ли
какие-то жалкие обрывки мыслей. Я  подумал,  что,  если  посижу  несколько
минут спокойно, может  быть,  и  они  последуют  моему  примеру.  Я  нашел
свободную скамейку на крохотном пропыленном сквере и стал  наблюдать,  как
неопределенного пола младенец пытается насыпать земли в  свою  коляску,  а
его мать мешает ему. С видом решительным, я бы даже  сказал  маниакальным,
младенец, сидя на корточках, набирал полный совок жалкой городской  земли,
медленно поднимался и осторожно нес его к облупленной голубой  коляске  на
высоких тонких  колесах.  Привычным  жестом  мать  выкручивала  ему  руку,
высыпая содержимое совка, и он, не плача и не протестуя,  снова  опускался
на корточки.
   "Какой  развитый  мальчуган,  -  подумал  я  с  симпатией.  -  Он   уже
проделывает то, чем ему предстоит заниматься всю жизнь. Определенный  цикл
определенных движений, результата которых никогда не  видишь.  Цивилизация
построена ведь на четком разделении труда. Один делает, другой выкручивает
ему руки".
   Наконец  женщина  посадила  его  в  коляску,  и  он   огласил   Ньюпорт
пронзительным криком. Что делать, обидно же, когда тебе  мешают  в  лучших
намерениях и планах.
   Мимо меня медленно  прошаркал  _нарк_.  Стеклянные  глаза  без  особого
интереса скользнули по мне, по коляске  с  ребенком,  по  женщине,  и  она
инстинктивно схватилась за коляску.
   "Мистер  Клиффорд  Марквуд,  -  сказал  я  себе,  -  вы  уже  несколько
успокоились и, возможно, вновь обрели способность более или  менее  связно
думать, если, конечно, раньше обладали ею. Что  же  это  значит?  Какие-то
джентльмены являются по адресу, который был написан Карутти на конверте, а
потом заклеен бумажкой с моим адресом.  Возможно,  это  печальное  кафе  с
печальными сосисками не имеет никакого отношения ко мне. Я  хочу  сказать,
что адрес - Конноли-стрит, 141 - два посетителя кафе, которые любят давать
по шее, могли узнать и без моего конверта.  А  как?  Допустим,  они  нашли
адрес в записной книжке Карутти. Вполне допустимо. Но ведь  владелец  кафе
не Генри Р.Камински и он не знает Фрэнка Карутти".
   Интуиция подсказывает мне, что все не так. Адрес - Конноли-стрит, 141 -
эти типы узнали, прочтя его на моем конверте. До того, как Карутти заклеил
его моим адресом. Допустим. Тогда что? Возникает ситуация, в которой Фрэнк
Карутти пишет на конверте вымышленный адрес. Очевидно, чтобы сбить с толку
людей, которым хочется узнать, кому и куда он  пишет,  Отлично.  Попробуем
мысленно воссоздать всю сценку.
   Карутти идет по улице. Почему-то ему нужна  моя  помощь.  Почему-то  он
вспомнил именно обо мне. Почему именно, сейчас нас не  касается.  Дома  он
адрес на конверте не написал, в  этом  я  уверен.  Дома  он  бы  наверняка
воспользовался пишущей машинкой.
   Итак, он идет по улице  и  замечает,  что  за  ним  следят.  Минуточку,
минуточку. А почему он идет? А почему не едет? И  почему  он  не  надпишет
спокойно мой адрес, сидя в своей машине, даже если он видит,  что  за  ним
следят? Это вопрос, ничего не скажешь. Отличный вопрос. Ведь,  надписав  в
машине мой адрес, он мог бы быстро бросить письмо в почтовый ящик.
