тебе правду и  положиться
на тебя. Понимаешь, сердце мое обливается кровью,  когда  я  вижу,  что  с
человеческими созданиями обращаются как со  скотом.  Поэтому  я  собрал  в
ведерке кое-что из еды, чтобы отдать самым достойным из  этих  несчастных.
Ты поднимись быстренько по трапу и пройди  к  каюте.  В  ней  никого  нет,
помощник на вахте, а ведерко стоит сразу за дверью.
     На то, чтобы забрать ведерко и вернуться, у меня ушло минут пять  или
десять, но, когда я достиг конца трапа,  из  темноты  протянулась  рука  и
затащила меня за переборку. Голос Ника прошептал мне на ухо,  чтобы  я  не
двигался с места. Очевидно, Ник шел за нами  до  носового  люка,  а  потом
подождал, когда я пройду на корму, и спустился по трапу.
     В колеблющемся свете фонаря я увидел Сильвера. Он шептался о чем-то с
Пью, и Хендс тоже пододвинулся к ним, насколько позволяла цепь. Мы с Ником
напрягли слух до предела, но смогли уловить только два  слова:  "Флинт"  и
"Порт-Ройял".
     Наконец Сильвер выпрямился и крикнул:
     - Бен, ты здесь?
     Ник живо поднялся вверх по трапу, успев сказать,  чтобы  я  сразу  же
привел Сильвера к нему.
     Я прошел к Джону и подал ему ведерко, которое затем перешло в руки  к
Пью.
     Сильвер громко произнес:
     - Ну вот, поделите это с соседями, а завтра получите еще -  для  тех,
кто этого заслуживает.
     - Господь да благословит вас, мистер Сильвер, - отозвался Черный Пес.
- Никто из нас никогда не забудет вашу доброту - верно, парни?
     Послышалось одобрительное бормотание, однако что-то подсказывало мне,
что все это говорится для меня, а не для Сильвера.
     Как только мы поднялись и заперли люк, я  сказал  Сильверу,  что  Ник
ждет его. Он сразу же подчинился. Ник сидел на своем рундуке  и  попыхивал
сигарой.
     - Сильвер, - начал он резким тоном, едва я прикрыл дверь. -  Вы  сами
расскажете, какое дело задумали, или мне обратиться к капитану?
     Надо было в эту минуту видеть лицо Сильвера. Выражения сменялись одно
за другим, пока не застыла на лице смесь грусти и печального удивления.
     - Добро, мистер врач, - вымолвил  он  наконец.  -  Чувствую,  что  вы
раскусили меня, и поделом  -  не  пытайся  провести  такого  образованного
джентльмена, как вы!
     - Ладно, ладно, - ответил Ник со смехом в  голосе.  -  Итак,  сколько
человек вы отобрали для себя?
     Сильвер не спеша сел; он успел полностью овладеть собой.
     - Лучше говорить все как  есть,  раз  вы  меня  обошли.  Могу  только
добавить, что вы не проиграете, если поладите со мной,  мистер  Аллардайс.
Дело обстоит несколько сложнее, чем вы думаете. Двое из тех, что гниют там
внизу а кандалах, мои старые корабельные товарищи. А я не  такой  человек,
чтобы отвернуться от друзей, застрявших на подветренном берегу, вот  какое
дело, мистер врач!
     - Которые двое?
     - Габриэл Пью и Израэль Хендс, - ответил Сильвер  без  запинки.  -  Я
плавал с ними обоими на борту "Королевской  удачи",  со  вторым  года  два
назад, когда было покончено с Эдом Тичем,  и  Хендс  явился  без  гроша  в
кармане на Нью-Провиденс!
     - Насколько мне известно, - ухмыльнулся Ник,  -  "Королевская  удача"
была пиратским судном, а Нью-Провиденс - заповедным краем пиратов, где они
могли сбывать добычу, не опасаясь нескромных вопросов?
     Сильвер даже не сморгнул.
     - Совершенно верно, - сказал он. - Как и то, что у вас острый глаз  и
хорошая память. Да только вы, похоже, никогда  не  слыхали  о  королевской
амнистии,  которой  я  воспользовался  с  большинством  членов  берегового
братства.
     С этими словами он достал из кармана и бросил на стол грязный  свиток
пергамента.
     Свиток был испещрен буквами, написанными рукой  какого-то  законника;
внизу красовалась большая красная печать, потрескавшаяся и  обломанная  по
краям, но сохранившая рисунок королевского герба.
