кий камень, Иван взглянул на море,  прикрыв  глаза
ладонью от яркого солнца.
   Что это там на горизонте?! Или показалось ему?.. Юноша протер глаза и
снова посмотрел. Нет, не показалось. На соединившейся синеве моря и неба
далеко-далеко белел парусок. Одним духом слетел Иван с утеса.  Прихватив
из избы заветный мешочек с кремнем и огнивом, он со всех ног помчался на
Крестовый  мыс.  Мишка  тяжелым  галопом  пустился  в  догоню  за  своим
приятелем.
   Тяжело дыша, юноша добрался до приготовленного для костра плавника.
   Через малое время костер загорелся ярким пламенем.  Отвалив  каменную
плиту,  Иван  вытащил  из  ямы,  неподалеку  от  костра,  куски  заранее
приготовленного тюленьего жира и стал бросать его в огонь.
   Высокий столб черного дыма поднялся над островом. Но юноше  казалось,
что этого мало. Все больше и больше бросал он в костер и  дров  и  жира.
Очнулся он только от хриплого крика:
   - Иван, костер зачем?.. увидел разве чего?
   Иван не узнал отца. Лицо  его  было  мертвенно-бледно,  руки  и  губы
тряслись. Глаза смотрели на сына с такой мольбой и с такой надеждой, что
юноше сделалось не по себе. Тут же стоял  растерянный  Степан.  Оба  они
увидели дым и прибежали к костру.
   - Парус, отец!.. Да гляди на море-то... Зачем на меня глядишь?
   - Парус... Ванюха... да что это! - Алексей бестолково суетился  около
костра, хватая трясущимися руками то дрова, то куски  жира.  -  А  вдруг
уйдут?.. Не заметят нас!..  Да  что  ж  ты,  Степан?  Ваня,  дров  давай
побольше... ведь парус... люди ведь...
   Алексей вдруг опустился на камень возле костра. Закрыв  руками  лицо,
он громко заплакал. От несдерживаемых рыданий  ходуном  ходило  все  его
тело.
   Шесть лет крепился Алексей, не  выдавая  своих  чувств  ни  сыну,  ни
товарищам. Шесть лет он был для всех примером настойчивости, упорства  и
терпения.  Но  сейчас  сдал,  не  выдержал  Алексей.   Все   горе   его,
беспокойство за жену, за детишек вырвалось наружу, разжалась вдруг рука,
что с железной силой держала сердце шесть долгих лет.
   И Ваня и Степан понимали состояние Алексея.  Отойдя  подальше,  молча
стояли они, стараясь ничем не помешать его чувствам.
   Но вот Алексей поднялся с камня:
   - Простите меня... не думал я, что так...
   - Ну-к что ж, Алексей, у меня тоже водица соленая глаза  застилает...
От счастья это... Ведь дома в  этот  год  будем!  -  быстро  и  радостно
говорил Степан.
   Великий праздник был на душе у поморов. Но скоро они опомнились.
   - Ванюха, ты здесь у костра будешь.  Возьми  вот,  на  копье  вздень,
маши, как лодья ближе будет, - Алексей торопливо сдернул с себя  рубаху.
- А мы со Степаном в зимовье пойдем.  Собрать  добро  надо.  Нищими  нам
домой вернуться нельзя. Дома-то хоть  немного  пожить  бы,  а  с  голыми
руками ежели приедем, опять сразу иди на промысел.


   - Пapyc, отец!