   Логично. Вот и все.  Вся  сценка  рассыпается  от  первого  же  толчка,
который она испытывает при контакте с элементарной логикой. Ну а если... А
если он очень боялся тех, кто следил за ним, если он считал их  способными
на все? Ведь, зная, в какой ящик письмо опущено, можно спокойно  подождать
почтовую машину  и  очень  вежливо  попросить  водителя  дать  просмотреть
несколько писем. Если ты очень вежлив и к тому же вручаешь водителю  энную
сумму, вполне можешь рассчитывать на успех. В нашей благословенной  стране
можно рассчитывать на  успех  и  в  том  случае,  если  ты  очень  груб  и
показываешь собеседнику пистолет подходящего калибра.
   Что ж, в этом есть резон, дорогой Клиф. А надписав вымышленный адрес  и
убедившись, что следящие за ним видели его, Карутти мог  бы  быть  уверен,
что охотиться за письмом они не будут.
   Итак, вернемся к нашей  воображаемой  сценке.  Я  откинулся  на  спинку
скамейки, подставляя лицо солнцу,  и  закрыл  глаза.  Мрак  за  опущенными
веками красновато-багровый. Солнце и кровь. Фу,  Клиф,  какая  безвкусица:
солнце и кровь. Жестокий испанский романс. Не хватает  лишь  песка,  быка,
красавицы, мантильи и Севильи.
   Итак,  Фрэнк  Карутти  идет  по  улице.  Он  идет  мимо  витрин,   мимо
распахнутых окон, мимо колясок с  младенцами  неопределенного  пола,  мимо
всего на свете. Интересно, те двое, у которых кулаки похожи  на  громадные
куски мяса, держатся ли они поодаль или почти не стесняются? Наверное, они
почти не стесняются. Люди с большими кулаками  обычно  не  бывают  слишком
застенчивыми.
   Вот Карутти на мгновение останавливается у витрины. Для чего? Для того,
например, чтобы увидеть в толстом зеркальном стекле два мясистых лица, две
жирные физиономии, две наглые хари. Чтобы  ощутить,  как  по  твоему  телу
бродит, отвратительно холодя его, страх.
   Карутти ускоряет шаг. Вот и  почта.  Он  долго  копается  в  кармане  в
поисках  монетки.  Пальцы,  вероятно,  не  слушаются  его,  Пальцы  Фрэнка
Карутти, которые совершеннее  многих  совершенных  приборов.  Если  бы  вы
видели, как он работает, вы бы поняли, что я хочу сказать.
   Наконец он находит монетку, сует ее в автомат и ловит вылетающий оттуда
конверт.  Тот  самый,  из-за  которого  я  сейчас  сижу  на   облупившейся
муниципальной скамейке в Ньюпорте.
   Фрэнк Карутти садится за стол.  Краем  глаза  он  видит,  как  те  двое
осматриваются, видят табличку "Просьба не курить" и тут  же  автоматически
лезут в карманы за сигаретами. Фрэнк кладет на стол конверт и берет ручку.
Все, что приходило мне в голову  об  этих  двух  соглядатаях,  о  почтовом
ящике, наверняка обдумал и он. У него голова не чета моей. Он делает  вид,
что загораживает рукой адрес,  который  выводит  на  конверте.  Почему  он
написал "Конноли-стрит"? Может быть, там  когда-нибудь  жила  какая-нибудь
Джейн или Марго, обязательно кругленькая и обязательно светленькая, потому
что Фрэнк сам черняв как жук. Он держал ее за руку и вздыхал,  а  она  все
чирикала, и ему казалось, что он идет рядом с воробьем. И  почему  141?  А
почему бы не 141? Чем 141 хуже любой другой цифры? Никто  еще  никогда  не
доказал, что 141 хуже для вымышленного адреса любой другой цифры.
   Фрэнк делает вид, что прикрывает рукой адрес, но один  из  соглядатаев,
приподнявшись на цыпочки, смотрит ему через  плечо.  "А  еще  ученый,  вот
кретин!" - самодовольно думает он. Если, конечно,  знает,  что  Карутти  -
ученый. Теперь можно и отойти от этого балбеса.  Адрес  простой:  Ньюпорт,
Конноли-стрит, 141, Генри Р.Камински.
