предлагая героин по чересчур низким  ценам,  но  само  белое  снадобье  не
интересовало его. Ему  нужен  был  настоящий  толкач,  настоящий  продавец
героина. Только на этом можно заработать, только здесь пахло  деньгами.  В
конце  первой  недели  он  знал  уже  толкача  в  лицо.  Это  был   тучный
медлительный человек, и жирные его щеки мягко лежали двумя  расходившимися
от подбородка складками. Говорили,  что,  кроме  героина,  он  еще  ссужал
деньги под чудовищные проценты. Звали его Толстый  Папочка,  а  настоящего
имени не знал никто.


   Он сидел перед Артом  неподвижный,  как  скала,  и  лишь  торчавшая  из
мясистых губ сигара жила своей жизнью: то приподнималась,  то  опускалась,
нацеливаясь на письменный стол, заваленный бумагами.  Серенький  стерженек
пепла, казалось, вот-вот упадет на бумаги, лежавшие на столе.
   - Зачем пришел? - наконец спросил толстяк неожиданно тонким голоском. -
Хочешь кольнуться?
   - Мистер Толстый Папочка, - сказал Арт.  -  Ничего,  если  я  вас  буду
называть как все - Толстый Папочка?
   - Я буду польщен, мальчик. Я ведь действительно толстый и действительно
папочка для всех моих прихожан Церкви Белого Оракула.
   - Так вот, мистер Толстый Папочка, в Скарборо есть толкач по имени Эдди
Макинтайр. Некоторое время назад он был очень расстроен, что такой  видный
и взрослый парень, как я, не пробовал снадобья.  Он  даже  пригласил  меня
домой, даже угостил виски, и, прежде чем я что-либо сообразил  -  честь-то
какая! - у меня в руке уже торчал шприц. Добрый  человек  Эдди  Макинтайр.
Потом я познакомился с одной девчонкой. Она все уговаривала меня  бросить,
но я не мог. Она оказалась сама на крючке - и ей помог  добрый  Эдди  -  и
повесилась. Я бросил.
   - Правда ли это, сын мой? - усмехнулся толстяк.
   - Правда, - сказал Арт.
   - Сколько ты уже чист?
   - Полгода.
   - Почему ты ушел из Скарборо?
   - Хотел рассчитаться с Эдди, пока не вышло.
   - Слова не мальчика, но  мужа.  -  Сигара  во  рту  толстяка  задумчиво
затрепетала, и стерженек пепла наконец надломился и упал. Толстый  Папочка
помолчал, потом добавил; - Не говори ни слова,  мой  юный  друг.  Дай  мне
возможность потренировать мозги. Сейчас я скажу тебе,  что  ты  хочешь  от
меня. Героина ты не хочешь, я тебе верю. Отпадает. Убивать  всех  толкачей
ты не станешь, ибо, во-первых, их слишком много, а во-вторых, ты их  дитя.
Ты даже не мыслишь мира без них, если вообще умеешь мыслить. Ты пришел  ко
мне, потому что хочешь ухватиться за лиану и  чуть-чуть  высунуть  нос  из
теплого болота джунглей. Чтоб  было,  чем  дышать,  и  что  жрать,  и  что
положить в карман. Так, мои юный Чайльд-Гарольд?
   - А кто такой Чайльд Гарольд?
   - А... Ты думаешь, я сам помню? Что-то литературное. Так верны  ли  мои
рассуждения?
   - Почти, мистер Толстый Папочка...
   - Мистер не надо, очень длинно. Толстый можно тоже  пропускать.  Почему
почти?
   - Я хочу еще встретиться с Эдди Макинтайром.
   - Прелестно. Достойные устремления. Что ты умеешь? Читать и писать?
   - Да, - с гордостью кивнул Арт. - Кончил  четыре  класса.  В  пятый  не
ходил.
   - Стрелять?
   - Хорошо.
   - Можешь отжаться от пола?
   - Раз сто.
   - Что-о? - жирные щеки оттекли от глаз Папочки и изумленно округлились.
   Арт сбросил куртку, упал на вытянутые руки и начал легко отжиматься.
   - Хватит, - вздохнул толстяк, - меня господь обидел телесной ловкостью,
но я люблю ее в других. Ты ловок и силен, юноша, ты мне нравишься, но  тем
не менее я вынужден буду прихлопнуть тебя.
   Он неожиданно быстро поднял пистолет и нажал на спуск. Грохнул выстрел,
но Арт не шелохнулся. Папочка покатился со смеха. Щеки танцевали на груди,
а глаза превратились в крохотные дырочки.
   - Ты меня поражаешь, падший ангел. Почему ты не побежал?
   - Во-первых, если вы меня действительно хотели бы  прищелкнуть,  вы  бы
это сделали давным-давно. Во-вторых, чего же бояться... Я свое отбоялся.
   - Прекрасные слова, дитя века. С этой  минуты  ты  работаешь  на  меня,
Арти-бой...