     Ник внимательно изучил пергамент, и раз уж я взялся поведать вам все,
что знаю о золотой поре карибских флибустьеров, стоит, пожалуй, рассказать
поподробнее об "индульгенции Вудса-Роджерса".
     Капитан Вудс-Роджерс стал губернатором нескольких островов Карибского
моря лет за сорок до событий, о которых я вам говорю. Ему удалось склонить
английского короля на то, чтобы объявить полную амнистию всем, кто  бросит
разбойный промысел и вместо этого займется колонизацией заморских  земель,
став частным плантатором или торговцем. Пиратам разрешалось сохранить  все
добытое имущество: корабли, золото, серебро, драгоценности...
     Большинство членов берегового братства воспользовалось прощением, и в
той части света пиратство прекратилось на много лет. Конечно,  как  только
Вудс-Роджерс умер, все началось  сначала.  Время  от  времени  губернаторы
Ямайки и других владений объявляли новые амнистии, но все  они  назывались
по имени первого человека, которому эта мысль пришла в голову.
     - Слыхал я об "индульгенциях", но  вижу  впервые!  -  сказал  Ник.  -
Однако мне непонятно:  если  амнистия  объявлена  для  всех,  почему  ваши
приятели до сих пор в кандалах?
     -  Находятся  люди,  -  произнес  Сильвер  назидательно,  -   которым
недостает ума воспользоваться  милостью  Его  Величества  и  начать  новую
жизнь. А вот я, сами видите, распростился  с  прошлым  и  занялся  честным
промыслом, как записано на этом клочке бумаги.
     - А капитану Айртону известно об этом? - спросил Ник.
     - Нет, сэр, - отчеканил Сильвер. - Я решил, что ему  это  незачем.  И
давайте договоримся сей же час, что все будет шито-крыто. Там внизу  сидят
двое добрых моряков, которые пригодятся мне, когда я обзаведусь кораблем.
     - Но ведь вы можете просто купить их, - заметил Ник.
     - Нет, сэр, не могу, -  возразил  Джон.  -  Шкипер  сказал,  что  все
каторжники на корабле  уже  расписаны  по  плантаторам  Северной  и  Южной
Каролины.
     - Что же вы намерены сделать? - спросил Ник.
     - Помочь им  сняться  с  якоря,  когда  мы  зайдем  за  провиантом  в
Порт-Ройял, - ответил Сильвер прямо. - Они мне нужны, и я добьюсь своего -
это мой долг перед друзьями!
     - Вы, видно, очень доверчивый человек, что делитесь  со  мной  своими
планами, - медленно произнес Ник.
     - Нет, сэр, вы ошибаетесь, - Сильвер осклабился. - Вы извините  меня,
но мне сдается, что с вами можно поладить. Двадцать гиней за молчание!
     Ник расхохотался.
     - А если я пообещаю вам молчать совершенно бесплатно? - предложил он.
     Глаза Сильвера сузились.
     - Одно из двух, мистер Аллардайс. - Либо вы на редкость  великодушный
джентльмен, либо знаете сами, почем фунт лиха! Итак, по рукам, сэр?
     - Только эти двое? - спросил Ник.
     - Только двое, провалиться мне на этом месте! - воскликнул Сильвер.
     Отсюда  все  и  началось:  у  меня  на  глазах  Ник  Аллардайс,   сын
приходского священника, и Джон Сильвер, пират и работорговец,  ударили  по
рукам и стали, так сказать, птицами одного полета...
     После той ночи они с Сильвером редко разлучались.
     ...Но  вот  настал  долгожданный  день,  когда   мы   услышали   крик
впередсмотрящего:
     - Земля!
     Мы подошли к  первому  из  множества  островов,  протянувшихся  вдоль
горизонта, словно изумруды по краю огромной синей чаши.  А  вслед  за  тем
показался ослепительно белый Порт-Ройял, и  мы  бросили  якорь  на  рейде,
окруженные кораблями всех размеров и всех наций.
     Плоскодонные лодки с командой из чернокожих негров или  бронзоволицых
метисов, а в лодках  целые  горы  дынь,  апельсинов,  гранатов,  при  виде
которых текут слюнки... В обширном полукруге залива огромные  корабли  под
английским, французским, голландским или испанским флагом, с  зарифленными
парусами... Шхуны, люгеры,  шнявы,  барки,  бриги,  ялики...  Неиссякаемый
поток людей, перекликающихся на дюжине различных языков. А  краски,  Джим!