   Карутти смотрит на конверт, а затем на небольшом прямоугольничке бумаги
он пишет мой адрес, быстро наклеивает его на Генри Р.Камински,  вкладывает
в конверт письмо. Еще мгновение - и письмо в ящике. Вся компания  довольна
друг другом. Хари не спеша идут за Карутти, обсуждая, за что только платят
деньги этим шарлатанам ученым, когда они такие болваны.  Боже,  какое  это
острое наслаждение - чувствовать свое превосходство над каким-то  паршивым
интеллигентом. Это так приятно,  что  хари  испытывают  даже  нечто  вроде
симпатии к Карутти. Брезгливой, надо думать, но симпатии.
   Карутти несколько раз прерывисто вздыхает. Ему все  кажется,  что  если
поглубже вздохнуть, как следует  насытить  кровь  кислородом,  то  густой,
липкий  страх  перестанет  лежать  холодным  компрессом  на   сердце,   он
растворится и осядет в каком-нибудь душевном фильтре  безвредным  осадком,
который называется памятью. Но компресс  все  лежит  и  лежит  на  сердце,
потому что... Что потому что? Не знаю, это пока за скобками.
   Рядом  слышатся  размеренные  шаги,  потом  замирают  около   меня.   Я
вздрагиваю и открываю глаза. У  нас  всегда  так.  Когда  боишься  увидеть
жулика, видишь перед собой полицейского. И наоборот. Но похоже,  что  друг
другу они не мешают, поскольку я что-то никогда не видел их вместе. Передо
мной стоит полицейский. Красавец, да и только. Загорелое лицо,  спокойные,
с прищуром серые глаза. Синяя, отлично подогнанная по фигуре форма.
   - Задремал на солнышке, - глупо бормочу я. Почему я испугался? Не знаю.
   - Вижу, - кивает полицейский и идет дальше, цепко ощупав меня глазами.
   Почему я испугался? Разве в  нашей  благословенной  стране  полиция  не
стоит на стороне законопослушных граждан? И  разве  я  не  законопослушный
образцовый гражданин? Ага, понял. Если бы я нарушал законы, у нас было  бы
что-то общее и мы бы быстрее поняли друг друга. Я бы знал, что  делать,  и
он знал, что ожидать от меня. А  без  этого  -  чувство  неопределенности,
всегда порождающее страх.



3

   Вы замечаете, что я почти совсем забросил своего друга Джимми?  Я  тоже
заметил. Но что делать, когда Фрэнк Карутти прямо-таки нейдет  у  меня  из
головы. Ну хорошо, не мог он приехать ко  мне  в  пятницу,  в  субботу,  в
воскресенье. Может быть, то, что заставило его написать мне, и то, что  он
считал очень важным, уже и не так важно. Более чем вероятно. Но если бы вы
знали Фрэнка Карутти, вы бы, как и я, не сомневались, что  он  обязательно
напишет или приедет. Он не из тех людей, которые повсюду  тащат  за  собой
шлейфы неоконченных дел, незавершенных начинаний. Фрэнк, насколько  я  его
помню,  физически  не  выносит  неоконченности,  несовершенства.  Это   не
воспитание, не пуританская мораль. Это свойство его натуры.
   Впрочем, очень может быть, что вся моя конвертная  концепция  построена
на песке. Очень может быть, что все мои  реконструкции  -  плод  праздного
ума, детище бездельника, который  не  ругается  с  женой,  не  воспитывает
детей, не подстригает газона лужайки, не смотрит телевизор, а создает себе
химеры, чтобы было чем заниматься. Что ж, химера, между прочим,  как  цель
не так плоха. Как пишут в рекламных проспектах, всегда сохраняет  свежесть
и яркость.