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЛАН


1

   Арт посмотрел на часы. До трех было еще  полчаса.  Он  перевернулся  на
спину, подложив под голову руки. Небо было чистым, и  лишь  где-то  совсем
высоко едва уловимо белело полупрозрачное перламутровое  облачко.  Тишина,
ленивый полуденный покой жаркого дня. Слева, на шоссе,  время  от  времени
проносились машины, но шум их не мешал ему,  может  быть,  даже  наоборот,
подчеркивал загородную тишину.
   Арт почти не волновался. Конечно, он знал, что ему  предстояло  сделать
минут через двадцать - двадцать пять, знал, что может остаться лежать  там
слева, на шоссе, знал, что эта тишина может быть последней перед сердитыми
плевками базук, истерическим клекотом автоматов, злобным шипением горящего
напалма. И был равнодушен. Потому что за одиннадцать лет, что прошли с тех
пор, как Мэри-Лу смотрела на него пустыми синими глазами, случилось  очень
многое и не случилось ничего. Он уже давно не  был  наивным  пареньком  из
джунглей Скарборо. Вместе с Толстым Папочкой он проделал большой путь.  Он
был и толкачом, сбывавшим белое снадобье таким, каким он сам был когда-то;
и "прессом", выжимавшим из должников ссуды, которые они  брали  у  Папочки
под безумные проценты; и мелким служащим в  "семье"  Филиппа  Кальвино;  и
"солдатом", а потом, когда Папочка стал правой рукой  босса,  он,  в  свою
очередь, был произведен в  "лейтенанты".  И  сейчас  он  лежал  на  опушке
сосновой рощицы, метрах в ста от шоссе, и  ждал,  когда  прожужжит  зуммер
рации.
   Он снова посмотрел на часы. "Пора бы", - подумал он, и  в  этот  момент
рация ожила.
   - Ты готов, Арти? - услышал он голос одного из своих "солдат",  который
следил за шоссе с вертолета. - А то они уже миновали поворот у восемьдесят
второй мили.
   - Хорошо, - сказал Арт в микрофон. - Твой  вертолет  не  вызвал  у  них
подозрений?
   - Как будто нет. Скорость  такая  же,  около  девяноста  в  час,  всего
одиннадцать машин. Передняя и задняя - полицейские.
   - Хорошо. Двигай на лужайку, только не виси над шоссе.
   - Слушаюсь.
   - Давай, а я вызываю Джефа. Джеф, Джеф...
   - Да, мистер Фрисби, я готов, - отозвался уже другой голос,  молодой  и
охрипший от волнения.
   - Твой вертолет в порядке?
   - Да, мистер Фрисби, все в порядке.
   - Пора, Джеф. Через несколько минут они появятся. Ты идешь, как мы  это
отрабатывали на репетиции, метрах в двадцати над  шоссе  прямо  на  них  и
открываешь огонь только по передней машине Причем  метров  с  двухсот,  не
раньше. Все зависит от тебя, Джеф. Ну, с богом.
   - Я не подведу, мистер Фрисби.


