ернул железное острие из ноги  животного.  Олениха
принялась зализывать рану.
   Сбегав на моховую ложбинку, Иван и  Шарапов  притащили  целую  охапку
ягеля, постлали его в углу сеней и перевели туда матку с теленком.
   Уже через три дня олениха спокойно встречала людей, а на  пятый  день
Степан попробовал подоить ее, подпуская сначала к вымени теленка.
   Так  Федор  получил  белое,  жирное,  питательное  оленье  молоко.  С
жадностью выпивал он из рук Ивана несколько ложек, еле слышно благодарил
и, уронив голову на постель, опять забывался.
   - Эх! Как я не сделал этого раньше! - казнился юноша.
   Шарапов вспомнил, что против цинги хорошо помогает порошок из  сухого
ягеля, размешанный в оленьем молоке. Стали давать и это лекарство.
   Но видно было по всему, что дни Федора сочтены. Он все реже  приходил
в сознание.
   - Кончается, видно,  Федор-то,  -  тихо  сказал  однажды  Шарапов.  -
Недаром цингу черной смертью зовут. Видишь, как почернел...
   Но вдруг после мучительной ночи к утру Федору стало как будто лучше.
   - Ваня, позови Алексея... - внятно сказал он.
   Химков склонился над больным.
   - Ну, кажись, все, Алеша... Прошу крест надо мной...  Мать-старуха...
приведется вам домой вернуться, не обдели...  Обидел  кого...  простите,
други... винюсь...- Это были его последние слова.
   Мореходы поклонились в ноги умирающему.
   - Прости и нас! Не унеси зла с собой... Скупые  мужицкие  слезы  жгли
глаза поморов... Первым очнулся Степан.
   Вот.  Втроем  остались.   Давайте   проводим   Федора.   И   мореходы
торжественно запели поморское погребенье:

   Как огонь, разгораемся
   И, как трость, исполеваем.
   Как мгла, восходим
   И, как прах, без вести бываем.
   Как облак, распространяемся
   И, как трава, усыхаем.
   Как говор водный, надымаемся
   И, как искра, угасаем...

   Похоронили Федора невдалеке от избы, под скалой. Когда тело  опускали
в могилу, грумаланам захотелось покрыть его самым дорогим,  что  было  у
них здесь. Степан принес синее шелковое  новгородское  знамя  с  древней
лодьи. Этим  знаменем  и  обернули  Федора  Веригина,  одного  из  тысяч
безвестных тружеников Студеного моря...
   Три тяжелых камня навалили  поверх  могилы.  Иван  посадил  в  холмик
ярко-красные цветы.
   Выполняя  последнюю  волю  покойного,  над  ним   поставили   большой
деревянный старообрядческий крест с копьем и тростью.
   Всю ночь после похорон Алексей лежал с  открытыми  глазами,  и  думы,
одна  другой  тяжелее,  томили  душу.  Опять  вспомнился  кормщик   Амос
Кондратьевич Корнилов, Настасья, дети.  "Поди,  не  узнают  отца-то.  Не
узнают... Увидят - так узнают. Только увидят ли?"