   Полдня я искал адрес его бывшей жены. Еле вспомнил, как ее зовут.  Я  и
видел-то ее несколько раз в жизни. Уже тогда, когда я только  познакомился
с ней в лаборатории Майера, у них с  Фрэнком,  шептались  сотрудницы,  уже
были дрянные отношения. Звонить этой Бетти Карутти было бессмысленно.  Кто
я ей? Как я мог ей представиться? Вряд ли она помнит мое  имя,  разве  что
вспомнит лицо...
   Я нажимал на звонок раз пять и уже было собирался повернуться  и  уйти,
когда за дверью послышались шаркающие шаги,  щелкнул  замок,  и  я  увидел
Бетти Карутти. Я понял, что это она, только потому, что знал, кого  увижу.
На улице я бы прошел мимо нее раз сто, не  обратив  на  нее  ни  малейшего
внимания. За те года три, что я ее не  видел,  она  похудела,  порыжела  и
постарела. В квартире так пахло  перегаром,  что  я  не  сразу  сообразил,
откуда это так несет. Потом понял, что от стоявшей передо мной дамы. Бетти
одернула неопределенного цвета свитер, зажмурила глаза, качнулась  вперед,
потрясла головой, вздохнула и спросила:
   - Ты кто? Зачем?
   - Простите, мадам, - поклонился я, - если не ошибаюсь,  вы  ведь  Бетти
Карутти?
   - А ты кто?
   - Если помните, я когда-то работал с вашим  бывшим  мужем.  Меня  зовут
Клиффорд Марквуд.
   - Бывший муж... - захихикала Бетти. - Бывший муж...  Почему  же  только
бывший муж? Он еще и бывший... Чего бывший? Ты прости, сладенький мой,  но
я бы не против выпить капельку. О-одну крошечную, малюсенькую капельку. Ты
не угостишь даму? - Голос ее стал вдруг суровым. - Ты ведь джентльмен?  Ты
ведь тоже с образованием? Ты ведь тоже слишком хорошо знаешь, что к  чему,
как бывший... Ха-ха-ха... Бывший... Ты не думай: меня приглашать в бар  не
нужно, меня в бар не пустят, я ведь, знаешь,  люблю  падать  в  барах.  Не
успею, понимаешь, войти - и бац на пол.
   Бетти, покачиваясь, необыкновенно медленно и церемонно взяла  меня  под
руку,  хихикнула  и  повела  в  комнату.  На   столе   стояла   наполовину
опустошенная бутылка джина и два стакана.
   - Ты знаешь, бывший, отчего я спиваюсь? - хитро прищурившись,  спросила
Бетти. - Нет? Оттого, что я сама себе наливаю. Дама не  должна  сама  себе
наливать. В этом-то весь фокус. Пей сколько  влезет,  но  соблюдай,  детка
моя, приличия. Понял? Если будешь когда-нибудь дамой, никогда  не  наливай
себе сам. Понял? Пусть это делают твои кавалеры.  Налей  мне,  бывший.  То
есть, прости, это не ты бывший, я бывшая. И Фрэнк бывший.  Он  уже  совсем
бывший.
   - В каком смысле? - спросил я, чувствуя, как откуда-то снизу, от  пяток
наверное, во мне поднимается страх.
   - Ну как в каком? Налей. Вот так. Совсем другой стиль. Кто сказал,  что
стиль создает человека? Или человек создает стиль? - Она не добавила  воды
и медленно, смакуя, высосала свой стакан. Поистине стиль создает человека.
   - Бетти, вы сказали, что Фрэнк уже совсем бывший...
   - Я? Ах да, сладенький мой, я сказала...  какой  же  ты  глупышка,  мой
кроличек... Как же Фрэнк может быть не бывшим, когда три дня тому назад он
разбился насмерть. - Она некрасиво сморщила лоб и заплакала.
   Почему-то я не был даже поражен. Больше того,  я  даже  предчувствовал,
что его нет в живых. Я несколько раз за последние дни ловил себя на мысли,
что думал о Фрэнке в прошедшем времени.