Ярко-красные мундиры морской пехоты, золотистый песок за  полосой  прибоя,
слепящая глаз белизна правительственных зданий вдоль пристани,  серебряные
блики на оружии часовых на крепостном валу и  на  металлических  пуговицах
нарядно одетых мужчин. Добавьте к  этому  огненно-красные  и  желтые  юбки
мулаток с корзинами на голове. А в  громоздящемся  за  набережной  городе,
дома  которого  точно  расталкивали  друг  друга,   спеша   спуститься   к
прохладному берегу, - дьявольский разгул...
     Но подлинное лицо города открылось мне лишь потом,  а  в  то  утро  я
переживал, быть может, самые счастливые часы моей грешной жизни.
     Сильвер был моим первым проводником по городу. Он был в  ударе,  весь
излучал дружелюбие и охотно  рассказывал  обо  всем,  что  нам  попадалось
навстречу. Так мы бродили час или два;  вдруг  откуда-то  вынырнул  рослый
негр и сунул Сильверу клочок бумаги, а сам замер на месте,  словно  ожидая
ответа.
     Сильвер прочел записку, прищурился, затем хлопнул  меня  по  плечу  и
попросил обождать его на молу, около которого стоял наш корабль.
     - У меня срочное дело, - объяснил он торопливо. - Речь идет о  судне,
которое я могу приобрести очень дешево, только надо не мешкать.
     Он пересек набережную и исчез в кабачке, меньше чем в  кабельтове  от
того места, где его остановил негр. Вряд  ли  я  стал  бы  задумываться  о
случившемся, если бы не заметил, как Сильвер на секунду замер  у  входа  в
кабачок  и  воровато  осмотрелся  по  сторонам.  Он  был   весь   какой-то
подобравшийся и напряженный, точно охотничий пес перед норой.
     Странное поведение Джона заставило меня насторожиться. Я сказал себе,
что в этой записке речь шла скорее о двух висельниках  с  пушечной  палубы
"Моржа", чем о будущем  судне  господина  Сильвера.  Иначе  зачем  бы  ему
проверять, что никто из нашей команды не  видит,  как  он  идет  заключать
сделку?
     И я решил  последить  за  Сильвером  -  выждал  минуту-другую,  потом
направился к улице Форт-Кос, чтобы подойти к кабачку с другой стороны.
     Совершив обходной маневр, я очутился возле  нагретой  солнцем  задней
стены кабака. Между грубо  обтесанными  бревнами  зияли  широкие  щели,  в
которые могла бы пролезть крыса. Людей у этой  стены  было  немного,  и  я
уселся подле стены, время от  времени  заглядывая  в  щель.  Я  не  боялся
вызвать подозрений - здесь на каждом шагу сидели бездельники.
     Не могу сказать, чтобы увиденное и услышанное в тот  раз  подтвердило
мои догадки.
     Сильвер сидел за столиком у дальней стены, и вместе с ним  еще  двое,
моряки  с  виду.  Такой  зловещей  парочки  мне  никогда  не   приходилось
встречать. Зная кое-что о прошлом Сильвера, я без труда догадался, что это
флибустьеры, и притом главари, судя по одеянию одного из них.
     Именно он в первую очередь привлек мое внимание.  Бросались  в  глаза
его могучее сложение и высокий рост; широкие плечи и узкие бедра  обличали
человека, умеющего не только нанести мощный  удар,  но  и  ловко  уйти  от
ответного выпада. На нем был выгоревший красный  камзол,  вроде  тех,  что
носят кавалеристы, и поношенные, но еще прочные  флотские  сапоги,  плотно
облегающие икры. Поверх шелкового кушака с  длинными  кистями  он  затянул
широкий пояс с пряжкой и  четырьмя  зажимами,  в  которые  были  вставлены
пистолеты. Голубая батистовая рубаха с открытым воротом потемнела от пота.
Завершался весь этот несколько поблекший наряд простым шерстяным колпаком,
который плотно облегал череп флибустьера, наводя на мысль, что он лысый  и
обычно носит парик.
     Однако больше всего меня поразила не одежда, а лицо  этого  человека.
Продолговатое, по-лисьему коварное, оно все было усеяно темными точечками.
     Разумеется, он  не  родился  с  таким  лицом;  говорили,  что  Флинта
изуродовало взрывом, который едва не отправил его на тот свет  и  испещрил
порошинками все лицо от лба до шеи.