   Водитель головной машины конвоя, немолодой уже сержант, привычно бросил
быстрый взгляд в  зеркальце  заднего  обзора,  все  ли  сзади  в  порядке.
Дистанция нормальная, как договаривались, скорость девяносто миль в час  -
самая подходящая скорость. И риска нет лишнего, и моторы не  рвешь,  и  не
ползешь, как черепаха. Как, например, всегда ездит Майк Фернандес.  И  еще
делает из этого принцип. "Я, - говорит, - в ваших гонках не  участвую.  Не
желаю шею ломать". Может, он,  конечно,  и  прав.  Шею  ломать  никому  не
хочется. С другой стороны, что он имеет за  свою  осторожность?  Зарплату?
Многое из нее сделаешь, как же. Вон  сын  его,  говорят,  уже  из  второго
класса выскочил, все науки превзошел. Ну и сиди в джунглях. Не морфий, так
кокаин, не кокаин, так ЛСД, не ЛСД, так белое снадобье.  А  не  наркотики,
сопьется. А чем еще кончают в джунглях? Тут хоть знаешь, за что работаешь.
К одной зарплате еще три идет. Нет, что ни говори, а  с  синдикатом  можно
иметь дело. Важно знать свое место и не лезть. Я-то знаю свое место.
   Привычный взгляд сержанта замечает далеко впереди вертолет,  скользящий
почти над самым шоссе навстречу им.
   - Опять полиция, - бормочет он.
   Человек, сидящий рядом с ним, поправляет лежащий на коленях  автомат  и
поднимает бинокль. Цвета полицейские. Но что-то он слишком низко идет.
   -  Ну-ка,  ребята,  -  командует  он,  не  поворачивая   головы,   двум
полицейским на заднем сиденье, - приготовьтесь на  всякий  случай.  Что-то
слишком низко он идет.
   Внезапно вертолет начинает набирать высоту, и  в  то  же  мгновение  на
машину обрушивается дробный град. На ветровом стекле, словно в  ускоренной
киносъемке,   мгновенно   распускается   цветок.   Маленький   цветок    с
лепестками-лучиками,  а  в  середине  дырочка.  И   сползает   с   сиденья
водитель-сержант, который знал свое  место  в  мире  и  не  лез,  куда  не
положено.
   Машину заносит, еще мгновение - и она перевернется, но человек рядом  с
водителем успевает схватить руль и выправить  автомобиль.  Слышен  скрежет
тормозов и частая дробь выстрелов. Господи, если бы не  этот  сержант,  не
этот человеческий мешок, что мешает пересесть за руль, он  бы  сейчас  дал
газу и, даст бог, проскочил бы.  Он  ищет  ногой  тормоз,  находит  его  и
останавливает машину. Полицейские выскакивают, словно пробки  из  бутылок,
бросаются на бетон и, падая, уже открывают огонь из автоматов.
   Вертолет уходит вверх, но вот он странно дергается, словно наткнулся на
невидимую  стену,  останавливается  на  долю  секунды   и   начинает   все
стремительнее скользить вниз. Не ровно и плавно, старомодным книксеном,  а
боком,  нелепо,  с  треском  касается  он  бетона  и  тут  же  вспыхивает,
обволакивается оранжево-рыжим дымом.
   Ухают базуки, захлебываются  пулеметы  и  автоматы.  По  полотну  шоссе
ползет человек. Он не слышит воя и грохота, не  чувствует  запаха  гари  и
дыма, не видит горящий металл  и  бегущих  к  стоящим  машинам  людей.  Он
ползет, он занят важным делом - куда-то доползти, где  не  будет  рвущейся
боли и не будет с каждым усилием с насосным влажным чавканьем течь из него
кровь. Он так занят своим единственным во всем мире делом, что  не  видит,
как с ревом срывается с места одна из уцелевших машин и  проносится  через
него. Теперь он уже не ползет. Он уже освободился  от  своих  забот,  хотя
кровь еще сочится, окрашивая серый бетон.  Бетон  пыльный,  и  смачивается
плохо, но крови достаточно, и он постепенно краснеет...