   - Разбился... На шоссе. А знаешь, сладенький мой, ты мне нравиться.  Ты
такой  мужественный...  И  наливаешь  ты  так   красиво,   как   настоящий
джентльмен... Вообще-то Фрэнк ездит очень осторожно...  Очень...  Очень...
Но я знаю, почему он разбился. И тебе, мой  сладенький,  мой  кроличек,  я
могу сказать. Только по секрету. -  Бетти  задрала  свитер  и  вытерла  им
глаза. - Он все время про меня думал. Хоть мы и разошлись, он меня  любил.
Вот и на этот раз ехал мимо Риверглейда и все про меня думал...
   "Ехал мимо Риверглейда, -  тупо  повторял  я  про  себя,  -  ехал  мимо
Риверглейда. Три дня назад - значит, в пятницу".
   - Меня как полиция известила, - продолжала Бетти, - я сразу поняла:  не
иначе он про меня думал.  Налей  мне,  деточка,  еще  одну  крохоту-ульную
капельку...
   Вечером я позвонил Ройвену Хаскелу. Ройвен служит в дорожной полиции, и
мы с ним знакомы уже несколько лет. Началось наше знакомство с  того,  что
он остановил меня на шоссе на участке, где скорость была ограничена до  60
миль. Я, конечно, ехал со скоростью миль в восемьдесят, да  и  сторож  мой
все время пищал, сигнализируя, что я в зоне действия их радара. Но то ли я
задумался, то ли понадеялся, что в дождь им лень будет меня останавливать,
только я не сбавлял скорость, пока не увидел обгоняющий  меня  полицейский
вертолет. Я, конечно, затормозил и жду. Подходит сержант.
   - Ваши права, будьте любезны.
   - С удовольствием, сержант, прошу вас.
   - Вы ехали со скоростью семьдесят пять миль.
   - К сожалению, сержант, вы ошибаетесь. Я ехал со скоростью  восемьдесят
пять миль в час.
   Он посмотрел на меня, засмеялся. Засмеялся и я. Так  мы  познакомились.
Теперь Ройвен уже лейтенант, и я необычайно дорожу знакомством с ним...
   - Ройвен, - сказал я по телефону, - ты не мог бы оказать мне  небольшую
услугу?
   - Опять штраф? - спросил он. Голос у него  был  тусклый,  наверное,  от
усталости.
   - Нет, Ройвен.  Это  касается  не  меня.  В  прошлую  пятницу  разбился
насмерть один мой знакомый, некто Фрэнк Карутти. Ты не мог бы мне сказать,
где произошла авария?
   - А зачем тебе?
   - Сам не знаю... Понимаешь, я должен был с ним встретиться... Как раз в
тот день.
   - Хорошо, обожди.
   Я стою у телефона, держу трубку и жду, пока Ройвен Хаскел  скажет  мне,
где погиб Фрэнк Карутти. Для чего? Я ведь несентиментален.  Я  не  был  на
кладбище, где похоронена моя мать, лет десять. Для чего идти туда?  Читать
эпитафии? Выполнять долг? Перед кем? Господи, да если бы живым оказывалось
в нашей цивилизации хоть половина того внимания, что получают покойники...
Нет, безусловно, мне хотелось попасть на то место на шоссе  не  для  того,
чтобы тихо поплакать.
   - Ты еще не заснул? - слышу я голос Ройвена.
   - Нет, Ройвен, только собираюсь.
   - Фрэнк Карутти, 41 год, погиб 23 июня в пятницу на Тринадцатом  шоссе,
между Риверглейдом и Хайбриджем. Резко затормозил при обгоне, машина пошла
юзом, слетела под откос. Тебя устраивает?
   -  Вполне,  Ройвен.  Огромное  тебе  спасибо.  Вот   только   если   ты
разрешишь...
   - Что именно?
   - Если я на днях к тебе заеду, ты мне покажешь документы:  рапорт  там,
протокол, - как у вас это все оформляется...
   - Зачем? Ты что, мне не веришь? - в голосе Ройвена послышалась обида.
