нищем прошумел  гребень.  Теперь
лодка стремительно проваливалась вниз.
   Гигантская ледяная глыба на мгновение скрылась под водой.  Потом  она
выплыла на поверхность, грузно ворочаясь, показывая то один,  то  другой
бок.  В  это  время  вода  сначала  расступилась,  потом  закружилась  в
водовороте и зашумела так сильно, что Ваня  крепко  схватился  за  борта
лодки и низко пригнулся, ожидая, что вал вот-вот обрушится на него.
   Ноги Вани по колено были в воде. У него вырвало волной оба  весла,  и
одно из них больно ударило мальчика в подбородок.
   А Федор преобразился. Выпрямившись во  весь  рост,  стоял  на  корме,
стараясь кормовым веслом удержать "Чайку" носом к зыби.
   - Ваня, - гремел его голос,  -  снимай  шапку,  шапкой  воду  черпай!
Скорее! Другой взводень подходит, зальет нас...
   Ваню не  нужно  было  подгонять,  -  он  бешено  работал  шапкой,  не
оборачиваясь, чтобы не видеть приближавшихся страшных волн.
   Медвежонок тоже почувствовал, опасность. Он совсем  притих  и  только
изредка понимающим взглядом посматривал на своего приятеля.
   Вот прошел второй вал, плеснув немало воды в "Чайку",  затем  третий,
четвертый... Волны постепенно делались все меньше и меньше  и,  наконец,
затихли.
   Федору было видно, как поднялись прибоем волны почти  к  самому  краю
глетчера и с шумом рассыпались, как бежали они вдоль берега, отрывая все
новые глыбы льда на своем пути... Долго еще море не  могло  успокоиться.
Лодка давно уже только покачивалась на волне, а прибой у ледяной  стены,
рассыпаясь брызгами, все шумел и шумел.
   - Ну, Ваня, спаслись-таки, - Федор снял шапку и широко перекрестился.
   - Тебя, Федор, благодарить надо, опять ведь  ты  жизнь  мне  спас.  -
Глаза Вани сделались влажными, он усиленно моргал ими, сдерживая слезы.
   Почему-то вспомнилось, как опасно болен Федор, жалко сделалось  этого
бесстрашного и в то же время такого ласкового богатыря.
   Федор тяжело опустился на банку,  лицо  его  было  мертвенно-бледным,
глаза в глубоких провалах окружали темные круги, скулы, обтянутые кожей,
резко выделялись на похудевшем  лице.  Упрямые  черные  кудри  колечками
прилипли к потному лбу.
   "Не жилец крестный..." - пронеслось в голове у  Вани.  Колючий  комок
все подступал и подступал к горлу. Ваня крепился из последних сил, чтобы
не расплакаться.
   Федор с трудом поднял  голову  и,  смотря  па  мальчика  помутневшими
глазами, еле слышно проговорил:
   - Нехорошо мне, Ваня, ломит всего... Невтерпеж... В обрат греби...
   Ваня бросил последний взгляд на ледяные утесы, на белые осколки льда,
окружавшие упавшую глыбу; она сделалась в несколько раз  меньше,  только
на две сажени выступая над водой.
   - А много льда вглубь ушло, сверху-то только малая  толика  осталась.
Много скал таких на дне стоят, видать, глубины им не хватает.
   Выловив из воды весла, Ваня повернул лодку к Моржовому острову.
   Всю дорогу мальчик думал, стараясь понять, откуда берется на  острове
этот мощный матерый лед, как могут отламываться  и  падать  в  море  его
литые глыбы.
   Вопрос  о  происхождении   глетчерного   льда   действительно   очень
интересен. Рождается этот лед совсем не так,  как  морской  или  речной.
Основную роль здесь играет снег. В тех местах, где снег не  успевает  за
лето растаять, он массами собирается в различных впадинах и  углублениях
поверхности земли.
   Из года в год увеличиваются снежные пласты. Под собственной  тяжестью
снег уплотняется, тает и начинает медленно перерождаться, превращаясь  в
фирновый  лед,  состоящий  из  отдельных  крупных  зерен  белого  цвета.
Смерзаясь, фирновые зерна образуют пузырчатый лед.  Такой  лед  содержит
много пузырьков  воздуха,  застрявших  между  кристаллами.  Наконец  лед
превращается в  голубой,  глетчерный,  состоящий  из  крупных  зернистых
кристаллов, размером с голубиное  яйцо.  Если  при  умеренном  и  теплом
климате  глетчерный  лед  образуется  только  на  высоких  горах,  то  в
Заполярье скопления льда встречаются почти у самого уровня моря.
   Когда углубления заполняются доверху снегом  и  льдом,  лед  начинает
медленно вытекать оттуда, спускаясь все  ниже  и  ниже.  В  умеренных  и
жарких поясах, где линия вечных снегов проходит высоко,  глетчер  вскоре
тает и превращается в бурную горную речку. В Арктике ледники  спускаются
прямо  в  море.  Самое  замечательное  свойство  глетчеров  -   эго   их
способность течь вниз  по  долинам.  Благодаря  пластичности  льда,  они
текут, как обычные реки, только в десять тысяч раз медленнее.
   Конец  ледника  спускается  в  море  и  отламывается.   Из   обломков
глетчерного льда рождаются айсберги, или, по-поморски, падуны.