   Глава двадцать седьмая

   НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

   Вскоре после смерти Федора зимовщиков ждало еще одно потрясение:  они
встретили на острове людей. Но что это были за люди!
   Произошло это так.
   Однажды ранним утром, когда тень на солнечных часах подходила к пяти,
Степан и  оба  Химкова  хлопотали  возле  лодки,  снаряжая  ее  в  новое
плавание. С моря дул мягкий ветер,  небольшие  волны,  словно  торопясь,
выплескивались на гальку и, сердито  журча,  сбегали  обратно.  У  самой
кромки прибоя лежал медведь. Положив голову на вытянутые передние  лапы,
он одними глазами следил за действиями людей.
   Когда все было готово, Алексей взял правило и взглянул на сына:
   - Трогай, Ванюха.
   Лодка плавно сошла с места. Юноша на  ходу  вскарабкался  на  борт  и
расправил парус. Зашумели, захлопотали под днищем "Чайки" волны.
   - Путем-дорогой! На все четыре ветра!  -  донесся  голос  Степана.  -
Обратно скорее, с удачей жду!
   Оставшийся на берегу, Шарапов прощально  махал  рукой,  пока  быстрая
лодка не скрылась за черным утесом.
   Шло шестое лето. В этом году оно выдалось теплое, раннее.  Полуночные
ветры за неделю взломали и вынесли прочь лед из  пролива,  и  сейчас,  в
середине июля, море было чисто.
   Пользуясь хорошей погодой, Химков  решил  навестить  старое  зимовье,
привезти оставшиеся там клыки, собранные на моржовых кладбищах.
   Благополучно миновав сувои Крестового мыса, "Чайка" проходила  птичьи
базары. Ветер усилился; осиновка набирала и набирала  скорость.  Что  ни
час, то добрых двенадцать верст оставалось за кормой.
   Проведя лодку через опасные места, Алексей  отдал  руль  сыну  и  лег
отдохнуть: собираясь в дорогу, он почти не спал прошлую ночь.
   Довольный, юноша пересел на  кормовую  банку,  по-хозяйски  подправил
парус и, подставив  лицо  свежему  ветру,  вполголоса  затянул  какую-то
песенку.
   Медведь дремал. Но он открывал глаза  и  настораживался  всякий  раз,
когда лодка кренилась  или,  по  вине  замечтавшегося  рулевого,  хлопал
парус.
   Время шло незаметно. Когда мореходы оказались на Моржовом  берегу,  у
заливчика Спасения, солнце давно перевалило за полдень.
   Иван с радостным волнением осматривал  знакомые  места.  Вот  высится
тяжелый крест из серого  плавника,  поставленный  ими  в  память  своего
спасения. Вдали виднеется ущелье, где стоит старая избушка. Черные скалы
торчат на отмелом берегу. Все по-прежнему, будто вчера, а не годы  назад
покинули  зимовщики  эти  безрадостные,  но  ставшие  какими-то  родными
берега.
   Не доходя избы, Алексей вдруг удивленно  остановился  и,  нагнувшись,
что-то поднял с земли.  Иван  увидел  у  него  в  руке  обрывок  красной
материи.
   Кормщик молча рассматривал неожиданную находку.
   - Здесь кто-то был, Ванюха. Люди были, - сдерживая  волнение,  сказал
он. И добавил, пробуя разорвать лоскут: - Недавно  брошен,  крепкое  еще
сукно-то.


   И тут, на мокром желтом песке, они заметили следы человеческих ног

   Алексей присел на камень и  трясущимися  руками  набил  трубку  сухим
мхом. Юноша выжидательно глядел на отца;  вместе  с  радостью  в  сердце
закрадывалась непонятная тревога
   - Что за люди? Откуда? Как попали на остров, где находятся сейчас?  -
вслух недоумевающе рассуждал Алексей.
   Наконец, выбив трубку, он тряхнул головой и поднялся. - Думать  надо,
море лоскут выкинуло. Пошли в избу, Иван!
   Но Химковых ждало новое открытие. Не успели они сделать и двух шагов,
как на песке что-то блеснуло. Иван поднял пустую бутылку.
   - Отец, склянка!
   - Спиртное было, запах есть, - пробормотал Алексей, повертев бутылку.
   Двинулись дальше, у встречной речушки остановились испить воды: легли
на песчаный бережок и с наслаждением прильнули к чистой холодной  струе,
докатившейся сюда, к морю, с горных ледников.
   И тут, на мокром желтом песке, они заметили следы  человеческих  ног.
Следы были совсем свежие, они шли от ручья вглубь острова.
   - Двое их было... Гляди, гвозди какие па  этих,  а  это  -  другие...
каблук сбился... Обувь не наша, заморская, - отрывисто говорил Алексей.
   Поморы не знали: радоваться им или  печалиться.  Теперь  они  уже  не
сомневались, что на острове есть люди, и не свои промышленники, а чужие,
иноземцы.
   Взобравшись  на  ближайший  утес  с  плоской  выщербленной  вершиной,
грумаланы огляделись, резко и тревожно кричали чайки, словно призывая  к
бдительности. Поморы смотрели до боли в глазах и  ничего  особенного  не
заметили. Юноша увидел лишь двух полярных сов,  неподвижно  сидевших  на
больших камнях. Совы с удивительным терпением караулили  свою  поживу  -
мышей.
   - Ишь ведь, будто пни торчат, - указал на птиц юноша.  Но  Химкову  -
отцу было не до сов. Он продолжал пристально прощупывать взглядом каждую
точку побережья и скал.
   - Ваня, - вдруг сказал он приглушенным голосом. - Люди!..
   Из-за скал показались две человеческие фигуры  в  оборванкой  одежде.
Они, видимо, тоже заметили поморов, так как замахали руками и  бросились
навстречу. Зимовщики сошли с утеса.
   - Русский, русский... Я  знаю,  здравствуй,  русский!  -  еще  издали
восторженно затараторил подбежавший первым.  Он  улыбался  и  протягивал
руку.
   Поморы были взволнованы не меньше, русский язык неизвестного  поразил
и обрадовал их.
   - Какой счастье видеть русский  мореход!  Какой  счастье!  Я...  -  и
незнакомец пошатнулся, схватившись за грудь.
   Поморы, взглянув на его холщово-серое лицо,  синие  губы,  провалы  у
глаз, сразу определили: "Цинга..."
   Отдышавшись, небольшого роста, давно не бритый человек продолжал:
   - Мы потерпели аварию. Я английский матрос. Чемберс, Джон Чемберс.  Я
много лет плавал Архангельск... Два года жил в этом городе... А это  мой
товарищ, Том Д'Онейль, - указал он на второго, высокого рыжего ирландца.
   Поморы тоже назвали себя, и все снова пожали друг другу руки.
   Ирландец выглядел еще хуже, очевидно болезнь совсем одолела его.
   - Где ваше судно? -  спросил  Чемберс.  -  Сколько  времени  идти  до
него?.. Я ведь совсем не знаю здешних мест.
   Алексей  в  коротких  словах   объяснил   положение.   Лицо   матроса
омрачилось. Он передал слова Химкова товарищу. Горевшие  надеждой  глаза
Д'Онейля потухли; он еще больше сгорбился, словно увял.
   В свою очередь, Чемберс удивился цветущему здоровью грумаланов.
   - У вас такой вид, словно вы только что вышли из дома. Пять  зимовок!
Невероятно, просто невероятно, - изумлялся он.
   - А вы давно ли здесь? Где погибло ваше судно? - спросил Алексей.
   - О, это страшный история, вы все сейчас узнаете, - торопливо ответил
матрос. - Только сядем, пожалуйста, мы так ослабли.
   И Чемберс прерывающимся,  нетвердым  голосом  рассказал  о  последнем
плавании своего корабля...