   - Господь с тобой, Ройвен.  Просто...  Ты  понимаешь...  Иногда  что-то
западает в голову, и, чтобы выбросить это оттуда, нужно самому...
   - У тебя есть какие-нибудь сомнения?
   - Не знаю...
   - Ну хорошо, приезжай, когда сможешь.


   Весь следующий день я думал. Я пытался высчитать,  какова  вероятность,
что Карутти покинул этот мир без  посторонней  помощи.  К  сожалению,  мои
скромные познания в теории вероятностей мешали мне  сделать  окончательные
выводы. Теория вероятностей  -  отличная  штука,  когда  нужно  вычислить,
сколько у тебя шансов, подбрасывая монету, получить сто раз  подряд  эрла.
Или решку. Но она сразу же перестает работать, когда вместо подбрасываемых
монет имеешь  дело  с  Тринадцатым  шоссе,  перевернутой  машиной,  трупом
человека, который очень нуждался в твоей помощи и в тот самый  день  хотел
приехать к тебе.
   Я ехал  с  работы  домой  в  Риверглейд  и  все  время  видел  медленно
переворачивающуюся машину, распятый в последнем крике рот,  расплывающееся
на сиденье пятно крови.
   Должно быть, картина  эта  основательно  завладела  моим  воображением,
потому что я вдруг сообразил, что стою  перед  Восточными  Риверглейдскими
воротами, а оба часовых подозрительно посматривают на  меня.  Я  встряхнул
головой, совсем как Бетти Карутти, и вышел из машины.
   - Простите, - сказал я, - что-то задумался.
   Я прижал ладонь к определителю личности, увидел, как вспыхнула  зеленая
лампочка, и снова сел в машину.
   - А я уж смотрю и думаю, что это приключилось с мистером Марквудом.  Он
ли это, - улыбнулся один из часовых. Лицо у него было круглое и розовое, и
автомат на  его  груди  казался  вовсе  не  боевым  автоматом,  а  детской
игрушкой. Я никак не мог вспомнить, видел ли я уже этого полицейского.  Их
ведь все время переводят теперь с  места  на  место.  Очевидно,  чтобы  не
успели пустить корни...
   - Что-то  задумался,  сержант.  Знаете,  как  это  бывает  -  застрянет
что-нибудь в голове и никак оттуда не выкинешь.
   - Это точно, - кивнул сержант, заглядывая в машину.  -  Бывает.  Можете
ехать. - Он нажал кнопку, открывая шлагбаумы.
   - Что-то вы сегодня сурово так досматриваете все... - сказал я.
   - Ночью опять нападение было. Целая банда, вроде из  Скарборо.  Человек
пятнадцать, и ни одного совершеннолетнего. Одни пацаны. Перебросили  через
колючую проволоку какую-то резиновую дорожку. Не сообразили, глупцы, что у
нас тут сразу сработал сигнал тревоги. Ну,  пока  ночная  смена  добралась
туда, знаете, в районе  Клуба  любителей  гольфа,  несколько  человек  уже
перелезли через проволоку. Всю ночь их ловили.
   - Поймали?
   - А как же, - ухмыльнулся розовощекий часовой,  -  трех  живьем  взяли,
двух  подстрелили.  И  знаете,  в  карманах  у  всех  пластиковые   мешки:
награбленное, стало быть, складывать. За этот месяц  четвертое  нападение.
Взбесились они, что ли, там, в джунглях? Так и прут, бандюги.  Знают,  что
колючая проволока, что ток по ней, стало быть, идет, что ОП на то и  ОП  -
охраняемый поселок, а все равно прут. Я вот  где-то  читал,  что  есть  на
севере такие зверьки, которые иногда прямо целыми стаями  идут  к  воде  и
топятся. Интересно, правда это?
   - Правда, - сказал я. - Лемминги.
   - Во-во, - обрадовался часовой, - они самые.
   Я благополучно приехал домой,  поставил  машину  в  гараж  (реле  воро