   Было уже совсем поздно, когда лодка вернулась к Моржовому острову.
   Вкусный запах жареной оленины  заставил  путешественников  вспомнить,
что они давно ничего не ели. От гребли у Вани саднило ладони, тело  было
разбито усталостью, Федор чувствовал себя совсем плохо. С  трудом  вылез
он из лодки и, шатаясь, стал взбираться по камням  к  костру.  Но  когда
мальчик протянул было руку, желая помочь, Федор сказал:
   - Не надо, Иван, сам я, сила еще есть.
   - ...Неоплатные должники мы с сыном перед тобой, Федор, -  дрогнувшим
голосом сказал Алексей, когда Ваня подробно рассказал все, что произошло
на Ледяном берегу.
   Разостлав постели из оленьего меха, грумаланы тесным кружком сидели у
ярко горевшего костра и негромко беседовали о богатом событиями дне.
   Готовый плот, привязанный  к  обломку  скалы,  неподвижно  застыл  на
стеклянной поверхности моря.
   Куча дров из  негодных  в  дело  корабельных  остатков,  сложенная  у
кострка, обещала хороший отдых в тепле и безопасности.

   Глава двадцатая

   ПОМОРСКАЯ БЫЛИНА

   Федор придвинулся поближе к костру, прилег, положив свой  здоровенный
кулак под голову, и неотрывно глядел на огонь.
   - Плавала раньше лодья-то новгородская,  а  сейчас  нам  огонь  дает,
сгорит вот - и кончится все. Была лодья или не было ее, никто не узнает.
И люди так. Вот и мы помрем, кто нас помнить будет?
   - Не прав ты, Федор, не все люди  забывают.  Что  славно  да  велико,
никогда не умрет. Народ всегда помнить будет... Слышал,  небось,  былину
про Олешу да Кирика. Когда жили они, никто не знает, давно это  было,  а
ведь помнит народ...
   Степан задумчиво смотрел на море. Сейчас оно  было  особенно  хорошо.
Было тихо. Совсем - совсем тихо, как может быть лишь на далеких островах
Арктики.
   Синие, почти лиловые дальние берега с  резкими  пятнами  снега  вдруг
неожиданно  под  лучами  низко  склонившегося  солнца   окрашивались   в
нежно-розовый цвет. А море, как живое,  все  время  меняло  свой  вид  и
окраску. Вот  сейчас  перед  глазами  совершенно  бесцветная  стеклянная
гладь. А через минуту по ее поверхности побегут тысячи дрожащих  бликов.
Только прозрачный воздух Ледовитого океана да  полуночное  солнце  могут
создать это неуловимое сочетание тонов.
   - Эх, красота какая, братцы! Гусли бы мне сейчас,  все  бы  отдал  за
них, рвется из души песня... Трудна наша жизнь, тяжела работа в Студеном
море, да разве увидишь красоту такую, на печи  лежа!  Где  еще  на  Руси
места такие есть?.. - Степан в волнении поднялся  с  места,  потом  сел,
закрыв руками лицо.
   Чутким ко всему прекрасному поморам были близки чувства  Степана.  Из
поморов ведь выходило много сказителей, певцов,  музыкантов,  с  большой
поэтической силой воспевавших  свое  Студеное  море,  свои  быстрокрылые
корабли и  свой  тяжелый  труд.  Недаром  любимая  поморянами  пословица
говорила: "Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть".
   - Степан, а ты расскажи былину ту, про Олешу да Кирика. Слыхал  я  не
раз, да не устанешь слушать-то.
   - Расскажи, Степан, - присоединился к просьбе отца и Ваня.
   Степан помолчал, собираясь с мыслями.
   - Ну-к что ж, слушайте, помянем старину нашу. Он  подбросил  в  огонь
несколько кусков сухого дерева, громко  затрещавших.  Сноп  искр  высоко
поднялся в воздух и быстро погас. Смотря куда-то вдаль, как будто  читая
в небе открытое только ему одному,  Степан  размеренно  певучим  голосом
начал:
   - От начала вечных лет обходит широту  земную  с  полуночной  стороны
великопростертое русское океан-море'. Грозно русское  имя  в  полуночных
странах. Крепко стоит Русь на Груманте-острове да на Матке-земле грудами
сынов Студеного моря. И жили у Студеного моря, в богатой Двинской земле,
два друга юных, два брата названых Кирик да Олеша. И была у  них  дружба
милая и любовь заединая.
   Столь крепко братья названые друг друга  любили,  что  секли  стрелою
руку, кровь точили в землю и в  море.  Мать  сыру  землю  и  синее  море
призывали во свидетели. Кирик да Олеша одной
   _______________________________________
   ' Легенда записана Б. В. Шергиным

