снова запряг Казана и снова  обвязал  постромки  вокруг  своих  плеч.
Кругом царил безмолвный сумрак, почти как ночью. Пьер  шел  с  компасом  в
руке, и наконец, уже к вечеру, они вышли к просвету в лесной  чаще.  Перед
ними расстилалась равнина, и Пьер радостно указал на нее рукой.
   - Река там, Джоанна, - проговорил он слабым, хриплым голосом. -  Теперь
можем сделать привал и переждать, пока уляжется метель.
   Под густыми ветвями елок  он  установил  палатку  и  принялся  собирать
хворост. Джоанна помогала отцу. Как только они напились кофе  и  поужинали
мясом и поджаренным хлебом, Джоанна вошла в палатку. Без сил упала она  на
свою мягкую постель из ветвей пихты, завернулась вместе с девочкой в шкуры
и одеяла. Сегодня она совсем не разговаривала с Казаном. А Пьер  был  рад,
что она слишком утомилась и не осталась посидеть и поговорить у костра.  И
все же...
   Внимательные глаза Казана  заметили,  как  Пьер  неожиданно  вздрогнул.
Потом встал с саней,  подошел  к  палатке.  Приподняв  входной  полог,  он
просунул внутрь голову и спросил:
   - Ты спишь, Джоанна?
   - Засыпаю, отец. Приходи и ты поскорее.
   - Вот только докурю. Удобно тебе?
   - Да. Я так устала! И спать очень хочется.
   Пьер тихо засмеялся. Он держался руками за горло.
   - Мы уже почти дома, Джоанна. Ты узнаешь нашу реку, Литл-Бивер? Если  б
даже мне пришлось оставить тебя сегодня  одну,  ты  все  равно  смогла  бы
добраться до нашей хижины. Осталось всего сорок  миль.  Ты  меня  слышишь,
Джоанна?
   - Да, да, я знаю...
   - Сорок миль, прямо вниз по  реке.  Тут  не  заблудишься.  Надо  только
остерегаться полыньи.
   - Отчего ты не идешь спать, отец? Ты же устал и совсем болен.
   - Сейчас, только докурю, - снова сказал Пьер. - Джоанна,  ты  напомнишь
мне завтра про полыньи? А то я могу забыть. Их легко различить, потому что
снег и наст над ними белее и они пористые, напоминают губку. Не  забудь...
про полыньи...
   - Хорошо...
   Пьер, пошатываясь, вернулся к костру.
   - Спокойной ночи, дружок, - сказал он Казану. - Пожалуй, пойду спать  к
моим малышкам. Еще два дня... Сорок миль... Два дня...
   Казан наблюдал за ним. Изо всех сил он потянул цепь, и ошейник так сжал
ему горло, что у него перехватило дыхание. Лапы и спина его подрагивали. В
палатке, куда вошел Рэдиссон, спали Джоанна и ее ребенок. Казан знал,  что
Пьер не обидит их, но он предпочитал,  чтобы  старик  оставался  здесь,  у
костра, чтобы можно было лежать и следить за ним глазами.
   В палатке было совсем тихо.  Ближе,  чем  обычно,  раздался  зов  Серой
Волчицы. С каждой ночью она начинала выть все раньше и подходила все ближе
к стоянке. Казану очень хотелось, чтобы она была рядом с ним в  эту  ночь,
но он даже не заскулил в ответ.  Он  не  смел  нарушить  странную  тишину,
царившую в лагере. Он долго лежал неподвижно,  разбитый  и  усталый  после
дневного пути, но заснуть не мог. Пламя  костра  почти  погасло,  ветер  в
верхушках деревьев затих. Густые серые тучи стали уползать куда-то  вдаль,
будто  с  неба  стягивали   тяжелое   покрывало.   Опять   засияли   белым
металлическим светом звезды. Мороз быстро крепчал.