     Мне всегда казалось самым страшным во Флинте не лицо, не голос и даже
не жуткое хладнокровие, а его смех.  Когда  Флинт  смеялся,  наступал  час
вспомнить про катехизис и перебрать в памяти все свои прегрешения,  потому
что смеялся он редко, а если смеялся,  то  это  означало,  что  кто-то  из
окружающих может не спеша собираться в путь на тот свет. Смех  Флинта  был
какой-то особенный, утробный, ни один звук не вырывался при  этом  из  его
горла, и лицо оставалось совершенно неподвижным, только плечи тряслись.
     Второй пират обладал далеко не такой выразительной внешностью, хотя и
обращал на себя внимание добротной морской одеждой и чистым бельем. Из-под
надвинутой на лоб треуголки торчал большой нос с горбинкой -  единственная
примечательная  черта  его  широкого  обветренного  лица.  Возраст  Флинта
невозможно было определить, этот же выглядел лет на сорок; его можно  было
принять за владельца  небольшого  морского  судна  или  жемчугопромысловой
шхуны. Вообще, казалось, он попал в эту компанию случайно.
     Все трое переговаривались вполголоса, и было видно, что речь  идет  о
весьма серьезном деле. Вдруг занавес около них раздвинулся,  и  вошел  еще
один человек. Он нес  чашу  с  пуншем,  за  край  которой  были  зацеплены
изогнутыми ручками медные кружки.
     Сильвер приветствовал его с большим радушием, дружелюбно похлопав  по
спине. Я услышал, что он назвал его Дарби. И до чего же этот  человек  был
не похож на троицу за столом: низкорослый, кривоногий и горбатый - словом,
жалкий калека с бессмысленным выражением глаз, какое бывает у полоумных.
     Он вяло улыбнулся в ответ  на  приветствие  Сильвера,  но  ничего  не
сказал, только издал какие-то кудахтающие звуки. Позднее я узнал,  что  он
немой. За несколько лет до того он попал в  плен  к  испанским  пиратам  с
острова Тортуга и доставил  им  развлечение  на  один  вечер,  после  чего
бежал... с отрезанным языком.
     Это был Дарби Мак-Гроу, тот самый, к которому я взывал голосом Флинта
в день решающей стычки на плече Подзорной Трубы. Дарби принадлежал  Флинту
душой и телом.
     Вы не ошиблись, Джим, если предположили, что второй спутник Флинта, в
черной суконной одежде, был Билли Бонс, тот  самый  старый  морской  волк,
который доставил вам  и  вашим  друзьям  столько  неприятностей,  но  зато
подарил такое богатство.
     Негр, стоявший на страже у входа, был человеком Билли - беглый раб  с
флоридских плантаций, известный в Порт-Ройяле под кличкой Большой Проспер.
Он был беззаветно предан Бонсу, спасшему  его  от  погони,  когда  беглеца
настигали волкодавы. Негр следовал за Бонсом как тень, готовый убить  даже
самого Флинта по первому знаку Билли.
     Это был удивительный человек и непревзойденный боец.  Он  пользовался
необычным оружием - деревянным молотом с железными  нашлепками  и  длинной
рукояткой. Своим молотом он орудовал с такой легкостью,  словно  это  была
зубочистка, сшибал по три человека разом, а то и больше.  Большой  Проспер
всегда шел во главе абордажников.
     Мне не пришлось долго подслушивать; распив пунш, все трое поднялись и
прошли следом за Дарби во внутреннюю комнатку за  занавесом.  Видно,  речь
пошла о таких делах, которые они предпочитали обсуждать в  более  укромном
месте...
     Возвратившись на корабль, я  рассказал  Нику  обо  всем  случившемся,
однако он лишь потрепал меня за ухо и сказал,  что  Сильвер,  конечно,  не
овечка, но ведь и убийство не лучше (имея в виду  нас)  -  так  по  какому
праву я шпионил за ним?
     Я забрался на свою койку и попытался осмыслить виденное  и  слышанное
за этот день. Однако  прогулка  на  берегу  после  трехмесячного  плавания
утомила меня больше, чем я думал.
     ...Очнувшись от сна, я вышел на палубу и увидел, что  давно  наступил
день. В этот момент судовая лебедка  подняла  полдюжины  больших  бочек  с
грузовой баржи и опустила их  в  кормовой  трюм.  Стояла  ясная  солнечная
погода, с моря дул освежающий бриз. Я протер глаза, прогоняя остатки  сна,
и окинул взором залив. Ничто не говорило  мне,  Джим,  что  это  последнее
утро, которое я встречаю как человек с незапятнанной совестью.




