
особенно важно, потому что мы отошли от всего естественного, и наша зрелость
носит болезненный характер. Нужно иногда стряхнуть с себя  все искусственное
и дать выход своей ярости, в то  время как  внутренний  голос,  спокойный  и
бесстрастный, говорит: "Это -- мое второе "я". Смотри! Сейчас я бессилен, но
все  же я существую и управляю человеком! Это мое  второе "я",  мое древнее,
сильное, старшее "я". Оно  неистовствует вслепую, точно животное, а я стою в
стороне  и  разбираюсь  во   всем  происходящем.  Я  волен   приказать   ему
неистовствовать дальше или перестать". О, как хорошо быть мужчиной!
     Увидев насмешливую улыбку Корлисса, Фрона стала защищаться.
     -- Скажите, Вэнс,  что  вы чувствовали?  Разве я не верно  это описала?
Разве у вас всего этого  не было?  Разве вы не  наблюдали сами себя во время
взрыва вашей ярости?
     Он вспомнил, как удивился, ударив человека кулаком, и кивнул головой.
     -- А гордость?--продолжала она неумолимо.-- Или стыд?
     --  Понемногу всего,  и больше гордости, чем стыда,-- сознался он.--  Я
думаю,  что в тот момент я был в каком-то безумном  экстазе. А потом  пришел
стыд; и я мучился всю ночь. -- И что осталось?
     -- Я думаю, гордость. Я ничего не мог поделать, ничего не мог изменить.
Я проснулся утром с таким чувством, точно меня посвятили в рыцари. В глубине
души я был страшно горд собой и иногда мысленно ловил себя на том, что снова
участвую в драке. Потом снова появился ты,  и я  старался вернуть  себе свое
уважение. И наконец  победил гордость. Ведь  борьба велась открыто и честно.
Не  я ее  начал.  Мной  руководили самые лучшие  побуждения. Я  нисколько не
огорчен, и если появится необходимость, я опять сделаю то же самое.
     -- Это справедливо,-- сказала Фрона, и глаза ее заблестели.-- А как вел
себя мистер Сент-Винсент?
     --  Он?.. О, я думаю, что  весьма  похвально.  Но я был  слишком занят,
чтобы интересоваться окружающим. -- Но он вас видел.
     --  Возможно. Признаюсь, я был невнимателен. Я  поступил бы иначе, если
бы предполагал,  что  это  может  вас интересовать.  Простите меня.  Ведь  я
новичок в таком деле и потому больше всего внимания обращал на самого себя и
не наблюдал за моими соседями.
     Корлисс  ушел  очень  довольный,  что  не  сказал  ничего  лишнего.  Он
признался   себе,  что  Сент-Винсент  вел  себя  очень  умно,   рассказав  о
происшествии со свойственной ему скромностью.
     Двое  мужчин  и одна женщина! В  их отношениях -- источник человеческих
страданий  и трагедий?  Так было всегда, с тех пор, как наш  далекий  предок
спустился с дерева и перестал ходить на  четвереньках. Так было и в Доусоне.
Имелись еще несколько менее  значительных факторов, в том  числе  Дэл Бишоп,
который со  свойственной ему  настойчивостью  вмешивался в дела, ускоряя ход
событий. Так  и случилось в походном лагере по дороге к Ручью  Миллера,  где
Корлисс  принимал заявки  на  участки  с  низким содержанием золота, которые
могли принести доход только в случае разработки их в крупном масштабе.
     -- Если  бы я только нашел настоящую жилу, следа  моего вы бы  здесь не
увидели! -- сквозь зубы  пробормотал как-то вечером Дэл  Бишоп, остужая кофе
кусочком льда.-- Ни за что в жизни.
     -- Удрали бы? -- поинтересовался Корлисс, подчищая масло "а сковородке.
     --  Взял бы я свои пожитки,  посмотрел  бы  на солнышко, и  поминай как
звали.  Скажите,  как  бы  вам сейчас  понравился сочный  кусочек баранины с
зеленым луком, жареным  картофелем  и  прочим гарниром? Это-- первое, против
чего я не возражал бы. А потом все  к черту! Махнуть на недельку в Сиэтл или
Фриско. Мне все равно, а потом...
     -- А потом "и гроша денег и опять за работу?  --  Ничего подобного!  --
воскликнул Бишоп.-- Я н бью  свой  мешок, прежде чем сняться  с места,  а уж
потом отправлюсь в южную Калифорнию. Уже давненько я  присмотрел там хорошую
ферму. Она стоит  сорок тысяч. Я  куплю  ее и перестану искать золото. Я уже
все  рассчитал. Найму людей, чтобы  работали на ранчо,  возьму управляющего,
чтобы  за всем следил, а  сам буду стричь купоны. В конюшне  всегда найдется
пара лошадей н тот случай,  если меня  опять  потянет искать золото.  Там, к
востоку пустыни, тоже неподалеку, есть богатые россыпи.
     -- А дом на ранчо будет?
     --  Конечно,  будет!  По бокам его будут  клумбы  с дуистым горошком, а
сзади огород: бобы, шпинат, редиска, огурцы, спаржа, репа,  морковь, капуста
и прочее. А в доме -- баба, которая будет держать меня  за фалды, когда меня
потянет  на  золото. Скажите-ка,  ведь  вы  специалист по горной