   В ту ночь Серая Волчица не долго искала стоянку. Как  безмолвная  тень,
она шла по следу Пьера Рэдиссона. Казан вновь услышал ее голос уже  далеко
за полночь. Он настороженно  поднял  голову.  Тело  его  было  неподвижно,
только мускулы странно вздрагивали. В голосе Серой Волчицы слышалась новая
жалобная нота - нечто большее, чем простой  зов;  она  извещала!  И  тогда
Казан, одолеваемый страхом и одиночеством, поднял голову прямо  к  небу  и
завыл, как воют свирепые  северные  собаки  у  палаток  своих  только  что
умерших хозяев.
   Пьер Рэдиссон был мертв.



7. СКВОЗЬ ПУРГУ

   Рассвело, когда ребенок проснулся  и  своим  голодным  плачем  разбудил
мать. Она открыла глаза, откинула с лица волосы и увидела  неясный  силуэт
отца в другом углу палатки. Он лежал очень тихо,  и  Джоанна  порадовалась
тому, что он еще спит - накануне  отец  сильно  переутомился.  Она  еще  с
полчаса  пролежала,  шепотом  разговаривая  с  маленькой  Джоанной,  потом
осторожно поднялась, укутала дочку в одеяла и шкуры,  оделась  потеплее  и
вышла из палатки.
   Было уже совсем светло, и Джоанна  облегченно  вздохнула,  увидев,  что
метель утихла. Но холод стоял ужасный. Джоанне  казалось,  что  никогда  в
жизни ей не приводилось бывать на таком морозе. Костер совсем потух. Казан
лежал, свернувшись клубком  и  запрятав  нос  о  собственную  шерсть.  При
появлении Джоанны он поднялся, зябко встряхиваясь. Ногой, обутой в меховой
сапожок, Джоанна разгребла пепел и угли, но  в  костре  не  оставалось  ни
одной искры. Прежде чем вернуться в палатку, она остановилась на мгновение
около Казана и погладила его лохматую голову.
   - Бедный Волк! -  сказала  она.  -  Надо  было  накрыть  тебя  на  ночь
медвежьей шкурой.
   Она вошла в палатку. Тут она в первый раз при свете увидела лицо  отца,
и Казан вдруг услышал страшный, душераздирающий вопль. Джоанна упала  отцу
на грудь, сотрясаясь в безмолвных рыданиях, - даже чуткий слух  Казана  не
мог уловить ни звука.
   Внезапно до ее сознания дошли слова, сказанные отцом накануне  вечером:
о реке, о полыньях, о  сорока  милях,  отделяющих  их  от  дома.  "Тут  не
заблудишься", - говорил он. Значит, он знал заранее!
   Джоанна вернулась к затухшему костру. Сейчас ее  занимала  только  одна
мысль - надо разжечь огонь. Она собрала  немного  березовой  коры,  сверху
положила несколько головешек и пошла в палатку за спичками: Пьер  Рэдиссон
всегда носил их в непромокаемой коробочке в кармане своей меховой  куртки.
Рыдая, Джоанна снова опустилась на колени перед телом отца.
   Когда пламя разгорелось, она добавила еще дров -  из  тех,  что  собрал
накануне отец. Огонь придал ей бодрости. Сорок миль по реке - и они  дома!
Ей предстоит преодолеть это расстояние  вместе  с  дочкой  и  Волком,  Она
повернулась к нему и назвала  по  имени,  положила  ему  руку  на  голову,
повторяя: "Волк! Волк!" Потом дала ему кусок мяса, отогрев его сначала над
костром, и растопила снег для чая. Голода она не испытывала, но, вспомнив,
как отец заставлял ее есть по четыре, а то и по пяти раз в день, с  трудом
съела сухарь, кусок мяса и выпила горячего чая.