   Иван остался один у костра. Прошло немного времени, и ясно ему стало,
что с лодьи увидели дым. Судно шло теперь к Ледяному мысу.
   Затем, передернув немного паруса, лодья легла курсом  прямо  на  избу
зимовщиков.
   - Гляди, мишка, парус, людей на лодье должно быть много. Поплывем  мы
с тобой скоро в Мезень, домой. Мать, братишек своих  да  сестренку  тебе
покажу...
   Медведь довольно равнодушно смотрел на синее  море,  на  остров,  что
чернел вдалеке, и ничего особенного не замечал. Правда,  далеко  в  море
двигалось что-то белое, похожее на ледяной обломок, но удивишь ли  ошкуя
падуном?
   А юноша все махал пикой с отцовской рубахой да  подбрасывал  дрова  в
ненужный  уже  костер.  И,  видно,  не  только  он  боялся  какой-нибудь
случайности: от зимовья тоже  валил  густой  черный  дым.  Это  старался
Степан, раздул еще один костер.
   Глядя вниз, на залив, Иван любовался  плавно  приближающимся  судном.
Вот на лодье сбавили паруса. Остался один большой парус  на  грот-мачте.
На самом носу три человека возились у якоря. Вдруг юноша заметил, как от
берега отошла "Чайка" и стремительно помчалась навстречу лодье.
   "Наверно, отец, - подумал Иван. - Вот ведь терпел сколько  да  скучал
как, а нам и невдомек было. Как камень твердый был... Ну, теперь  и  мне
тут делать нечего". Бросив еще два-три оставшихся  полена  в  догоравший
костер, Иван стал медленно спускаться к морю.
   Привычная картина была перед его глазами. По-прежнему тоскливо кричат
надоедливые чайки, по-прежнему синеет неоглядная морская даль,  и  яркое
солнышко разливает вокруг приятную теплоту. И изба и сарайчик  стоят  на
прежнем месте. Но по-иному выглядит для него теперь все вокруг. И  изба,
и сарай, и кресты около зимовья стали совсем другими. Все  предметы  как
бы потеряли свое прежнее значение, стали далекими, ненужными.
   Крылатая,  большая  птица,  что  прилетела  из  родных  мест,  сейчас
заслонила собой все.
   Юношу вернул к действительности голос Степана.
   - Ванюха, помогай! Чего стоишь, лодья ведь ждать не будет!  -  кричал
Степан. С охапкой оленьих и песцовых шкур он спускался по  стремянке  из
кладовой. - Вот ведь сколько набралось!
   Оторвавшись от своих мечтаний, юноша  вместе  со  Степаном  торопливо
принялся сносить к самому берегу промысел, накопленный за  долгие  годы.
Много нужно было переносить  добра.  Более  двухсот  пятидесяти  оленьих
шкур, без числа песцовых мехов, десять шкур белого медведя и много  жира
оленьего, тюленьего и нерпичьего; клыков моржовых да шкур морского зверя
тоже немало было.
   Куча на берегу все росла и росла.
   Мишка явно не понимал, в чем дело.  Он  ходил  по  пятам  за  Иваном,
обнюхивал со всех сторон груду шкур и удивлялся. Никогда не  было  такой
сутолоки на зимовке. Да и Иван изменился. И не только Иван, а и  Степан.
Бегут, суетятся... кричат...
   Но вот пришло время забеспокоиться и мишке.  Донес  до  него  ветерок
чужой, незнакомый запах.
   Долго стоял медведь, вытянув морду к  ветру,  жадно  втягивал  воздух
черным кончиком своего подвижного носа.
   Неведомо пахнущий островок появился вдруг у зимовья.