   водою умывались, одним полотенцем утирались,  с  одного  блюда  хлебы
кушали, одну думу думали, один совет советовали -  очи  в  очи,  уста  в
уста.
   Отцы их по любви морской лодьею владели и детям то  же  заповедывали.
Кирик, старший, стал  покрут  обряжать,  на  промысел  ходить,  а  Олеша
корабли строил.
   Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева  Моряшка.  И  дева
Моряшка с обоими играет, от обоих  гостинцы  берет.  Перестали  названые
братья друг другу в очи глядеть.
   В месяце феврале  промышленники  в  море  уходят  на  звериные  ловы.
Срядился Кирпк,  а  сам  думает:  "Останется  дома  Олеша,  его  Моряшка
опутает!" И говорит брату он:
   - Олешенька, у нас клятва положена друг друга  слушати:  сряжайся  на
промысел.
   Олеша поперек слова не молвил, живо справился. Якоря выкатили, паруса
открыли... Праматерь морская  -  попутная  поветерь  -  была  до  Кирика
милостива. День да ночь - Звериный остров в глазах. Вокруг острова  лед.
На льдинах тюленьи полежки. Соступились мужи-двиняне со  зверем,  начали
бить.
   Упромыслили зверя. Освежевали, стали сальное шкуры в  гору  волочить.
На море уж потемнело, и снег пошел. А Олеша далеко от берега убежал.  Со
льдины на льдину  прыгает,  знай  копье  звенит,  головы  звериные  долу
клонятся. Задор им овладел. Старый кормщик обеспокоился:
   - Олеша далеко ушел. Море на часу вздохнет, вечерня  вода  торосы  от
берега понесет...
   Побежал по Олешу Кирик, ладил его окликнуть, да и вздумал в  своей-то
голове: "Олешу море возьмет, Моряшка моя будет!" И снова крикнуть хочет,
и опять молчит: окаменила сердце женская любовь.  И  тут  ветер  с  горы
ударил. Льдина зашевелилась, заворотилась, уладилась шествовать в  море,
час ее пробил. И слышит Кирик вопль Олешин:
   - Кирик, погибаю! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую.
   Дрогнул Кирик, прибежал в стан.
   - Мужи-двиняне! Олеша в относ попал!
   Выбежали мужики. Просторное море... Только взводень рыдает...  унесла
Олешу вечерняя вода...
   Тем же летом женился Кирик. Моряшка в бабах, как лодья соловецкая под
парусом, расписана, разрисована. А  у  мужа  радость  потерялась:  Олешу
зажалел.
   Заказал Кирик бабам править по брате плачную причеть, а все места  не
может прибрать.
   В темну осеннюю ночь вышел Кирик на гору, на глядень морской, пал  на
песок, простонал:
   - Ах, Олеша, Олешенька!..
   И тотчас ему с моря голос Олешин донесло:
   - Кирик! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую!  В  тоске  лютой,
неутолимой прянул Кирик с вершины  вниз  на  острые  камни,  сам  горько
взвопил:
   - Мать-земля, меня упокой!
   И будто кто его на ноги поставил. А земля ответила:
   - Живи, сыне! Взыщи брата. Вы клятву  творили,  кровь  точили,  меня,
сыру землю, зарудили!
   На  исходе  зимы  вместе  с  птицами  облетела  Поморье  весть,   что
варяги-разбойники идут кораблем на Двину и тулятся за  льдиной,  ожидают
ухода поморов на промысел. Таков у них был собацкий обычай: нападать  на
деревню, когда дома одни жены и дети.
   И по этим вестям двиняне медлили с промыслом. Идет разливная весна, а
лодейки пустуют. Тогда отобралась дружина удалой молодежи.
   - Не станем сидеть, как гнус в подполье! Варяги  придут  или  нет,  а