   И вот наступила та ужасная минута, которой  Джоанна  так  боялась.  Она
плотно обернула тело отца одеялами, перевязала веревкой.  Потом  погрузила
на сани все оставшиеся одеяла и шкуры и поглубже уложила в  них  маленькую
Джоанну. Свернуть палатку стоило ей огромного труда. Промерзшие веревки не
гнулись, и, когда наконец Джоанна все же справилась с этой  задачей,  одна
рука у нее была вся в ссадинах и  кровоточила.  Положив  палатку  на-сани,
молодая женщина обернулась.
   Пьер Рэдиссон лежал на своей постели из ветвей пихты, а над ним не было
ничего, кроме  серого  неба  и  верхушек  елей.  Казан  стоял  неподвижно,
принюхиваясь. Шерсть на спине его вздыбилась, когда он увидел, что Джоанна
стала на колени перед завернутым в одеяла телом. Когда она снова подошла к
Казану, лицо ее было бледно и будто застыло. Она окинула взглядом тундру -
в ее глазах мелькнуло что-то чужое, пугающее.
   Джоанна впрягла Казана и обернула вокруг своей тонкой талии  постромки,
как это делал отец. Они держали  путь  к  реке,  с  трудом  продвигаясь  в
глубоком, выпавшем накануне снегу. На полпути Джоанна оступилась и упала в
сугроб. Одним рывком Казан был уже рядом с ней и дотронулся холодным носом
до ее лица. На мгновение Джоанна сжала ладонями его косматую голову.
   - О Волк, Волк! - только и сказала она.
   Она продолжала путь, но видно  было,  что  уже  этот  первый  небольшой
переход истощил ее силы. На льду снег был не так  глубок,  но  зато  ветер
усилился и дул с северо-востока, прямо в лицо. Джоанна шла, низко  опустив
голову, и тянула сани в паре с Казаном. Пройдя полмили, она остановилась и
в отчаянии заплакала. Целых сорок миль! Джоанна прижала руки  к  груди  и,
тяжело дыша, повернулась  спиной  к  ветру.  Ребенок  спокойно  спал.  Она
подошла к саням, заглянула под медвежью шкуру. Вид спящего ребенка  придал
ей силы, и она потащила сани дальше. Дважды на  протяжении  четверти  мили
она проваливалась в сугроб.
   Они шли вниз по реке. Когда  на  пути  встретился  участок  непокрытого
снегом льда. Казан тянул сани один. Джоанна шла рядом; грудь щемило, лицо,
казалось, колют тысячи мелких иголок. Она вдруг вспомнила  про  термометр;
он показывал тридцать градусов ниже нуля. И сорок миль пути! Но ведь  отец
говорил, что она вполне сумеет пройти их и не заблудится, что  она  сможет
добраться до дома одна. Джоанна не подозревала, что даже отец побоялся  бы
идти на север в такой мороз. К тому же ветер выл и  стонал  все  свирепее,
предвещая близкую пургу.
   Лес теперь остался далеко позади, невидимый в сером сумраке  ненастного
дня. А впереди ничего,  кроме  беспощадной  тундры.  Будь  рядом  хотя  бы
деревья, сердце Джоанны не замирало бы от ужаса. Но кругом - только  серая
призрачная мгла: горизонт приблизился, как будто на расстоянии  мили  небо
совсем слилось с землей.
   Снег под ногами опять  стал  глубже.  Джоанна  все  время  высматривала
предательские полыньи, о которых предостерегал отец, но вскоре поняла, что
весь снег выглядит для нее одинаково. Да и смотреть было трудно - от стужи
болели глаза.
   Река расширилась, проходя через небольшое озеро, и тут ветер  ударил  с
такой силой, что Джоанна еле  передвигала  ноги.  Казану  пришлось  одному
тащить сани.  Теперь  даже  неглубокий  сугроб  был  для  женщины  трудным
препятствием. Она начала отставать.  Казан  медленно  продвигался  вперед,
напрягая все свои силы. К тому времени, как они снова вошли в русло  реки,
Джоанна плелась позади саней по следу, проложенному Казаном.  Она  уже  не
могла тянуть вместе  с  ним.  Ноги  ее  все  больше  и  больше  наливались
свинцовой тяжестью. У нее была лишь одна надежда - дойти до  леса,  успеть
дойти до леса. Если они не доберутся до леса в ближайшие полчаса,  она  не
сможет идти дальше. Только мысль о ребенке заставляла ее двигаться вперед.
