оре людей
на государственную службу.
     Невидимые руки помогли ему подняться по ступенькам в теплый, пахнущий
пластмассой салон самолета и сесть в кресло. Другие руки застегнули  ремни
безопасности,  и  внезапно  его  оставили  в  покое.  Теллон   внимательно
прислушивался,    пользуясь    новоприобретенным    умением    сознательно
настраиваться на различные  звуковые  частоты,  но  смог  расслышать  лишь
голоса двух элэсбешников,  беседующих  шепотом.  Очевидно,  он  удостоился
специального рейса. Чувствуя озноб,  Теллон  тяжело  откинулся  на  спинку
кресла. Если б он мог хотя бы посмотреть в окно!
     Глаза больше не болели, но нервы, подвергшиеся  тяжелейшему  стрессу,
все еще порождали нечто вроде галлюцинаций,  чаще  всего  болезненно-яркие
цветные вспышки. Теллон стал прикидывать, скоро ли его  начнут  лечить.  И
лишь услышав, как лязгнула  закрывающаяся  дверь  и  шум  двигателей  стал
нарастать, он задумался, куда  его  везут.  "Реальная  возможность  только
одна, - решил он. - Павильон".
     Тюрьма,  предназначенная  для  политических  противников  Эмм-Лютера,
находилась  на   самой   южной   оконечности   единственного   континента.
Первоначально это была зимняя  резиденция  первого  Гражданского  Арбитра,
который намеревался затопить болото,  лежавшее  между  скалистым  мысом  и
континентом. Потом он передумал и перебрался на  север.  На  раннем  этапе
колонизации,  когда   строительных   материалов   не   хватало,   какой-то
неизвестный государственный  муж  догадался,  что  Павильон  -  это  почти
готовая тюрьма, из которой невозможно убежать. Несколько мин, заложенных в
нужных местах, проломили хребет маленького перешейка,  и  его  захлестнули
теплые воды Эрфуртского моря. Через несколько лет на месте болота возникло
прямо-таки суперболото, которое можно было пересечь только по воздуху.
     Теперь в Павильоне было меньше заключенных,  чем  в  те  годы,  когда
нынешние правители только-только пришли к  власти.  Но  предсказание  того
государственного мужа оправдалось:  никому  и  никогда  еще  не  удавалось
оттуда бежать.
     Самолет плавно взлетел и после короткого набора высоты лег  на  курс;
двигатели работали почти бесшумно, и лишь  легкое  покачивание  напоминало
Теллону, что он летит. Какое-то время он прислушивался к свисту воздуха  и
редким гудкам системы управления, а потом погрузился в тревожный сон.
     Проснулся он от оглушительного рева двигателей;  то  и  дело  самолет
начинал неистово вибрировать. Теллон  ухватился  за  подлокотники  кресла.
Прошло несколько мучительных секунд в том ночном мире, где он теперь  жил,
пока  наконец  он  понял,  что  происходит:  гигантский  самолет  совершал
вертикальную посадку.  При  здешней  гравитации  на  этот  маневр  уходило
чудовищно много топлива, и поэтому им пользовались или  в  случае  аварии,
или там, где нельзя было  соорудить  самый  простенький  аэродром.  Теллон
решил, что они прибыли в Павильон.
     Первое, что ощутил Теллон, спускаясь по трапу, - это тепло.  Да,  это
не Нью-Виттенбург, продуваемый зимними ветрами. Он и забыл,  что  пролетел
тысячу миль и находится сейчас у самых тропиков  этой  планеты.  Пока  его
вели по неровному бетону -  сквозь  тонкие  подошвы  сапог  чувствовалось,
какой он горячий, - Теллон почувствовал  близость  моря,  и  его  пронзила
острая боль. Ему всегда нравилось смотреть на море...
     Теллону помогли перешагнуть через порог и повели  куда-то  по  гулким
коридорам; путешествие закончилось в тихой  комнате,  где  его  усадили  в
кресло. Затем он услышал удаляющийся топот сапог. Пытаясь понять, один  ли
он здесь, Теллон крутил головой из стороны в  сторону  и  чувствовал  себя
совершенно беспомощным.
     - Ну что ж, Теллон, считайте, что вы  прибыли  на  конечную  станцию.
Думаю, вы будете рады немного передохнуть.
     Голос был глубокий и сильный. Теллон  мысленно  представил  себе  его
обладателя: крупного мужчину лет пятидесяти. Важно, что к нему  обратились
по имени и без неприязни. Сквозь тьму он соприкоснулся с другим сознанием.