   Глава тридцатая

   ОСВОБОЖДЕНИЕ

   Когда лодья  "Надежда  доброго  согласия"  оказалась  в  виду  Малого
Беруна, людно стало на ее палубе. После долгого  бурного  плавания  всем
захотелось поглядеть на берег.
   Остров все ближе. Вот падуны обмелевшие стали попадаться.
   Изредка мимо судна важно проплывала торосистая стальная льдина.
   Высматривая, где  лучше  пройти,  подкормщик  дед  Никифор  сидел  на
грот-рее и, будучи любителем поговорить, даже оттуда,  с  мачты,  поучал
молодых мореходов:
   - Молодая ледина твоего судна боится: тонка и хила;  а  вот  с  такой
отечной, матерой старухой поздоровкаешься, она тебе  ребро  и  бортовину
выломит. Замечай, ребята: у тороса на плаву только верховище  видать,  а
вся нога в воде. По образу верхушки должно разгадать, широка ли та нога.
Садкое судно близко не води - пропадешь... Дым! -  вдруг  закричал,  как
оглашенный, Никифор. - Дым на острове! Ребята, Амос Кондратьич... А чтоб
тебя!.. - Старик  от  волнения  не  так  слез,  как  свалился  с  мачты,
по-юношески легко поднялся на ноги - и бегом к кормщику.
   А кормщик, и без того уже приложившись к длинной медной трубе,  шарил
глазом по берегу.
   - Амос Кондратьич, люди там... - Никифор поперхнулся и  схватился  за
грудь. - Стар стал...  пых  перевести  не  могу,  ежели  малую  пробежку
сделаю.
   Кормщик опустил трубу.
   - Вижу, Тимофеич, и людей вижу, знаменьем машут... Да кто в последние
годы в этих местах зимовал? Будто и не было  никого.  Держи  на  дым,  -
сказал он рулевому.
   И вот стоит лодья на  якоре  в  тихой  гавани,  покачивается  лениво,
чуть-чуть. Крепкий пеньковый канат надежно  держит  судно.  На  хорошем,
глубоком  месте  стоит  оно,  от  всех  ветров  укрыто,  а  напротив   -
неизвестное зимовье.
   Вся команда на палубе: уж больно интересно, кто это  костер  на  горе
жег. Но вот  к  борту  лодьи  подошла  осиновка  и  на  палубу  поднялся
незнакомый, седой, как куропать, растерянно улыбающийся человек. Молодцы
промышленники сразу окружили его, со всех сторон посыпались вопросы.
   Стоит Алексей у мачты, не знает,  кому  отвечать.  Только  счастливая
улыбка не сходит с его лица.
   Расталкивая всех, к Алексею пробрался дед Никифор.  Подойдя  поближе,
он вдруг остановился в нерешительности:
   - Эге... да это ты, земляк... Алексей Химков...
   - Я, Никифор... - и Химков сделал шаг, чтобы обнять старика.
   Но тут, неожиданно для всех, дед вдруг попятился, стараясь спрятаться
за спины промышленников.
   - Алексей Химков... упокойник... панихид сколько отслужили,  отпетый,
оплаканный... - бормотал он.
   - Да не упокойник я, Никифор, живой пока. - Алексей было к  деду,  но
тут народ расступился, и он увидел второго знакомого, друга  старинного.
К нему шел Амос Кондратьевич Корнилов. Крепко обнялись кормщики.
   - Алексей... сынок, вот ведь свиделись где! А изменился  ты...  седой
не по годам. Вижу, тяжело было.
   Амос Корнилов повел Алексея на корму в свою каюту.
   Долго  говорили  между  собой  кормщики.  Скупыми  словами  рассказал
Алексей про свою трудную жизнь на Груманте.
   Понял все старый Амос, ласково положил на белую голову  Алексея  свою
большую костлявую руку, ободрил, успокоил.
   -  Настасье  твоей,  слов  нет,  тоже  тяжело.  Сколько  лет  ведь  о
"Ростиславе" слыхом не слыхать  было.  Ну,  я  говорил  ей:  знаю,  мол,
Алексея, редкий по  твердости  души  человек,  такой  и  судьбу  в  узел
завяжет, коли во льдах не погиб. Да и сама Настасья правильная,  упорная
жонка. "Жив,- говорит, - мой Алексей, чует сердце, на Груманте он". Ведь
как меня просила пойти сюда... Два раза пытался, да льды не пустили.  Не
в обычай торосовато море было. Знаешь,  поди,  на  грумантские  промыслы
поболе двухсот судов летом выходит, а в эти годы  никто  на  острове  не
бывал, льдов боялись. Я и нынче не собирался, да графа Шувалова  сальная
контора уговорила - новые места зверобоям разведать.
   Кормщики договорились о всех делах.
   -  Ну,  так,  Алеша...  по  рукам.  Больше  никуда  "Надежде  доброго
согласия" ходу нет... Грузи свой промысел на борт, мои молодцы  помогут,
разведывать мне теперь тут нечего, ты за шесть лет все  разузнал,  лучше
не надо. Вот как кончишь грузить свое добро, так и домой, в  Архангельск
поплывем.
   Алексей вышел на палубу и сразу же заторопился на берег.  Теперь  это
снова был крепкий, деятельный человек - такой, каким его  знали  всегда.
Закипела работа. То карбас, то осиновка  подходили  к  лодье  и,  быстро
разгрузившись, уходили  обратно  к  берегу.  Работали  почти  сутки  без
перерыва. На последний карбас грумаланы сложили остатки  своего  скарба,
свое промысловое снаряжение, оружие, домашнюю утварь,  -  все,  что  они
своими руками сделали на острове.
   Но вот настала минута, когда ничего не  осталось  больше  на  острове
Малом Беруне из добра мореходов. Пора им самим в карбас грузиться.
   Сжалось сердце у  зимовщиков.  Не  так  просто  покинуть  место,  где
осталось шесть  лет  жизни,  где  навеки  под  мерзлой  землей  остается
преданный друг, деливший все тяготы одинокого, тяжелого житья!
   Посмотрели они вокруг себя в последний раз и снова промелькнули у них
перед глазами незабываемые картины всех этих шести лет...
   Вот покосившийся небольшой крест над дверями, поставленный Алексеем в
первый же день переселения в новую избу.
   Вот могила Федора с букетиком яркокрасных цветов.
   Лежит брошенная возле пещеры стремянка,  дверь  в  кладовую  осталась
открытой...  А  вон  по  берегу  видны  копища  -  оставленные   оленями
истоптанные ягельные пастбища... Хороша была тут охота!
   А там, далеко, виден  Моржовый  остров.  Памятна  всем  эта  крупинка
русской  земли.  Никогда  не  забудут   поморы   свою   находку,   лодью
новгородскую.
   Еще дальше белеет Ледяной берег.  И  видится  Ивану  грозный  вал  от
падуна, слышится громовый голос Федора...
   Но  вот  застучал  топор.  Это  Алексей  накрепко   забивал   досками
оставленное мореходами осиротевшее жилье.
   Помня свои лишения и, главное, свой страх остаться без огня,  Алексей
положил в избе на видном месте, у печи,  взятые  на  лодье  трутоношу  с
кремнем, огнивом и трутом, охапку сухой лучины. Кадочку соленой  трески,
куль муки, соли на деревянном кружке да жира бочонок не забыли  положить
в избе. Ведь  придется  еще  тут  промышленникам  других  русских  судов
зимовать. Всегда надо об атом помнить мореходу. Всякое может  быть.  Без
огня и без пищи, бывает, остаются люди.
   Звездочку с теленком мореходы порешили оставить на свободе, на родном
острове. Но как  быть  с  мишкой?  Трудно  везти  его:  страшный  больно
медведь. Все же  Алексей  упросил  Корнилова  взять  медведя  на  лодью,
побожился, что не обидит, не тронет никого зверь. На осиновку  зимовщики
не пускали мишку уже давно - тяжек стал, утопить может лодку.  Перевезли
ошкуя с берега на карбасе.
   И "Чайку" свою Иван не забыл, перегнал к лодье.  Погрузили  и  ее  на
палубу.