   Нападавшие добивают раненых, рыжехвостый напалм ползет по искореженному
металлу...
   Арт посмотрел на часы - с момента первого выстрела прошло всего  четыре
минуты. Ни одной встречной машины, ни одной машины сзади. Молодцы. Это уже
дело Карпи.
   Двое "солдат" тащат металлические опечатанные ящики.  Что  и  говорить,
семейка Коломбо понесла сегодня изрядный ущерб. Судя по величине конвоя, в
ящиках должно быть не  меньше  полумиллиона  НД.  Впрочем,  Арта  это  уже
касается меньше всего. Это уже высокая дипломатия, тонкая игра.  Это  дело
дона Кальвино, Папочки и всех их советников. Кто-то,  конечно,  на  них  у
Коломбо работает. Иначе как бы они узнали о сегодняшнем конвое? Мало того,
человек этот, видно, не маленький, если  знает  о  такой  операции.  Да  и
приладить под машиной радионаводчик - это тоже  надо  уметь.  Машины  ведь
перед серьезным конвоем проверяются ох как строго.
   - Все? - спрашивает Арт у помощника. - Какие потери?
   Помощник  вытирает  рукавом  пот.  В  безумных  еще  глазах  появляется
осмысленное выражение:
   - Шестеро убиты, восемь ранено. Раненых потащили к лужайке.
   - А трупы?
   - Сейчас...
   - Пойдем, - кивает Арт. - Побыстрее. И позови кого-нибудь, у  кого  еще
остался напалм.
   Они поджигают трупы  и,  не  оглядываясь,  бегут  к  опушке  леса.  Лес
встречает их сосновой пахучей торжественностью, тишиной, и не поймешь,  то
ли ветка сухая трещит под ногой, то  ли  потрескивают,  лопаясь  от  жара,
человеческие тела на сером бетоне шоссе.
   Солдаты стоят на  лужайке  молча,  слышен  лишь  захлебывающийся  шепот
одного из раненых:
   - Боже, боже, боже, боже...
   Господь, наверное, помогает ему, потому что он вздрагивает и затихает.
   Над верхушками сосен  скользит  вертолет,  медленно  садится,  прижимая
траву к земле упругим воздушным потоком.
   - Сначала грузите раненых, -  коротко  бросает  Арт.  И  несколько  раз
разводит и сводит  плечи.  Он  всегда  делает  так,  когда  хочется  снять
усталость и напряжение после трудного дня.


   Вечером он лежал в ванне, наслаждаясь горячей водой, и дремал. Вот вода
начала остывать, и он открыл кран. Он наслаждался горячей  водой  и  вдруг
почувствовал прилив безотчетного отчаяния. Это случалось не в  первый  раз
за последние месяцы, но сегодня отчаяние было особенно  острым.  Это  было
даже не отчаяние. Казалось, в уютном привычном помещения  вдруг  открылась
дверь, о которой он раньше и  не  подозревал,  и  в  распахнутых  створках
бездонным  мраком  предстало  ничто.   Бесконечно   холодное,   бесконечно
равнодушное, бесконечно близкое ничто. И сжималось сердце, и было  чего-то
жаль,  что-то  безвозвратно  уходило,  и  все  теряло  смысл  и  привычные
ценности.
   Он уже знал по опыту, что приступы эти проходят. Нужно  лишь  набраться
терпения и покорно ждать, пока не отпустит  сердце,  пока  не  захлопнется
незнакомая дверь.
   - Тебе не нужно чего-нибудь? - услышал он голос  Конни.  -  Ты  там  не
заснул?
   Арт не отвечал, и Конни запела:

   Мы уйдем туда вместе, уйдем навсегда,
   Где останется радость и...