Теллон хотел было ответить, но в горле застрял комок, и  он  лишь  кивнул,
ощущая себя школьником.
     - Не волнуйтесь, Теллон. Просто у вас наступила реакция. Я  прослежу,
чтобы вы получили кое-какие лекарства.  В  ближайшие  несколько  дней  вам
станет лучше. Я доктор Мюллер, начальник  психологической  службы  тюрьмы.
Сейчас вы пройдете обычный осмотр; я должен удостовериться, что нечто - вы
сами знаете, что - стерто из вашей  памяти;  затем  я  передам  вас  моему
коллеге, доктору Хеку, который  посмотрит,  что  можно  сделать  с  вашими
глазами.
     - С моими глазами?! - Теллон ощутил безрассудный прилив надежды. - Вы
хотите сказать...
     - Это не по моей части, Теллон. Доктор Хек осмотрит вас, как только я
закончу, и, я уверен, он сделает все, что возможно.
     Охваченный мыслью, что с глазами у него, может быть, не так уж плохо,
Теллон вытерпел все  контрольные  процедуры,  которые  заняли  почти  час.
Программа  включала  больше  десятка  инъекций,  сопровождающихся  острыми
приступами   тошноты   и   головокружения.   При   этом   его   непрерывно
бомбардировали вопросами; иногда их задавал  женский  голос,  хотя  он  не
слышал, чтобы  в  комнату  кто-нибудь  входил,  иногда  голоса  возникали,
казалось, прямо у него в голове. Они то убеждали его,  то  соблазняли,  то
запугивали, и Теллон не мог им противиться. Он слышал и  свой  собственный
голос, бормочущий что-то бессвязное. Наконец, он почувствовал, как  с  его
головы и тела срывают электроды.
     - Итак,  Теллон,  ситуация  следующая,  -  сказал  доктор  Мюллер.  -
Насколько я могу судить, вы чисты. По степени благонадежности я отношу вас
к обычному третьему разряду - это  значит,  что  вы  можете  находиться  в
обществе других заключенных  и  пользоваться  всеми  обычными  правами.  В
каком-то смысле вам повезло.
     - По-моему, вы употребляете это слово  довольно  неточно,  доктор.  -
Теллон коснулся бинтов на своих глазах. - Или вы имеете в виду, что другим
клиентам Черкасского повезло меньше?
     - Я имею в виду вот что: учитывая  то,  какого  рода  информацией  вы
располагали,  любое  другое  правительство,  включая  земное,   немедленно
казнило бы вас.
     - Черкасский пытался казнить мой разум. Вы знаете, что он  делал?  Он
раз за разом нажимал на красную кнопку, чтобы...
     - Довольно! - голос Мюллера сразу стал недружелюбным.  -  Это  не  по
моей части.
     -  Виноват,  доктор.  Но,  по-моему,  вы  говорили,  что   руководите
психологической службой. Или вы просто не задумываетесь, кому служите?
     Последовало долгое молчание. Когда Мюллер  заговорил  снова,  к  нему
вернулась профессиональная сердечность:
     - Теллон, я пропишу вам  кое-какие  лекарства  -  они  облегчат  вашу
адаптацию. Уверен, вы вскоре убедитесь, что здесь не так уж плохо.  Теперь
вас примет доктор Хек.
     Должно быть, Мюллер  подал  какой-то  знак,  потому  что  дверь  тихо
отворилась и Теллон почувствовал, что его взяли за локоть. Его  вывели  из
комнаты и провели еще через несколько коридоров.  Теллон  не  ожидал,  что
медицинский блок, если это действительно был он, окажется  таким  большим.
Во многих областях исследований Эмм-Лютер отставал  от  Земли,  но  вполне
возможно, что планета добилась больших успехов в практической хирургии.  В
конце концов, думал Теллон, это двадцать второй век. Так много всего можно
сделать  для  раненого.  Микрохирургия,  регенерация  клеток,  электронная
хирургия, сварка тканей...
     Когда, наконец, Теллона ввели в комнату, пахнущую  антисептиками,  он
насквозь промок от пота и то и дело непроизвольно вздрагивал. Его  подвели
к какой-то штуковине, на ощупь похожей на высокую кушетку, и велели  лечь.
Ощущение тепла на лбу и на губах подсказало, что в лицо ему светят  мощные
лампы. Последовала короткая заминка, во  время  которой  он  слышал  рядом
осторожные шаги и шелест одежды. Он пытался, но никак не мог унять дрожь -
этот слабый проблеск надежды начисто лишил его самообладания.