   Долго стояли на палубе грумаланы и смотрели на свой остров

   Только вышли из залива, засвистел  ветер  в  снастях,  задул  крепкий
побережник. Как угадал ветер, что время  ему  пришло.  Побережник  отнес
лед, и лодья быстро плывет под южным  берегом  Малого  Беруна.  Вот  уже
позади высокий скалистый мыс - весь в трещинах  и  рубцах,  с  остатками
старого снега, будто полосатый. Прошли остров Туманов, с его  выходящими
далеко в море песчаными бугристыми отпрядышами.  Перед  глазами  поморов
открылась величественная картина. Сначала лодья прошла у двух глетчеров,
тянувшихся по нескольку  верст  каждый,  а  потом  засверкал  на  солнце
острыми голубоватыми изломами сплошной ледяной берег.
   Уже четыре часа плыла "Надежда  доброго  согласия"  мимо  сверкающих,
неприступных ледяных скал. То там, то здесь на  пути  лодьи  с  грохотом
отваливались  от  глетчеров  гигантские   падуны   и,   покружившись   в
водовороте, подхваченные  ветром,  медленно  отплывали  от  берега.  Это
холодный остров салютовал своим победителям - русским мореходам.
   Долго стояли на палубе грумаланы и смотрели на свой остров.
   Вот скрылся Ледяной берег... Стали тонуть в глубоком море  прибрежные
крутые  мысы...  Теперь  осталось  на  горизонте   несколько   небольших
темносиних точек  -  самых	 высоких  гор  на  острове,  а  скоро  и  они
потерялись в необъятной морской глади.

   Благополучно вернулись на родину грумаланы. Радостно встретили  своих
родных и близких. Дождалась Настасья своего  мужа,  хоть  и  бедовала  с
детьми на руках. Увидел Алексей ребятишек.
   Много  рассказывали  зимовщики  о  богатствах  своего  острова:   про
тысячные моржовые залежки,  про  большие  оленьи  стада,  про  множество
песцов, голубых и белых.
   На следующий год откупщик сальных промыслов граф Петр Шувалов  послал
к тому острову свое судно - галиот "Николай и Андрей".  Капитан  галиота
нашел и остров и становище поморов на нем.
   Вступив  на  берег,  капитан  назвал  остров  Алексеевским,  в  честь
русского морехода Алексея Химкова, прожившего на нем шесть лет.
   Но напрасно стали бы мы искать на карте Алексеевский остров.  Нет  на
ней и Студеного моря, нет и  Груманта,  нет  Берунов  -  ни  Малого,  ни
Большого. Баренцево море, а не Студеное, написано на карте. Шпицбергеном
назвали Грумант. Остров Эдж, а не Алексеевский остров обозначен там
   Не обратили внимания невежественные правители царской России на труды
поморов. Много славных имен  русских  мореплавателей  было  погребено  в
пыльных архивах и забыто. Много чужих имен незаслуженно попало на  карту
нашей родины
   А народ русский не забывает  и  никогда  не  забудет  подвигов  сынов
своих,   отважных   мореходов   и   землепроходцев.   Не   забудет    он
первооткрывателей Груманта кормщиков Старостиных. Не забудет  Алексея  и
Ивана Химковых, Федора Веригина, Степана Шарапова.