Она упала в сугроб. Казан  и  сани  представлялись  ей  темными  туманными
пятнами. И вдруг до ее сознания дошло, что они уходят. Они  были  всего  в
двадцати шагах, но Джоанне почудилось, что они уже очень-очень далеко.
   Казалось,  прошло  бесконечно  много  времени,  прежде  чем  она  снова
поравнялась с санями. Пройдя еще несколько шагов, Джоанна со стоном  упала
на них. Больше она уже не испытывала тревоги. Зарывшись  лицом  в  мех,  в
который был завернут ребенок, она вдруг почувствовала, что ей стало тепло,
по-домашнему тепло и уютно. Потом  все  как  будто  пропало,  все  окутала
глубокая ночь.
   Казан остановился. Потом подошел к саням и сел подле  Джоанны,  ожидая,
когда она пошевелится и заговорит. Но она лежала неподвижно.  Казан  сунул
нос в ее распущенные волосы и заскулил. И вдруг  он  поднял  голову,  стал
принюхиваться к ветру. Этот ветер принес ему знакомый  запах.  Казан  стал
толкать носом Джоанну, но она не шевелилась. Тогда он пошел вперед,  встал
перед санями, готовый тянуть, и оглянулся на Джоанну. Но  она  по-прежнему
не двигалась и молчала. Теперь Казан уже не скулил, а громко, взволнованно
залаял.
   Запах, который принес с собой ветер, стал на мгновение сильней, и Казан
дернул постромки. Полозья примерзли к снегу, ему пришлось налечь изо  всех
сил, чтобы сдвинуть сани с места. Потом Казан еще дважды останавливался  и
нюхал воздух. В третий раз большой снежный сугроб  преградил  ему  дорогу.
Казан снова вернулся к Джоанне и заскулил,  пытаясь  разбудить  ее.  Потом
опять потащил сани и шаг за шагом  перетянул  их  через  сугроб.  Началась
полоса чистого льда, и Казану удалось немного отдохнуть. Ветер  на  минуту
стих, но запах доносился сильнее, чем раньше.
   В конце полосы чистого льда на берегу показался просвет  в  том  месте,
где в основное русло впадал ручеек. Будь Джоанна в сознании, она заставила
бы Казана идти прямо вперед. Но теперь Казан повернул к ручью и в  течение
десяти минут без устали пробивался через снег, все чаще и чаще скуля, пока
вдруг радостно не залаял.  Впереди,  у  самого  берега,  стояла  небольшая
хижина, из ее трубы шел дым. Этот запах ветер и донес до Казана. К  дверям
хижины вел крутой подъем; Казан из последних сил дотянул свой груз наверх.
Потом сел около саней, запрокинул косматую голову к небу и завыл.
   Дверь отворилась, из хижины вышел мужчина. Красные,  воспаленные  глаза
собаки внимательно следили за ним, пока он бежал к саням. Вот он склонился
над Джоанной, испуганно вскрикнул... Ветер затих, и из груды меха раздался
приглушенный плач малютки.
   Казан был совсем измучен,  силы  его  иссякли.  Лапы  были  изранены  и
кровоточили. Он лег в упряжке. А мужчина отнес Джоанну и ребенка в теплую,
обжитую хижину.
   Несколько минут спустя он снова вышел. Подошел к Казану и  взглянул  на
него.
   - Подумать только, - сказал он, - справился с этим совсем один!
   Без малейшего страха он наклонился к Казану, выпряг его и повел к двери
хижины. Казан только на одно мгновение заколебался, прежде чем переступить
порог. Ему вдруг показалось, что сквозь стоны и  завывания  пурги  донесся
зов Серой Волчицы.