     - Ну-с, мистер Теллон, - в мужском голосе  слышался  легкий  немецкий
акцент, широко распространенный на Эмм-Лютере, - я вижу,  вы  нервничаете.
Доктор Мюллер сказал, что вы нуждаетесь в лечении. Сейчас  мы  введем  вам
пару кубиков нашего экстракта спокойствия...
     - Не нужно, - решительно сказал Теллон. - Если вы не против, займемся
лучше моими... моими...
     - Понимаю. Давайте их сразу и осмотрим.
     Теллон почувствовал, что с его глаз осторожно срезают бинты,  и  тут,
как ни странно, доктор Хек начал насвистывать:
     - Так-так... Ясно. Несчастный случай. Очень жаль, конечно,  но  могло
быть и хуже, мистер Теллон. Я думаю, мы легко с этим справимся. Это займет
около недели, но подлатаем мы вас как следует.
     - Вы шутите? - У Теллона вырвался восторженный, трепещущий  вздох.  -
Вы хотите сказать, что сможете что-то сделать с моими глазами?
     - Разумеется. С утра мы займемся веками - это самое  трудное,  дальше
очистим переносицу, и с бровями тоже что-нибудь придумаем.
     - Но глаза? Сами глаза?
     - Нет проблем. Какой цвет вы хотите?
     - Цвет? - Теллон почувствовал, что его знобит от страха.
     - Да, - весело произнес Хек. - Конечно, это  не  компенсирует  потерю
зрения, но мы вам можем вставить пару действительно красивых пластмассовых
карих глаз. Или хотите голубые? Впрочем, я бы вам не советовал - не пойдет
к вашему цвету волос.
     Теллон ничего не ответил. Минула  ледяная  вечность,  прежде  чем  он
ощутил, как в его руку вонзается долгожданная игла.



                                    5

     Ежедневный распорядок в Павильоне, с которым ознакомили Теллона,  был
прост, а для него даже проще, чем для  других  заключенных,  так  как  его
освободили  от  всех  мероприятий,  кроме  трех   ежедневных   молитвенных
собраний. Насколько ему показалось, Павильон был больше похож  на  учебный
армейский лагерь, чем на тюрьму. Семь часов в день заключенные  занимались
физическим трудом, и дисциплина при этом поддерживалась самая минимальная.
Можно было пользоваться библиотекой и заниматься спортом. Вполне  приятное
место - в каком-то смысле. Если, конечно, отвлечься от того,  что  у  всех
тут был один приговор - пожизненное заключение.
     Когда на другой день после  выписки  Теллона  отвели  на  прогулочный
плац, он устроился на  земле,  прислонившись  спиной  к  нагретой  солнцем
стене. Утро было тихое, почти безветренное; тюремный двор наполняли звуки,
которые как бы наслаивались друг на друга: шаги,  голоса,  какие-то  шумы,
происхождения которых он еще  не  знал,  -  но  все  перекрывал  отчетливо
слышный  плеск  волн.  Теллон  прислонился  затылком  к  теплым  камням  и
попытался устроиться поудобнее.
     - Теперь, Теллон, ты на месте, - сказал охранник.  -  Другие  покажут
тебе, где что находится. Можешь развлекаться.
     - Да уж постараюсь.
     Охранник сардонически расхохотался и зашагал  прочь.  Едва  его  шаги
стихли, как Теллон почувствовал, как о его вытянутую ногу что-то  легонько
стукнулось. Он замер, пытаясь вспомнить, есть ли в южной части  континента
какие-нибудь особенно неприятные насекомые.
     - Извините меня, сэр. Вы мистер Сэм Теллон? - Голос ассоциировался  с
образом седовласого краснолицего провинциального политика.
     - Верно, - Теллон беспокойно обмахнул свою ногу, но ничего необычного
не нащупал. - Сэм Теллон.
     - Очень рад с вами познакомиться, Сэм, - незнакомец,  кряхтя,  уселся
рядом с Теллоном. - Я Логан  Уинфилд.  Знаете,  здесь,  в  Павильоне,  вас
считают настоящим героем.
     - Неужели?
     - О, да. Мы все тут не питаем особого расположения к  мистеру  Лорину
Черкасскому, - пробасил Уинфилд, - но пока еще никому не удавалось надолго
уложить его на больничную койку.
     - Я не хотел отправлять его в больницу. Я хотел его убить.
     - Похвальное стремление, сынок. Жаль,  не  вышло.  Впрочем,  и  после
того, что ты сделал, все мы тут твои друзья по гроб жизни. Именно  столько
ты тут и просидишь.
