были
расположены к уступкам. Несмотря на то, что в Эгейском  море  в  то  время
находились  две  эскадры  -  одна   английская,   под   началом   адмирала
Кодрингтона,  другая  французская,  под  командой  адмирала  де  Риньи,  а
греческое  правительство  пребывало  на  острове  Эгине,  где   в   полной
безопасности без конца совещалось, турки выказывали  упорство,  в  котором
было что-то поистине угрожающее.
   Впрочем, все объяснилось 7 сентября, когда целая  армада  из  девяноста
двух  турецких,  египетских  и  тунисских  кораблей  вошла   на   обширный
Наваринский рейд. Флот этот вез огромные  запасы  -  все  необходимое  для
экспедиции, которую Ибрагим подготовлял против гидриотов.
   Итак, Анри д'Альбаре решил присоединиться к корпусу волонтеров именно в
Гидре. Этот остров, расположенный возле самой оконечности Арголиды, - один
из самых богатых в Архипелаге. Немало пожертвовав и кровью и деньгами ради
общего дела эллинов, выдвинув таких отважных,  наводивших  ужас  на  турок
моряков-воинов, как Томбазис, Миаулис, Цамадос, обитатели Гидры  очутились
в конце концов под угрозой страшного возмездия.
   Вот почему Анри д'Альбаре не мог дольше  задерживаться  в  Корфу,  если
хотел попасть на Гидру раньше солдат Ибрагима. И он окончательно  назначил
свой отъезд на 21 октября.
   За несколько дней перед тем молодой офицер, как было решено,  явился  к
Элизундо и попросил у него руки дочери. Он не скрыл от  старика,  что  уже
объяснился с Хаджиной  и  ему  осталось  заручиться  лишь  его  согласием.
Хаджина будет счастлива,  если  отец  одобрит  ее  выбор,  прибавил  Анри,
свадьбу отпразднуют по его возвращении. Впрочем, надо  надеяться,  разлука
будет недолгой.
   Банкир знал имущественное положение Анри д'Альбаре, состояние его  дел,
добропорядочность семьи. Никаких объяснений здесь не  требовалось.  Старик
со своей стороны пользовался  безупречной  репутацией,  и  никогда  дурная
молва не касалась его дома. Поскольку  офицер  не  заговорил  о  приданом,
банкир также не упомянул об этом. Что же касается самого  предложения,  то
Элизундо  ответил  согласием.  Он  рад  этому  браку,  который  безусловно
составит счастье его дочери.
   Все это было сказано довольно холодно, но так или иначе  было  сказано.
Элизундо обещал Анри д'Альбаре руку Хаджины и принял благодарность  дочери
с обычной для него сдержанностью.
   Казалось, все складывалось так, как только молодые люди  могли  мечтать
и,  надо  добавить,  как  мог  желать  Ксарис.  Узнав  обо  всем,   добряк
расплакался, как ребенок, и охотно прижал бы офицера к своей груди!
   Между тем Анри д'Альбаре недолго  оставалось  пробыть  с  невестой.  Он
решил отправиться в путь на левантском бриге, уходившем из Корфу на  Гидру
21 октября.
   О том, как Анри и Хаджина проводили последние  дни  в  доме  на  Страда
Реале, легко догадаться без слов. Офицер и девушка не расставались  ни  на
один час. Подолгу разговаривали они  в  низкой  гостиной  в  первом  этаже
мрачного жилища.  Возвышенная  любовь  придавала  этим  невеселым  беседам
волнующую прелость, вносила в них светлые нотки. Обрученные  утешали  себя
тем, что если настоящее пока еще ускользает от них,  то  будущее  -  в  их
руках. О настоящем же они  старались  думать  спокойно.  Бодро,  с  полным
присутствием  духа,  взвешивали  они  все  хорошее  и  дурное,  что  могло
случиться с ними. И по-прежнему горячо говорили они  о  благородной  цели,
вновь призывавшей Анри д'Альбаре.
   Наступил вечер 20 октября, жених и невеста в  последний  раз  повторяли
друг другу то, что было столько раз  уже  говорено,  но  волновались  они,
пожалуй, как никогда. Ведь это был канун отъезда Анри.
   Внезапно в гостиную вошел Ксарис. Он не мог  произнести  ни  слова.  Он
задыхался. Видимо, он бежал, и как бежал! В несколько минут  крепкие  ноги
пронесли его от крепости до Страда Реале, на другой конец города.