   Владелец небольшого китобойного судна "Клайд" капитан Смайльс, идя на
промысел, взялся доставить к берегам  Шпицбергена  служащего  английской
королевской полиции Якоба Топгама и семь находящихся под его начальством
пассажиров.
   Пассажиры тоже не имели никакого отношения к  китобойному  делу:  это
были уголовные преступники, приговоренные к смерти. Король помиловал их,
заменив казнь поселением на Шпицбергене.
   Судно  подходило  к   Колокольному   заливу,   на   западном   берегу
Шпицбергена, где предстояло оставить поселенцев и их груз, в  том  числе
целый разборный дом.
   - Кстати, капитан, откуда залив  получил  свое  название?  -  спросил
Смайльса полицейский чиновник.
   - Когда наши моряки  впервые  там  высадились,  они  увидели  большой
колокол, лежавший в русском поселке и назвали его Колокольным?.  Русские
называют залив Старостинским.
   Клайд" медленно шел вдоль берегов Груманта. На носу, сбившись в кучу,
стояли каторжники. Они шумно спорили. То  один,  то  другой  показывали,
гремя кандалами, на мрачные, пустынные скалы с высокими крестами.
   - Здесь тоже не жизнь.  Смотрите,  весь  берег  в  крестах!  Открылся
входной мыс Колокольного залива. К каторжникам подошел Топгам.
   - Ну, ребята, - весело начал  он,  -  сегодня  вы  будете  свободными
людьми. Думаю, следует отметить этот день порцией рома, что  вы  на  это
скажете?
   Семеро переглянулись. Судя по их хмурым лицам,  они  были  далеки  от
радости!
   - Мистер Топгам! Мы решили остаться на судне.
   ____________________________
   ? Бельзунд, по-английски - Колокольный залив.