     - Догадываюсь.
     - Исключительно верная догадка, сынок. Одно из величайших преимуществ
комбинации лютеранства, точнее, здешней  его  разновидности,  с  политикой
заключается в том, что с противниками можно не церемониться. По их теориям
выходит вот что. Раз уж мы сами благодаря всему, что делали на этом свете,
приговорили себя к вечным мукам за гробом и бодро-весело отправимся в  ад,
то такой мелочи, как здешняя пожизненная скучища, просто не заметим.
     - Изящная теория. За что вы тут? - этот вопрос Теллон задал из чистой
вежливости; единственное, чего ему сейчас хотелось, так это  подремать  на
солнышке. Он обнаружил, что еще способен видеть сны, а во  сне  его  карие
пластмассовые глаза были ничуть не хуже настоящих.
     - Я доктор медицины. Приехал сюда из  Луизианы,  еще  в  те  времена,
когда планету только-только открыли. Конечно, тогда она называлась иначе -
не Эмм-Лютер. Я вложил в этот мир целую  жизнь  -  жизнь,  полную  тяжкого
труда. И я люблю его. Поэтому, когда  планета  откололась  от  империи,  я
пытался вернуть ее на истинный путь.
     Теллон горько усмехнулся:
     - И, насколько я понимаю, когда дело дошло  до  практических  деталей
возвращения этого мира на путь истинный, вы стали избавлять его от слишком
упрямых политиков?
     -  Понимаешь,  сынок,  у  меня  на  родине  есть  поговорка:   нельзя
разубедить человека в том, в чем  его  предварительно  кто-то  не  убедил.
Поэтому...
     - Поэтому вы отбываете пожизненное заключение, да и при любом  другом
режиме получили бы тот же приговор,  если  не  хуже,  -  сердито  произнес
Теллон.  Когда  он  договорил,  воцарилось  молчание.  Какое-то  насекомое
прогудело рядом с его лицом и скрылось в теплом воздухе.
     - Я удивлен, что ты  так  говоришь,  сынок.  Я  думал,  у  нас  общие
интересы, но, боюсь, был назойлив. Пожалуй, я пойду.
     Теллон кивнул, вслушиваясь, как  Уинфилд  с  усилием  поднимается  на
ноги. Что-то снова легонько чиркнуло его по ноге.  На  сей  раз  он  сумел
схватить эту штуку и обнаружит, что держит в руке кончик трости.
     - Прошу прощения, - сказал Уинфилд. - Трость - древнее орудие  членов
нашего братства, но  полезность  ее  отрицать  невозможно.  Без  трости  я
налетел бы на вас, что привело бы лишь к обоюдному замешательству.
     Прошло несколько секунд, пока до Теллона дошел смысл  этих  округлых,
будто обкатанных фраз.
     - Подождите. Вы хотите сказать, что...
     - Вот именно, сынок. Я  слепой.  Через  несколько  лет  ты  научишься
выговаривать это слово.
     - Почему вы раньше не сказали? Я не знал.  Пожалуйста,  присядьте.  -
Теллон нащупал руку собеседника и крепко ухватил его  за  рукав.  Уинфилд,
похоже, задумался над таким поворотом событий, но потом сел снова,  тяжело
кряхтя при этом. Теллон догадался, что он - человек тучный  и  нездоровый.
Напыщенность Уинфилда (в особенности его  постоянное  "сынок")  раздражала
Теллона, но все же перед ним был человек,  уже  прошедший  ту  дорогу,  по
которой Теллону еще предстояло пройти. Некоторое время они  сидели  молча,
вслушиваясь в ритмичный скрип гравия  -  остальные  заключенные  совершали
моцион в другой части двора.
     - Полагаю, ты размышляешь над тем, не потерял ли я зрение по  той  же
причине, что и ты, - произнес наконец Уинфилд.
     - В общем, да.
     - Нет, сынок. Ничего особенно  драматического.  Восемь  лет  назад  я
попытался отсюда бежать, намереваясь пробиться обратно на Землю. Но дальше
болота я не  ушел.  Конечно,  это  самое  легкое;  до  болота  кто  угодно
доберется. А вот что действительно трудно, так это перебраться через него.
Там обитает довольно противная разновидность блох, самки  которых  норовят
отложить яйца прямо тебе в глаза. Когда охранники притащили меня обратно в
Павильон, мои глаза представляли собой самые настоящие гнезда этих тварей.