   - Что случилось?.. Что с тобою, Ксарис?.. Чем ты  так  взволнован?..  -
бросилась к нему Хаджина.
   - Я только что... узнал! Новость!.. важную... чрезвычайную новость!
   -  Говорите!..  Говорите!..  Ксарис!  -  воскликнул  в   свою   очередь
д'Альбаре, не зная, радоваться ему или тревожиться.
   - Не  могу!..  Не  могу!  -  отвечал  Ксарис,  буквально  задыхаясь  от
волнения.
   - Какое-нибудь военное известие? - спросила Хаджина, беря его за руку.
   - Да!.. Да!..
   - Говори же!.. Говори же скорее, милый Ксарис! -  просила  она.  -  Что
случилось?
   - Турки... сегодня разбиты... при Наварине!
   Вот каким образом Анри и Хаджина узнали о морском сражении 20 октября.
   Шумное вторжение Ксариса привело  в  гостиную  старика  банкира.  Узнав
новость, он не выказал ни удовлетворения, ни досады, только невольно  сжал
губы и нахмурил лоб. А молодые  люди  тем  временем  от  души  предавались
бурной радости.
   Весть о Наваринской битве только что дошла до Корфу. Но не  успела  она
распространиться по городу, как уже по  воздушному  телеграфу  из  Албании
были сообщены подробности о морском сражении.
   Английская, французская и присоединившаяся  к  ним  русская  эскадры  в
составе двадцати семи кораблей  -  всего  тысяча  двести  семьдесят  шесть
орудий, - заперев вход на Наваринский рейд,  атаковали  оттоманский  флот.
Турки, несмотря на численное превосходство (у них  было  шестьдесят  судов
различных размеров, вооруженных тысячью  девятьюстами  девяносто  четырьмя
орудиями), были разбиты. Многие их корабли пошли ко дну,  другие  взлетели
на воздух вместе с экипажем. Теперь в  походе  на  Гидру  Ибрагим  не  мог
рассчитывать на помощь султана с моря.
   То было событие большой важности. Наваринский  бой  сделался  отправным
пунктом нового периода в  истории  Греции.  Три  союзных  державы  заранее
обязались не извлекать для себя никакой территориальной выгоды из разгрома
Порты, и следовало ожидать, что их  совместные  действия  в  конце  концов
вызволят эллинов из-под  турецкого  ига  и  через  некоторое  время  будет
утверждена независимость Греческого королевства.
   Такого мнения придерживались в доме банкира Элизундо. Хаджина,  Анри  и
Ксарис ликовали. Вместе с ними радовались все корфиоты.  Гром  наваринских
пушек возвестил свободу сынам Греции.
   Победа союзных держав - лучше  сказать,  поражение  турецкого  флота  -
совершенно  изменила  планы  Анри  д'Альбаре.  Теперь  Ибрагиму   пришлось
отказаться от задуманного им похода на Гидру. Отныне об этом не могло быть
и речи.
   Стало быть, Анри  д'Альбаре  мог  по-иному  располагать  собой.  Отпала
необходимость присоединяться к волонтерам, спешившим на помощь  гидриотам.
Поэтому он решил остаться в Корфу и  ждать  здесь  естественного  развития
событий.
   Как бы  то  ни  было,  а  судьба  Греции  больше  не  могла  оставаться
неопределенной: Европа не даст ее  раздавить!  Вскоре  на  всем  эллинском
полуострове знамя  независимости  вытеснит  полумесяц!  Ибрагим  удерживал
теперь только центр и приморские города Пелопоннеса, рано или  поздно  ему
придется очистить и последние опорные пункты.
   В какой части полуострова требовались  теперь  услуги  Анри  д'Альбаре?
Полковник Фавье собирался, по-видимому, покинуть  Митилини,  чтобы  начать
наступление на турок, засевших на острове Хиосе, но приготовления к походу
еще не  были  закончены,  и  для  них  требовалось  время.  Следовательно,
торопиться с отъездом не приходилось.
   Так полагал Анри д'Альбаре. Хаджина, разумеется, полностью  соглашалась
с ним. Они решили не откладывать свадьбу. Впрочем, и Элизундо не  возражал
против этого. Бракосочетание назначили через десять дней, то есть на самый
конец октября.
   Трудно передать, что  переживали  влюбленные  накануне  бракосочетания.
Теперь не было и речи об отъезде на войну, где Анри  мог  лишиться  жизни!