   - Что такое? Да вы забыли, что вас ждет!
   - Лучше сразу умереть с  веревкой  на  шее,  чем  погибать  медленной
смертью в этом страшном месте. Чиновник растерялся.
   - Вы шутите, ребята. Неужели ни один из вас не хочет попытать счастья
на острове?
   - Мы не сойдем с судна!
   Длинный, как жердь, полицейский круто повернулся, побежал на корму  и
ворвался в каюту Смайльса.
   - Высадка отменяется, капитан. Здесь нам нечего делать,  эти  подлецы
не хотят зимовать на острове. Надо возвращаться в Англию.
   Смайльс даже подпрыгнул на стуле.
   - Это невозможно, сэр! Мне грозит разорение. Я должен  привезти  груз
китового жира...
   Чиновник угрожал, стучал  кулаком,  просил.  Смайльс  -  толстенький,
добродушный с виду человек - оставался непреклонным.
   - Я вернусь в Англию только после промысла. Это мое последнее  слово,
сэр, - спокойно и твердо сказал он.
   Топгам в бешенстве выскочил наверх  и  долго  мерил  своими  длинными
ногами палубу. Но как он ни был  зол,  ему  ничего  не  оставалось,  как
подчиниться неожиданному изменению обстоятельств.
   Судно тем временем двигалось с попутным ветром к северу. Вахтенные из
бочки на самой верхушке мачты непрерывно наблюдали за морем. Весь экипаж
с нетерпением  ждал  появления  китов.  Капитан,  несмотря  на  солидный
возраст и весьма округлые формы, сам не раз  влезал  на  мачту  и  долго
просиживал в "вороньем гнезде".
   - Ушли киты,- бормотал он, пыхтя и  отдуваясь,  разогнали  разбойники
голландцы.
   Смайльс уныло смотрел на проходившие мимо судна  небольшие  островки,
приютившиеся у  северо-западной  оконечности  Груманта.  Там,  в  хорошо
закрытом заливе, голландцы уже  давно  построили  салотопенные  печи,  в
которых вываривался китовый жир. В начале  XVII  века  сюда  каждый  год
летом приходили сотни китобоев,  нагруженных  богатой  добычей.  Теперь,
когда эти животные были почти истреблены, голландцы редко посещали  свой
Смеренбург - Сальный город. Поселок влачил жалкое существование.  О  его
былой славе  напоминали  лишь  старые  промысловые  печи,  ветхие  жилые
постройки да обширное кладбище...
   Пошли  северные  берега  Груманта,  окруженные   толстым   торосистым
припаем. Плоские будто  усеченные,  покрытые  чистым  снегом  прибрежные
скалы, будучи приподняты рефракцией,  казалось,  стояли  на  базальтовых
столбах. Похолодало. Матросы укутались в неуклюжую теплую одежду и вышли
на палубу: ветер задувал в кубрики дым топившихся камельков.
   Двадцать дней  тянулось  бесплодное  плавание.  Но  Смайльс  все  еще
надеялся и без передышки рыскал  в  грумантских  водах.  Только  сильный
туман заставлял его  отдать  якорь  или  ложиться  в  дрейф.  Так  судно
добралось до мыса Верлеген.  С  давних  пор  этот  мыс  служил  границей
китобойного промысла: дальше - льды.
   В другое время Смайльс никогда бы не решился  обогнуть  Верлеген,  но
сейчас отчаяние толкнуло его на этот шаг.
   - Не понимаю вашего беспокойства,  капитан,  -  вмешался  полицейский
чиновник. - Какие льды? Их здесь не бывает до самого полюса.
   - К сожалению, вы заблуждаетесь.
   Чиновник, не говоря ни слова, принес из каюты книгу:
   - А это что?.. - сказал он.  -  Я  только  что  прочитал:  тут  самые
подробные сведения о здешних водах.
   Толстяк взглянул на книгу и покачал головой:
   - Ах, Топгам, здесь нет ни единого слова правды.
   - Как!  Иосиф  Моксон,  гидрограф  ее  королевского  величества,  мог
написать ложь?!
   - Сэр, эта книга написана с пьяных слов голландских  матросов...  они
подшутили над ученым гидрографом... Поверьте мне, я сорок  лет  ежегодно
посещаю эти воды, но никогда не поднимался севернее  восемьдесят  первой
параллели... Я слыхал много сказок голландских китобоев, никто из них не
знает здешних льдов. Да, да, это так. К сожалению, и мы всегда  избегали
плавать во льдах.
   - Как же такая книга вышла у нас дважды?
   - Очень просто, у нас в Англии тоже не знают морских  льдов  и  верят
всему... Я все же решил, Топгам, обогнуть Верлеген, - переменил разговор
Смайльс. - Надеюсь, нам повезет на другой стороне острова.
   "Клайд" благополучно обошел с севера Большой Берун и спускался к югу,
плывя по большому проливу.
   Погода была прекрасная, воздух  чист  и  прозрачен.  Справа  и  слева
поднимались  ледниковые  берега,  небольшие  округлые  горы.  Все   чаще
встречался плавающий лед. Наконец судно вошло  в  неширокий  пролив  или