   - Заткнись, - заревел Арт, и щебетание прекратилось.
   Приступ прошел.  Можно  было  дышать,  но  какое-то  легкое  неуловимое
беспокойство все же оставалось.
   Он вылез из ванны  и  посмотрел  на  себя  в  зеркало,  пожал  плечами,
встретив тяжелый, почти не мигающий взгляд.
   Он вытерся, набросил халат и вышел из ванной. Конни была тут  как  тут.
Маленькая,  круглая,  заискивающе  улыбающаяся  -   точь-в-точь   ласковая
дворняжечка.
   - Сядь, Конни, - сказал Арт.
   - Хорошо, - она торопливо метнулась к стулу. - Я только  хотела  подать
тебе кофе. Ты ведь любишь кофе после ванны.
   - Я люблю кофе, но не люблю тебя, - медленно сказал Арт.  Эта  девчонка
была слишком счастлива. Счастлива и беззаботна,  не  имея  на  это  права.
Имела право другая, но он никогда не сможет сделать ее ни  счастливой,  ни
беззаботной. Потому что она до сих пор  смотрит  на  него  пустыми  синими
глазами, и одна туфля так и зацепилась на ее ноге, не упала.
   Он давным-давно запретил себе вспоминать Мэри-Лу. В конце  концов,  что
вспоминать прошедшее? Одиннадцать лет не один день. Но  она  не  отпускала
его. Нет, не так. Неверно. Это он не отпускал ее, это она нужна была  ему,
а не наоборот. Зачем - он не знал, но предчувствовал, что без нее дверь  с
бездонным мраком открывалась бы чаще и все  жаднее  заглядывал  бы  он  во
влажный, плотный и промозглый мрак.
   Конни смотрела на него испуганными глазами. Они были зеленоватого цвета
и не пусты. Нет, она не имела права быть даже  испуганной.  Она  не  имела
права вообще быть.
   Что-то с ним не так, не может такое думать нормальный человек.  Ну,  не
нравится тебе женщина - выгони ее. Но думать так, как он... Эдак  можно  и
рехнуться...
   - Чем я провинилась? - в глазах Конни начали взбухать две слезинки.
   - Да ничем, - пожал плечами Арт. - Просто тем, что ты есть,  и  поэтому
тебе нужно уйти отсюда. Совсем. Навсегда.
   Всю ночь он то засыпал, то просыпался. Странные  невоспроизводимые  сны
мучили его, многократно повторялись, и каждый раз он открывал глаза вместе
с пропущенным ударом сердца. Мир, потрепетав мгновение-другое  на  границе
сна и бодрствования, неохотно принимал обычные очертания...