Кончились разговоры о  мучительной  разлуке,  когда  Хаджине  пришлось  бы
считать дни и часы! Но самым счастливым в доме, если кто-нибудь может быть
счастливее жениха и невесты, был Ксарис. Он так радовался, будто готовился
к собственной женитьбе! Словом, все были довольны, даже банкир, чье  лицо,
вопреки обычной  холодности,  выражало  явное  удовольствие.  Будущее  его
дочери находилось в надежных руках.
   Венчание решили устроить как можно скромнее и сочли излишним приглашать
на него весь город. Счастье Хаджины и Анри не нуждалось  в  многочисленных
свидетелях.  Но  все  же  торжество  требовало  кое-каких   приготовлений,
которыми и занялись без излишней помпы.
   Наступило 23 октября. До свадебной церемонии оставалась  всего  неделя.
Казалось, пора было уже проститься со всеми страхами и сомнениями. А между
тем произошло событие, которое сильно встревожило бы Хаджину и Анри,  если
бы они узнали о нем.
   В тот день Элизундо среди утренней почты обнаружил письмо, нанесшее ему
внезапный удар. Банкир скомкал его, разорвал и даже сжег, что  говорило  о
крайнем смятении такого, никогда не терявшего самообладания человека,  как
он.
   При этом старик чуть слышно прошептал:
   - Почему это письмо не пришло неделей  позже!  Будь  проклят  тот,  кто
написал его!



5. МЕССИНИЙСКИЙ БЕРЕГ

   Выйдя из гавани Итилона, "Кариста" всю ночь шла на юго-запад, пересекая
Корейский залив. Николай Старкос спустился в свою каюту и оставался там до
утра.
   Дул благоприятный ветер - один  из  тех  свежих  юго-восточных  бризов,
которые преобладают в этих морях главным образом в конце лета и  в  начале
весны - когда средиземноморские испарения проливаются дождем.
   На заре "Кариста" обогнула оконечность Мессинии - мыс Галло,  и  вскоре
последние вершины Тайгета, чередующиеся с крутыми перевалами,  потонули  в
предрассветном тумане.
   Когда стрелка мыса осталась позади, Николай Старкос вновь показался  на
палубе. Прежде всего он бросил взгляд на восток.
   Манийская земля уже скрылась из виду. Теперь на ее месте,  чуть  позади
мыса, высился могучий кряж горы Агиос - Димитриос.
   Капитан протянул руку в  сторону  Мани.  Была  ли  то  угроза?  Или  он
прощался навек с родным краем? Кто знает! Однако взор Николая  Старкоса  в
ту минуту не предвещал ничего доброго!
   Саколева стремительно неслась  под  прямыми  и  латинскими  парусами  и
правым галсом шла теперь на северо-запад. Ветер дул с берега, так что море
благоприятствовало плаванью, и судно быстро набирало скорость.
   "Кариста" оставила слева острова Энус, Кабреру,  Сапиенцу  и  Венетикс,
пролетела через узкий пролив между Сапиенцей и материком и вышла к Модону.
   Теперь  перед  "Каристой"  развертывался  берег  Мессинии  с   чудесной
панорамой  гор   явно   вулканического   происхождения.   Позднее,   после
образования королевства, Мессиния вошла в  состав  тринадцати  номов,  или
провинций,  из  которых  состоит  современная  Греция,  включая   сюда   и
Ионические острова. Но в  описываемую  эпоху  Мессиния  в  зависимости  от
военного счастья переходила то в руки Ибрагима, то в руки  греков  и  была
одним из многочисленных театров военных действий, подобно тому как некогда
она  являлась  ареной  трех  войн,  которые  вела  против  Спарты,   когда
прославились имена Аристомена и Эпаминонда.
   Молча, проверив по компасу  курс  судна  и  убедившись,  что  ничто  не
предвещает перемены погоды, Николай Старкос уселся на корме саколевы.
   Тем временем на носу корабля, вполголоса переговариваясь  между  собой,
собрался весь экипаж "Каристы", состоявший вместе с десятью завербованными
накануне итилонцами примерно из двадцати  человек,  которыми  под  началом
Старкоса командовал простой боцман. Помощник капитана на этот раз  остался
на берегу.
   Шли толки о том, куда направляется маленькое  судно  и  с  какой  целью
следует оно вдоль берегов Греции.  Само  собой  разумеется,  расспрашивали
новички, а отвечали ветераны.
   - Не больно речист ваш капитан Старкос!
   - Да, он слов на ветер не  бросает;  но  уж  коли  заговорит,  держись,
поспевай только поворачиваться.