залив, глубоко уходивший в берег. Остров был неизвестен: карт  восточной
части Груманта на судне не было.  Капитан  измерил  широту  град-штоком:
оказалась 78ё10' северной широты.
   - Справа по носу киты! - раздалось вдруг из бочки на мачте.
   Этот долгожданный возглас поднял на ноги весь экипаж. Почти мгновенно
пять гребных ботов были спущены на воду. "Клайд" встал, отдав оба якоря.
   Бесшумно  работая  веслами,  матросы  подкрадывались  к   ничего   не
подозревавшим животным. Киты спокойно лежали на  поверхности,  время  от
времени выпуская фонтаны зловонного пара. Шлюпки все ближе...
   На первой шлюпке - лучший гарпунер  судна  Иоган  Хигс,  ему  капитан
доверил первый удар. Вот Хигс поднял руку, и  все  шлюпки  остановились:
моряки боялись спугнуть зверей и выжидали удобного  момента  для  начала
охоты.
   Морской гигант, лениво шевеля плавниками,  очутился  совсем  рядом  с
ботом Хигса. В тот же момент  в  него  полетели,  один  за  другим,  два
дротика. Кит выбросил багровый фонтан и заметался, по воде пошли крупные
волны, едва не захлестнувшие шлюпку.
   - Назад, ребята табань! - крикнул Хигс.
   Спасаясь от удара могучего хвоста раненого животного, гребцы работали
изо всех сил. Шлюпка быстро удалялась: китобойные шлюпки, боты  делаются
одинаково заостренными с носа и с кормы, им  не  нужно  разворачиваться,
чтобы пойти назад.
   Случайно зацепив хвостом одну из гарпунных веревок, кит разорвал  ее,
словно нитку, но от другой не сумел  освободиться.  Тогда  он  попытался
спастись в морской глубине и  стремительно  нырнул;  деревянная  вьюшка,
высучивая уцелевший гарпунный трос, завертелась так быстро,  что  дерево
задымилось.
   Вдруг веревка соскочила с носового ограничителя и пошла  через  борт.
Шлюпка накренилась, ее стало заливать водой. Хигс  бросился  к  веревке,
чтобы перенести ее на место, но  не  рассчитал:  захваченный  тросом  за
руку, он, не успев даже крикнуть, оказался за бортом и пошел ко дну...
   Гребцы замерли от ужаса.
   Между тем охота велась уже со всех шлюпок.
   На боте Хигса наставили второй трос. Кит не  сдавался  и  уходил  все
глубже и глубже.  Трос  наставили  еще  раз.  Триста  саженей  гарпунной
веревки  пришлось  выпустить  морякам.  Через  полчаса  кит  всплыл   на
поверхность, и в него снова полетели дротики. Кит терял силы  слабел  от
ран. Шлюпка подошла к нему вплотную, люди с ожесточением кололи и рубили
умирающего зверя рогатинами и топорами. Через два часа кит  перевернулся
на бок и затих.
   К вечеру у бортов "Клайда" лежали закрепленные верейками пять больших
китовых туш.
   - Сто тонн жира да пять тонн уса - три с половиной  тысячи  гиней,  -
радовался толстяк капитан, потирая руки.
   Матросы за чаркой рома, Смайльс за вечерней молитвой помянули  добрым
словом погибшего товарища. Назавтра предстояла разделка китов - тяжелая,
нудная работа.
   Шел первый час ночи. На корабле все спали. Кровавый  шар  полуночного
солнца  выплыл  из-за  грумантских  гор,  окрашивая  в   пурпур   редкие
торосистые льдины, застывшие на зеркальной поверхности залива.
   Вахтенный,  борясь  со  сном,  медленно  бродил  по  судну.  Вот   он
остановился у фок-мачты, постоял немного в нерешительности, потом сел на
палубу, прислонясь к бочке. Глаза закрылись сами собой, матрос задремал.
Сквозь сон ему послышалось, будто что-то тяжелое  плюхнулось  в  воду...
Матрос вздрогнул и с испугом осмотрелся. Нет, все тихо...
   Вахтенный не заметил, что "Клайд" был уже не один: совсем рядом отдал
якорь другой английский корабль, неожиданно появившийся  из-за  ледяного
мыса: толстое дерево мачты закрыло судно от  глаз  матроса,  успокоенный
вахтенный снова притулился к бочке. Голова его упала на грудь...
   Обманчива погода в Арктике. Только что держался штиль, -  и  вот  уже
ветер, и все сразу изменялось. Навалил густой туман, он покрыл и суда, и
море, и берег...
   Кораблю, ставшему возле "Клайда", тоже не  везло  в  промысле:  время
было возвращаться домой, а в трюмах ни одной бочки  жира.  Он  пришел  в
залив еще раньше Смайльса, но не заметил китов, которые теперь попали  в
руки конкурента. И капитан решил поправить положение  иначе  -  за  счет
своего соотечественника.
   Между полуночью и четырьмя утра, сон особенно крепок, и вахтенный  на
"Клайде" не слыхал, как из тумана  послышались  мерные  всплески  весел,
приглушенные голоса. Он не слыхал, как тихо пристала чья-то шлюпка.  Вот
кто-то, ухватившись