2

   Папочка сиял. Лучились не только  маленькие  глаза,  лучилось  все  его
необъятное лицо, вся фигура. И даже сигара дымилась торжественно.
   - Сейчас подойдет дон Кальвино, чтобы самому пожать тебе руку,  а  пока
его нет, я хочу пожать руку сам себе. Одиннадцать лет тому назад я в  тебе
не ошибся.
   - Спасибо, Папочка, - вежливо ответил Арт, и тут  же  в  комнату  вошел
босс, глава уотефоллской семьи, дон Филипп  Кальвино.  Он  кивнул  Арту  и
протянул ему руку.
   - Молодец. Жаль, что ты не из нашего рода. Я бы гордился  таким  сыном.
Знаешь, сколько было в тех двух ящиках? Папочка, ты молчи. Я  хочу,  чтобы
Арт сам угадал. Так сколько?
   - Ну... - Арт пожал плечами, - вчера я думал,  что,  судя  по  величине
конвоя и тяжести ящиков, там должно быть не меньше  полумиллиона  НД.  Но,
судя по вашему лицу, дон Кальвино...
   - Так сколько? - нетерпеливо спросил дон Кальвино.
   - Тысяч семьсот, - неуверенно сказал Арт,  чувствуя,  что  добыча  была
больше, но что старику будет приятно, если он занизит сумму.
   - Как бы не так, - усмехнулся дон  Кальвино  и  хитро  подмигнул  Арту.
Похоже было, что он видел его немудреную игру насквозь, но все  равно  она
была приятна ему. - Как бы  не  так.  Миллион  двести.  Коломбо  не  скоро
забудет этот день. - Старик замолчал  и  внимательно  посмотрел  на  Арта,
потом на Папочку. - Арт, - сказал он, - вчера ты хорошо поработал и многое
сделал для своей семьи, но сегодня мы хотим тебя просить  еще  о  большем.
Если ты  почувствуешь,  что  не  можешь  или  не  хочешь  выполнить  новое
поручение, скажи об этом прямо, никто не попрекнет тебя. Кроме нас  троих,
никто об этом разговоре не узнает. Папочка, комната проверена?
   - Последний раз полчаса тому назад. Все чисто. Нигде ни микрофона.
   - Хорошо. Тогда слушай, Арт, внимательно, и если тебе  хоть  что-нибудь
непонятно, смело перебивай меня.  Как  ты  думаешь,  откуда  мы  узнали  о
вчерашнем конвое? Мало ли сколько конвоев проходит по шоссе за день...
   - Мне подумалось, что кто-то в Скарборо работает на нас. А скорее всего
даже не в Скарборо, а в самом Пайнхиллзе, потому что о конвое с  миллионом
двести тысяч НД может знать не каждый лейтенант.
   - Правильно, Арт. Ты  умный  человек.  Умнее  даже,  чем  требуется  от
простого лейтенанта, - старик лукаво улыбнулся. - Но это тебя  смущать  не
должно.  Если  все  будет  хорошо,  ты  станешь  самым  молодым  в  стране
советником семьи. Но не будем отвлекаться. Ты прав, в Пайнхиллзе под самым
боком у Коломбо работает наш человек. Это он сообщил о  вчерашнем  конвое,
он прикрепил к одной из машин радионаводчик. Это  уже  не  первый  раз  он
передает нам такую важную информацию. Но скажи мне, если ты догадался, что
там есть наш человек, мог ли об этом догадаться Коломбо? Ведь он вовсе  не
глуп, этот Джо Коломбо, и он,  безусловно,  догадывается,  что  среди  его
окружения наш агент. Вчерашний  день  не  оставит  ему  никаких  сомнений.
Человек наш замаскирован отлично, но Коломбо и в  особенности  его  первый
советник Тэд Валенти будут землю носом рыть. Они будут подозревать всех  и
каждого. Он не то что рентгеном всех просветит, вывернет каждого наизнанку
и своими руками перещупает. А наш человек должен избегнуть  подозрений.  А
это нелегко. Мало того, он передал нам еще месяц тому назад,  что  Валенти
стал относиться к нему с некоторой подозрительностью. Короче говоря, перед
нами три пути. Первый - ничего не  делать,  сложить  руки  и  ждать,  пока
Валенти не докопается до чего-нибудь и погубит нашего человека.  Второй  -
дать команду нашему человеку немедля сматывать удочки  из  Пайнхиллза.  Не
говоря уже о том, что мы лишаемся ценной информации, мы ставим под  угрозу
само существование нашей семьи, потому  что,  если  оценивать  объективно,
семья Коломбо раза в два сильнее нас и богаче. Если до сих пор он  еще  не
сделал  попытки  начать  против  нас  тотальную  войну,  то,   можешь   не
сомневаться, он сделает это. И мы будем почти беззащитны без разведки.  И,
наконец, третий путь. Мы можем попытаться подсунуть Коломбо дезинформацию,
сбить его со  следа,  назвать  ему  совсем  другую  фамилию  и  тем  самым
обезопасить и нашего  человека,  и  всю  семью.  Каков  план  ты  считаешь
наиболее приемлемым?
   - Третий, - сказал Арт.
   - И ты согласился бы участвовать в его исполнении?
   - Да.
   - Даже с риском для жизни?
   - Да.
   - А ты не знал случайно, что в молодости у  Тэда  Валенти  был