   - А куда направляется "Кариста"?
   - Этого никто никогда не знает!
   - Что ж! Мы нанялись без уговора и готовы плыть хоть к черту на рога!
   - Что верно, то верно! Куда капитан, туда и мы!
   - Но где уж "Каристе" с двумя маленькими каронадами на носу нападать на
торговые суда Архипелага!
   - Да она и не нападает! Для морской  охоты  у  капитана  Старкоса  есть
другие суда, и на них - все что нужно: и вооружение и оснастка. "Кариста",
как бы это  сказать,  прогулочная  яхта.  Поэтому  и  вид  ее  не  внушает
подозрений:  так  легче  провести  французские,  английские,  греческие  и
турецкие крейсеры!
   - А как же добыча?..
   - Добычу получает тот, кто ее берет. И вас не обойдут в конце кампании!
Не бойтесь, работы всем хватит, а где опасность, там и нажива!
   - Выходит, пока мы в водах Архипелага, дела не будет?
   - Не будет... Так же как и в водах Адриатики, если капитану взбредет на
ум вести нас в ту сторону! Итак, до нового приказа мы - честные моряки, на
палубе честной саколевы, самым честным образом плывем по Ионическому морю!
Но все это изменится!
   - И чем скорее, тем лучше!
   Итак, новые матросы "Каристы" были под  стать  старым  -  их  ничто  не
останавливало.  Раскаяние,  сожаление,  даже   простые   предрассудки   не
обременяли этих приморских жителей Нижней Мани. По правде говоря, они были
достойны того, кто ими командовал, а тот знал, что может  рассчитывать  на
них.
   Но если итилонцы хорошо знали капитана Старкоса, то они вовсе не  знали
его помощника, преданного ему душой  и  телом,  одновременно  и  моряка  и
дельца. Его звали Скопело, он был  родом  с  Чериготто  -  пользовавшегося
дурной  славой  маленького  островка,  расположенного  на  южной   границе
Архипелага между Чериго и Критом. Один из новичков, обратившись к  боцману
"Каристы", спросил:
   - А где же помощник капитана?
   - Его нет на борту, - ответил боцман.
   - Мы его так и не увидим?
   - Увидите.
   - А когда?
   - Когда будет нужно!
   - Где же он?
   - Там, где ему надлежит быть!
   Пришлось удовольствоваться этим уклончивым ответом. Впрочем,  в  ту  же
минуту свисток боцмана  призвал  всю  команду  наверх  -  выбирать  шкоты.
Любопытному матросу пришлось сразу же прекратить расспросы.
   Дело в том, что нужно было держаться еще круче к ветру, чтобы следовать
на расстоянии мили вдоль мессинийского  берега.  Около  полудня  "Кариста"
прошла  в  виду  Модона.  Однако  она  направлялась  не  сюда.  Судно   не
остановилось у городка, построенного на развалинах древней Мефаны, на краю
мыса, чья скалистая оконечность тянется почти до самого острова  Сапиенцы.
Вскоре маяк, стоявший у входа в гавань, скрылся за прибрежными утесами.
   Тем временем саколева дала сигнал. Черный вымпел с красным  полумесяцем
взвился на ноке грот-реи. Но с земли не ответили. И  "Кариста"  продолжала
свой путь на север.
   К вечеру судно вошло на Наваринский рейд - своего рода большое  морское
озеро,  окаймленное  высокими  горами.  На  миг   за   гигантской   скалой
промелькнул город, над  ним  неясной  громадой  высилась  крепость.  Здесь
кончалась    естественная    насыпь,    сдерживавшая    яростные    порывы
северо-западных ветров: Адриатика сыпала их, как из мешка,  на  Ионическое
море.
   Последние  лучи  заходящего  солнца  еще  освещали  горные  вершины  на
востоке; но обширный рейд уже погружался во тьму.
   На сей раз экипаж "Каристы" мог бы подумать, что она собирается войти в
Наварин. Действительно, саколева направилась прямо в пролив Мегало-Фуро, к
югу от узкого острова Сфактерии, протянувшегося  почти  на  четыре  тысячи
метров в длину. Там уже высились два надгробия,  воздвигнутые  на  могилах
двух благороднейших жертв войны: французского капитана  Малле,  павшего  в
1825 году, и -  в  глубине  грота  -  графа  де  Санта-Роза,  итальянского
филэллина, бывшего пьемонтского министра, отдавшего свою жизнь  в  том  же
году и за то же дело.