время терять непригоже! Старики рассудили:
   - Нам наших сынов, ушкуйных голов,  не  уговорить  и  не  остановить.
Пусть разгуляются. А мы, бородатые, здесь ополчимся.
   Тогда невесты и матери припадают к Кирику с воплем.
   - Господине, ты поведи молодых на звериные ловы: тебе за обычай.
   Кирик тому делу рад: сидючи на берегу, изнемог в тоске по Олеше.
   Мужская сряда недолгая... На рассвете кричали гагары. Плакали  жонки.
Дружина взошла на корабль. У каждого лук со стрелами, копье и  оскорд  -
булатный топор. Кирик благословил  путь.  Отворили  паруса,  и  пособная
поветерь - праматерь морская - скорополучно направила путь.
   Не доведя до Звериного острова, прабаба-поветерь заспорила с  внуками
- встречными ветерками. Зашумела  волна.  А  молодая  дружина  доверчиво
спит. Кирик сам у руля. И была назавтра Олеше година.
   В тот час покрыла волну черная тень варяжской лодьи. И варяги  кричат
из тумана:
   - Куры фра, куры фра??
   Кирик затрубил в корабельный рог грозно и жалостно.  Дружина  прянула
на ноги. И тянут лук  крепко  и  стреляют  метко.  Поют  стрелы,  гремят
долгомерные копья. Кирик забыл тоску  и  печаль,  отдал  сердце  в  руки
веселью. Зовет, величает дружину:
   - Мужи-двиняне! Не пустим варягов на Русь! Побьемся! Потешим сердца!
   Корабли сошлись  борт  о  борт,  и  двиняне,  как  взводень  морской,
опрокинулись в варяжское судно.  Песню  радости  поет  Кириково  сердце.
Блестит булатный оскорд. Как добрый косец траву, косит  Кирик  вражеские
головы.
   Но при последнем издыхании варяжский воевода пустил Кирику  в  сердце
стрелу.
   ...Красное солнце идет к закату, варяжское трупье  плывет  к  западу.
Сколько двиняне празднуют о победе, о богатой добыче,  столько  тужат  о
Кирике. Он лежит со смертной стрелою в груди, весел и тих.  На  вечерней
воде стал прощаться с дружиной:
   - Поспешайте на Русь, на Двину с победною  вестью.  Оставьте  меня  и
варяжское судно в благодарную жертву Студеному морю.
   И дружина, затеплив по бортам  жертвенной  лодьи  восковые  свечи,  с
прощальною песней на своем корабле отплыла на Русь.
   В полночь вздохнуло море, затрепетало пламя свечей,  послышался  крик
гусиный и голос Олешин:
   - Здрав будь, Кирик, брате  и  господине!  Ликует  Кирик  о  смертном
видении:
   - Олешенька, ты ли нарушил смертны оковы? Как восстал ты  от  вечного
сна?..
   Снова  пронзительно  вскричали  гуси,  затрепетали  жертвенные  огни,
прозвенел Олешин голос:
   - Я по тебя пришел ... Сильнее  смерти  дружная  любовь.  Две  тяжкие
слезы выронил Кирик:
   - Люто мне, люто! Я нарушил величество нашей любви...
   В третий раз гуси вскричали, как трубы  сгремели,  колыхнулось  пламя
жертвенных свечей, и Кирик увидел названого брата.  Глядят  очи  в  очи,
устами к устам. И голос Олешин, что весенний ручей и свирель:
   - Кирик! Подвигом ратным стерта твоя вина перед братом.  Мы  с  тобой
поплывем в светлый путь, в Гусиную Белую Землю?, где вкушают покой  души
добрых и храбрых. Там играют вечные сполохи, туда прилетают  легкокрылые
гуси  беседовать  с  мертвыми.  Там  немолчно  рокочут  победные  гусли,
похваляя героев.
   Завязалась  праматерь  морская  -  поветерь  -  и  взяла  под   крыло
лодью-кораблик, где Кирик навек позабыл печаль и тоску.