     Доктору Хеку пришлось немало повозиться, чтобы они  не  добрались  до
мозга. Он почти неделю был вне себя от счастья, все насвистывал Джильберта
и Салливэна.
     Теллон был потрясен:
     - Но что вы собирались делать, если бы вам удалось  пересечь  болото?
Нью-Виттенбургский космопорт в тысяче миль отсюда, да и  будь  он  хоть  в
тысяче ярдов, вы никогда не прошли бы через контроль.
     - Сынок, - Уинфилд, казалось, огорчился,  -  твой  ум  слишком  занят
мелочами. Я ценю людей, которые помнят  о  мелочах,  но  только  если  эти
мелочи не отвлекают их от главного.
     - От главного? Это вашу безумную идею протопать пешком несколько  сот
световых лет до Луизианы вы называете главным?!
     - Весь наш  прогресс,  Сэм,  -  история  безумных  идей.  Космические
перелеты со сверхсветовой скоростью тоже считались  безумной  идеей,  пока
кто-то не осуществил их на деле. Я не могу поверить, что  ты  готов  гнить
тут до конца своих дней.
     - Может, я и не готов к этому, но поступить собираюсь именно так.
     - Даже если я предложу взять тебя с собой в следующий  раз?  -  Голос
Уинфилда перешел в шепот.
     Теллон рассмеялся - впервые с того момента, как Мак-Налти дохромал до
его офиса и  протянул  ему  листок  бумаги  с  космическим  адресом  новой
планеты.
     - Уходите, старина, - сказал он. - Дайте мне отдохнуть.
     Но Уинфилд продолжал говорить:
     - Теперь все будет совершенно по-другому. Тогда  я  не  был  готов  к
переходу через болото, но за эти восемь лет я подготовился. Уверяю тебя, я
знаю, как через него перебраться.
     - Но вы слепой! Вам трудно будет даже перейти детскую площадку.
     - Слепой-то я слепой, да уж, - таинственно сказал Уинфилд. - Не такой
и слепой.
     - Говорить-то вы говорите, -  тем  же  тоном  ответил  Теллон,  -  но
исключительную чушь.
     - Ты вот что послушай, сынок. - Уинфилд придвинулся ближе  и  задышал
Теллону прямо  в  ухо.  От  него  пахло  хлебом  с  маслом.  -  Ты  изучал
электронику и знаешь, что у нас на Земле, да и в большинстве других миров,
для слепых изобрели множество всяких приборов.
     - Тут все по-другому, док. Электронная  промышленность  Эмм-Лютера  -
часть его  программы  создания  космических  зондов.  Все  специалисты  по
электронике работают либо на  эту  программу,  либо  на  связанные  с  ней
приоритетные проекты, либо вообще сидят на  той  новой  планете,  что  они
открыли. Кроме того. Гражданский Арбитр объявил, что к человеческому телу,
созданному  по  образу  и  подобию  Божьему,  нельзя   добавлять   никаких
рукотворных частей, ибо это противоречит религиозным догмам. Устройств,  о
которых вы говорите, в этой части Галактики просто не существует.
     - Нет, они существуют, - торжествующе произнес Уинфилд. -  Или  почти
существуют. Сейчас я пытаюсь  изготовить  примитивный  сонарный  "фонарь",
прямо  здесь,  в  тюремном  центре  перевоспитания.  Точнее,  Эд   Хогарт,
начальник  мастерской   центра,   пытается   изготовить   его   под   моим
руководством. Я, естественно, не могу выполнять ручную работу.
     Теллон безропотно вздохнул. Похоже, все, что говорит Уинфилд, слишком
абсурдно и фантастично.
     - Вы хотите сказать, что за вами совсем не следят? И их  не  волнует,
что  нарушаются  два  самых   строгих   запрета?   Причем   нарушаются   в
государственном учреждении и за государственный счет?
     Уинфилд шумно поднялся на ноги.
     - Жаль, сынок, что ты смотришь на это так  скептически.  Но  я  готов
предположить, что в иных, не столь  тяжелых  обстоятельствах  ты  способен
вести себя как цивилизованный человек. Пойдем-ка со мной.
     - Куда?
     - В мастерскую. Там тебя ждет пара сюрпризов.
     Держась за пухлую  руку  Уинфилда,  Теллон  вышел  вслед  за  ним  из
четырехугольного внутреннего двора.  Он  и  сам  не  ожидают,  что  сможет
испытывать к чему-нибудь такой интерес.
     Уинфилд, постукивая тростью, двигался  уверенно  и  довольно  быстро.
Пока  они  шли,  множество  люд