   Потом дверь хижины закрылась за  Казаном.  Он  лег  в  темном  углу,  а
мужчина стал что-то варить на горячей печке. Прошло немало времени, прежде
чем Джоанна поднялась с кровати, куда  мужчина  уложил  ее.  Потом  хозяин
хижины заставил Джоанну поесть, и некоторое время они разговаривали. После
этого человек завесил большим одеялом  кровать,  на  которую  снова  легла
молодая женщина, а сам сел возле печки.  Казан  бесшумно  пробрался  вдоль
стены и заполз под кровать. Долго  еще  он  слышал  всхлипывания  Джоанны.
Затем все стихло.
   На следующее утро, когда мужчина открыл  дверь,  Казан  выскользнул  из
хижины и помчался в лес. На расстоянии полумили он  напал  на  след  Серой
Волчицы и позвал ее. С замерзшей реки донесся ответ, и  Казан  побежал  на
голос подруги.
   Тщетно пыталась  Серая  Волчица  увлечь  Казана  в  их  прежние  места,
подальше от жилья и запаха людей. В то же утро Казан  видел,  как  мужчина
запряг своих собак, усадил в сани Джоанну с ребенком и закутал их  в  мех,
как это раньше делал Пьер. Казан весь  день  наблюдал  за  ними  с  лесной
опушки, а потом шел по следам упряжки; Серая Волчица кралась позади  него.
Они так и шли до самой темноты, и, даже когда на проясневшем  после  пурги
небе зажглись звезды и взошла луна, человек все продолжал погонять  собак.
Уже совсем  поздно  ночью  они  добрались  до  другой  хижины,  и  человек
постучался.  Вспыхнул  свет,  открылась   дверь,   послышались   радостные
возгласы. Казан наблюдал, спрятавшись  в  тени,  потом  вернулся  к  Серой
Волчице.
   А на третий день Джоанне удалось заманить Казана в хижину. Это  было  в
тот день, когда муж ее вернулся с замерзшим телом Пьера Рэдиссона. Молодой
человек первый увидел буквы на ошейнике Казана, и с тех пор они с Джоанной
стали звать его по имени.  Казан  понимал,  что  этот  мужчина  дорог  для
Джоанны, и потому терпеливо сносил его присутствие.
   В полумиле  от  хижины,  на  вершине  большой  скалы,  которую  индейцы
называли Скалой Солнца, Казан  и  Серая  Волчица  нашли  себе  пристанище.
Отсюда они уходили охотиться на равнину. Часто к ним наверх долетал  голос
женщины:
   - Казан! Казан! Казан!..
   И много раз в  течение  долгой  зимы  Казан  то  убегал  к  хижине,  то
возвращался к Серой Волчице.
   Потом пришла весна, а с ней - великие перемены.



8. ВЕЛИКИЕ ПЕРЕМЕНЫ

   Скалы, холмы и долины утратили свой  жесткий  зимний  блеск,  почки  на
тополях готовы были вот-вот лопнуть.  Аромат  пихты  и  ели  становился  с
каждым днем все острее, повсюду - на равнине и в лесах -  запели  весенние
потоки, прокладывая себе путь к Гудзонову заливу. А на  самом  заливе  уже
трещали и ломались ледяные поля. Лед с грохотом  проталкивался  через  Роз
Уэлкем - эти ворота Арктики, - и поэтому с апрельским ветром долетало иной
раз холодное дыхание зимы.
   Скала укрывала Казана от ветра - в этот солнечный уголок не долетало ни
дуновения. Ему еще никогда не бывало так хорошо, как  теперь.  Он  спал  и
видел сны.
   Серая Волчица лежала рядом, распластавшись на животе и вытянув передние
лапы. Ноздри и уши у нее были настороже,  потому  что  в  теплом  весеннем
воздухе, кроме запаха пихт и елей, чувствовался  еще  человеческий  запах.