   Долго царило молчание у костра грумаланов.  Былина  о  седой  старине
напомнила мореходам славные дела предков.  Из  тумана  давнего  прошлого
выплывали древние корабли новгородцев...

   ___________________________________________
   ? - Кто идет?
   ? Легендарное название Северного полюса.



   Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот.

   Свежим ярким цветком  раскрывалось  полярное  утро.  И  небо  и  море
розовели нежными красками.
   Алексей со Степаном уже хлопотали  у  плота,  крепко  привязывая  его
ремнями к корме осиновки. На плоту должен был остаться Степан и  большим
правилом удерживать его, чтобы  не  рыскал  из  стороны  в  сторону  при
буксировке. На  лодке  за  весла  сели  Алексей  с  Ваней,  Федора,  как
больного, усади ли на корму. Мишку в лодку не пустили, и он расположился
на плоту у ног Степана, обиженно озираясь на Ваню.
   Грести было тяжело:  на  буксире  громоздкий  плот.  Домой  вернулись
только вечером, совсем выбившись из сил. Но Алексей боялся оставить плот
на воде: не унесло бы в  море  ненароком.  И  через  силу,  не  отдыхая,
охотникам пришлось вытаскивать бревна на берег.
   В избе все было в порядке. Около  дверей  и  окон  охотники  заметили
много медвежьих и песцовых следов, но пробраться внутрь зверям оказалось
не под силу.
   Войдя в горницу, Алексей  прежде  всего  зажег  светильню  и  добавил
зарубки на своем календаре. Сейчас поморы были уверены, что уже  недолго
им осталось так отсчитывать время.
   К следующему вечеру весь лес, привезенный с  Моржового  острова,  был
аккуратно сложен вплотную к стенам избы.
   - И нам теплее, и лес сохраннее, радостно потирал руки Степан, смотря
на штабеля бревен и досок, прикрывшие жилье зимовщиков.

   Глава двадцать первая

   НАЧАЛАСЬ ВТОРАЯ ЗИМА

   Промелькнуло короткое полярное лето, и опять надвинулась  осень.  Дни
быстро убывали. Так и не увидели в этом году мореходы долгожданный белый
парус на горизонте. Во всех жила твердая вера, что будущим летом удастся
им на собственном судне уйти на Русь, пока же была  неизбежна  еще  одна
зимовка на Беруне.
   Вторую полярную зиму грумаланы встречали гораздо увереннее. Не  такой
уж страшной казалась им арктическая ночь. Не боялись они замерзнуть  без
теплой одежды, не думали с тревогой - долго ли  еще  продержатся  старые
мезенские куртки и бахилы. "Главный  закройщик"  Степан  ловко  орудовал
острым ножом, кроил оленьи шкуры, в эту осень  он  задал  всем  особенно
много работы.
   Шить теперь умел даже Ваня.  Да  и  плох  тот  мореход,  что  иголкой
владеть не умеет. Мало ли для чего иголка  в  пути  нужна,  сшить  новый
парус или брезент на люк, заплату  на  старый  парус  поставить,  буйно'
сладить.
   Летом поморы носили одежду, сшитую  из  тонкой  шкурки  оленя-неблюя.
Легкая и мягкая замша-ровдуга шла на шапки и куртки, на штаны и  рубахи.
На ноги надевали легкие бахилы  из  нерпичьей  кожи  с  толстой  заячьей
подошвой.
   Зимой требовалась другая одежда. Прежде всего Степан выкроил малицы.
   Малица - замечательная полярная шуба из оленьего меха. Она  несколько
мешковата, надевают ее через голову, как юбку. Но как  она  тепла!  Если
мороз схватит за руки, их можно, не снимая шубы, вытащить из  рукавов  и
отогреть под мехом.
   Оленья малица - надежный защитник от  ветра  и  холода.  Единственно,
чего она не терпит, это сырости. Если промочишь, надо немедленно сушить,
иначе мех подопреет и вылезет.
   Бывают, однако, на севере такие холода, что дышать  трудно,  и  ветер
настолько свирепый, что даже сквозь малицу  пронимает.  На  этот  случай
зимовщики обзавелись вторыми шубами - совиками. Покрой у  них  одинаков,
только малица шьется мехом внутрь, а совик, наоборот, мехом наружу.
   Если поверх оленьей малицы надеть песцовый совик - нет такого мороза,
чтобы человека прошиб.
   Зимние меховые пимы шили из койбы -  шкуры  с  оленьих  ног,  шерстью
наружу. Под пимы натягивали меховые чулки - липты.
   От разворошенных сыромятных шкур  в  избе  не  успевал  выветриваться
удушливый запах, но поморы давно притерпелись к нему.
   Ценной находкой обрадовал  своих  товарищей  Федор.  Он  обнаружил  в
скале, что была рядом с избой, небольшую пещеру с узким  входом.  Зимние
метели набивали сюда снег, который летом почти не таял.  За  много-много
лет здесь  образовался  плотный  пласт  старого  снега  и  льда.  Пещера
превратилась  в  естественный  погреб-холодильник,  как   нельзя   лучше
подходивший для хранения продовольствия и богатого промысла грумаланов.
   Много разного добра поместилось в пещеру-кладовую. Чтобы не  искуш