   Когда саколева уже находилась кабельтовых в десяти  от  города,  она  с
кливером, вынесенным на ветер, легла в дрейф. Теперь на  ее  грот-рее  был
поднят огонек - на этот раз сигнал был не черный, а красный. Но  с  берега
опять не последовало ответа.
   "Каристе" незачем было оставаться на  рейде,  где  в  то  время  стояло
множество турецких кораблей. Ловко лавируя, она обошла расположенный почти
посредине бухты маленький беловатый островок Кулонески. Затем  по  команде
боцмана  шкоты  были  слегка  потравлены,  руль  положен  право,  и  судно
повернуло к берегам Сфактерии.
   На этом островке Кулонески в начале войны, в 1821 году,  греки  обрекли
на голодную, смерть несколько сот турок, хотя  те  сдались  в  плен  после
заверения, что их перевезут на родину.
   Позднее, в  1825  году,  во  время  осады  острова  Сфактерии,  который
оборонял сам Маврокордато, войска Ибрагима в отместку  вырезали  восемьсот
греков.
   Теперь саколева направлялась к проходу Сикиа, шириной в двести  метров,
зажатому между северным берегом  острова  Кулонески  и  мысом  Корифазион.
Только тот, кто хорошо знал его фарватер, почти  недоступный  для  глубоко
сидящих кораблей, мог рискнуть войти в него. Но Николай Старкос  смело,  с
ловкостью опытного лоцмана, обошел скалистые  кручи  побережья  острова  и
обогнул мыс Корифазион. Затем, увидев стоявшую на якоре  в  открытом  море
многочисленную  иностранную  эскадру   -   около   тридцати   французских,
английских и русских судов, - он осторожно миновал ее и под покровом  ночи
снова прошел вдоль мессинийского берега, проскользнув  между  материком  и
островом Продана; на рассвете "Кариста", увлекаемая  свежим  юго-восточным
ветром, проследовала вдоль  извилистого  побережья  спокойного  Аркадского
залива.
   Солнце уже поднималось из-за вершины Итома, откуда взгляду  открывается
территория древней Мессинии, а также безбрежная гладь Корейского залива  и
другого  залива,  названного  Аркадским  -  по   имени   города   Аркадии,
расположенного на его берегу. От лучистого света занимавшегося дня на море
ложились длинные блики, вспыхивавшие всякий раз,  когда  утренний  ветерок
гнал по воде легкую рябь.
   С зарей Николай  Старкос  уже  маневрировал,  стремясь  по  возможности
пройти в  виду  города,  расположенного  в  одном  из  углублений  берега,
который, закругляясь, образовывал обширный открытый рейд.
   Часов в десять утра на корме саколевы появился  боцман  и  замер  перед
капитаном, ожидая приказаний.
   На востоке тем временем разматывался  огромный  клубок  Аркадских  гор.
Селенья на пологих холмах тонули в садах, прячась в густой тени  оливковых
и миндальных рощ; ручьи журчали между купами миртов и  кустами  олеандров,
пробивая себе путь к реке; знаменитые коринфские виноградники, цепляясь за
каждый бугорок, ползли во все стороны, и бесчисленные  их  лозы  покрывали
склоны, не оставляя ни единого пустого клочка  земли;  а  ниже,  у  самого
моря, сверкали красные городские дома - яркие пятна на фоне  темно-зеленой
завесы кипарисов: такой представала великолепная панорама одного из  самых
живописных уголков Пелопоннеса.
   Но по мере приближения к  Аркадии  -  древней  Кипариссии,  которая  во
времена Эпаминонда была главным портом Мессинии, а после крестовых походов
-  феодальным  владением  француза  Вилль-Ардуэна,  невыразимо   печальное
зрелище открывалось взору каждого, кто свято чтит воспоминания прошлого, и
будило в его сердце горькие сожаления.
   Два года  назад  Ибрагим  разрушил  город,  умертвил  детей,  женщин  и
стариков!  В  развалинах  лежал  старинный  замок,  возведенный  на  месте
античного Акрополя; в развалинах  -  опустошенная  фанатиками-мусульманами
церковь св.Георгия; в развалинах - жилые дома и общественные сооружения!
   - Сразу видно, что тут побывали  наши  друзья-египтяне!  -  пробормотал
Николай Старкос, чье сердце даже не сжалось при виде этих разрушений.
   - А теперь здесь турки хозяева! - откликнулся боцман.
   - Да... надолго... надо надеяться, навсегда! - прибавил капит