                       ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПИРАТ ПОНЕВОЛЕ


                                    1

     Большую часть этого дня мы с Ником провели вместе на берегу.
     Ник был очень ласков, разговаривал со мной, как  с  братом,  убеждал,
что мне недолго горевать из-за неприятностей, которые он на  меня  навлек,
наш побег и для меня обернется началом новой жизни, о какой я не мог бы  и
мечтать в Англии.
     Я собрался с духом и задал ему вопрос, который тревожил меня вот  уже
неделю, если не больше, - каким способом, по его мнению,  Долговязый  Джон
освободит своих друзей, Хендса и Пью. Он ответил мне без околичностей, что
Сильвер спрятал  напильники  в  объедках,  которые  я  отнес  в  трюм,  и,
наверное, оба уже освободились от кандалов и только ждут  удобного  случая
бежать с корабля. И конечно, Сильвер придумал,  как  выпустить  их  из-под
палубы;  недаром  он  вызвался  быть  посредником  между  квартирмейстером
"Моржа" и корабельным поставщиком и так  пристально  следил  за  погрузкой
бочек в кормовой трюм. Поэтому Ник и решил сойти на берег. Он  предпочитал
быть в стороне, если что-нибудь сорвется и Сильвера накроют с поличным.
     Ответ Ника успокоил меня, и я не  стал  больше  ломать  себе  голову:
какое нам дело до затеи Сильвера!
     Мы вернулись на корабль на закате и узнали, что все припасы  получены
и через два дня поутру мы отчаливаем. Хендс и Пью все  еще  находились  на
борту, и меня это встревожило, но потом я рассудил,  что  Сильвер,  скорее
всего, дожидается темноты,  чтобы  выпустить  их  через  кормовой  трюм  и
незаметно переправить на берег.
     ...Проснулся я от  страшного  вопля.  Было  еще  темно,  до  рассвета
оставалось не меньше двух часов. Ночь выдалась безлунная,  и  я  не  видел
койки Ника, не знал даже -  на  месте  ли  он.  На  корабле  царила  дикая
сумятица, слышались крики,  топот  бегущих  ног,  звон  металла  и  редкие
выстрелы.
     Наконец я собрался с духом и  высек  огонь  кремнем,  который  всегда
лежал у меня под рукой на полочке. При первой же вспышке я разглядел Ника,
он сидел на бочонке у самой двери, бледный как  мел.  Выражение  его  лица
испугало меня еще больше, чем зловещий шум на палубе.
     - Оставайся на своей койке, Бен, - резко  произнес  Ник.  -  Выходить
наружу сейчас равносильно смерти!
     - Что случилось? - выдавил я из себя, стуча зубами.
     - Они захватили корабль! - ответил он коротко.
     - Каторжники?
     - Шайка Сильвера!


     Я не представлял себе, как это могло случиться. Корабль стоял всего в
четверти мили от берега, под самыми дулами крепостных пушек. Я  знал,  что
капитан и офицеры охраны - на берегу; они гостили в  доме  губернатора  со
дня нашего прибытия. Но ведь на корабле всегда  оставалось  от  десяти  до
пятнадцати вахтенных, не говоря уж о часовых, число которых ввиду близости
берега  удваивалось  после  захода  солнца.  Другими  словами,  на  палубе
находилось не менее двух десятков караульных с огнестрельным оружием. Даже
если приятели Сильвера освободили половину каторжников, что может  сделать
сотня безоружных,  истощенных  бедняг,  на  которые  смотрят  сквозь  люки
ружейные дула?
     Только я хотел выглянуть в ветровое окошко, как кто-то забарабанил  в
дверь нашей клетушки.
     - Приготовь нож, Бен, будем отбиваться! - буркнул Ник.
     В ту же минуту за дверью раздался голос Сильвера - совсем  не  такой,
каким я привык его слышать до сих пор. В разгар схватки  Джон  ревел,  как
разъяренный бык.
     - Стой, Том! Костоправ тоже часть нашей добычи! Веди ребят на  полуют
и отправьте за борт последних "омаров"!
     Люди Тома сразу  повиновались,  и  я  услышал,  как  Ник  усмехнулся.
Сильвер часто называл его "костоправом" - обычная кличка судовых врачей. А
под  "омарами"  он  подразумевал  солдат,  прозванных  так  из-за  красных
мундиров.
     Финал был коротким... Я услышал несколько выстрелов... Поток брани...
И, наконец, громкий  всплеск.  "Счастливец  тот,  кто  умеет  плавать!"  -
подумал я.