Она с беспокойством поглядывала на  спящего  Казана.  На  ее  серой  спине
шерсть вставала дыбом, когда она видела, как  щетинится  шерсть  на  спине
Казана. Она принималась тихо скулить, когда у него  вздергивалась  верхняя
губа и он  рычал,  обнажая  длинные  белые  клыки.  Но  чаще  Казан  лежал
спокойно, только подрагивали мускулы лап и морды, а это  всегда  означает,
что собака видит сон.
   Но вот где-то в долине из дверей  хижины  вышла  кареглазая  женщина  с
темной косой, перекинутой через плечо, и позвала, приложив ладони ко рту:
   - Казан! Казан!
   Голос этот слабо донесся до Скалы Солнца, и Серая Волчица прижала  уши.
Казан зашевелился, еще через мгновение проснулся и  вскочил  на  ноги.  Он
подбежал к выступу скалы, нюхая  воздух  и  вглядываясь  в  расстилающуюся
перед ним равнину.
   Оттуда снова долетел голос женщины, и Казан шагнул к самому краю скалы,
тихо повизгивая. Серая Волчица неслышно подошла сзади и положила морду ему
на спину. Она уже хорошо знала, что означает этот голос. Страх перед  этим
голосом не оставлял ее ни днем, ни ночью.  Она  боялась  его  больше,  чем
человеческого запаха. С тех пор как она покинула  стаю  и  изменила  своей
прежней жизни ради Казана, этот  голос  стал  для  Серой  Волчицы  злейшим
врагом. Она ненавидела его. Он отнимал у  нее  Казана.  Казан  повиновался
этому голосу, куда бы тот ни звал.
   Ночь за ночью голос выкрадывал ее друга, и  Серой  Волчице  приходилось
одной  бродить  под  луной  и  звездами.  Она  оставалась   верна   своему
одиночеству и ни разу не откликнулась на  охотничьи  призывы  своих  диких
братьев и сестер. Заслышав этот голос,  она  рычала,  а  иной  раз  слегка
кусала Казана, чтобы выказать ему свое  недовольство.  Но  в  этот  вечер,
когда голос послышался в третий раз, она  скользнула  в  темную  расселину
между двумя скалами, и Казану видны были только ее горящие глаза.
   Казан беспокойно забегал по тропке, проложенной  ими  к  вершине  Скалы
Солнца, потом остановился  в  нерешительности.  Вот  уже  два  дня  что-то
беспокоило и волновало его. Это что-то, казалось, было в  воздухе,  потому
что Казан не видел, не слышал и не  чуял  его  -  только  угадывал.  Казан
подошел к расселине и обнюхал Серую Волчицу. Обычно в  таких  случаях  она
ласково повизгивала, но сегодня в ответ лишь сердито огрызнулась.
   В четвертый раз слабо донесся голос, и Серая Волчица  свирепо  зарычала
из темноты своего убежища. Казан подошел к тропе, все еще колеблясь. Потом
начал спускаться. Тропа была узкая, извилистая; протоптать ее могли только
когтистые лапы, потому что огромная Скала Солнца поднималась почти отвесно
на сотню футов над верхушками елей и пихт. Ее голая вершина ловила  первые
лучи солнца утром и последние его отсветы вечером. Серая  Волчица  привела
сюда Казана, и здесь они нашли себе безопасное убежище.
   Очутившись внизу. Казан больше не  колебался.  Он  стремглав  мчался  к
хижине. Инстинкт дикого зверя каждый  раз  заставлял  его  приближаться  к
хижине с осторожностью. Подходил он всегда  неожиданно,  беззвучно.  И  на
этот раз Джоанна вздрогнула от испуга, когда,  подняв  глаза  от  ребенка,
вдруг увидела в дверях косматую голову и плечи Казана. Ребенок в  восторге
запрыгал и,  весело  лопоча,  протянул  к  Казану  ручонки.  Джоанна  тоже
протянула руку.
   - Казан! - произнесла она ласково. - Входи, Казан.