ми
очертаниями  меловых скал.  Кое-где  в  скалах  виднелись  большие  округлые
пустоты, зиявшие в ярком  свете дня почти черными, провалами. Они напоминали
пустые глазницы  огромных мертвых чудовищ, и я как завороженный уставился на
них.   Вдруг   издалека   донеслись   необыкновенные   звуки,   похожие   на
причмокивания, и смолкли. Я завертел головой, всматриваясь в дюны. Наступила
звенящая  тишина. Заслонившись рукой от слепящего солнца, я выждал несколько
минут. Я думал, что вот-вот увижу что-нибудь необычное, йо не увидел ничего.
От  сильного   блеска  рябило  в  глазах,  дюны  выглядели  безжизненными  и
безмятежными,   какая-то   птица,   похожая  на   нашего  жаворонка,   уныло
посвистывала,  глубоко  ныряя  в  бесцветное  небо. Тревога  показалась  мне
напрасной.  Успокоенный,  я  сделал  несколько  шагов  от  машины.  И   хотя
аеоиределенное беспокойство вскоре снова овладело мной, я продолжал медленно
идти к меловым скалам.  Уже сотни  метров отделяли меня  от машины, когда  у
себя  за  спиной  я  услышал явственные взмахи крыльев,  как если  бы где-то
поблизости петух взлетел на забор.
     Я обернулся и только тогда заметил какое-то лохматое двуногое существо,
торопившееся  ко  мне  сбоку по гребню дюны  метрах  в  ста  пятидесяти. Оно
приближалось  со стороны солнца, и  мне  был виден только темный  неряшливый
силуэт. Однако и этого было достаточно,  я  сразу  понял,  что за существо в
птичьем облике преследовало меня.
     Скалы находились ко  мне ближе, чем машина,  и я бросился бежать к ним.
"Только бы добежать до пещер!" -- думал я.
     Я  мчался  к  скалам  с  быстротой,  какой  никак не  ожидал  от  себя,
размахивал руками, словно сама смерть гналась за мной  по пятам. И, конечно,
так  оно  и  было...  "Что  она  сделает  с  машиной?"  --  мелькнула  вдруг
мучительная  мысль  и пропала. Даже этому тигру на птичьих ногах железный  и
кварцевый скелет машины  должен  был  показаться  несъедобным.  Шум  крыльев
позади меня стал громче, и я понял, что пернатое чудовище догоняет меня.
     Я  бежал так, что песок горстями  летел из-под  каблуков, но у меня уже
темнело в глазах, сердце словно разбухло и бешено колотилось где-то в горле.
Радужные круги  застилали все вокруг, ноги отказывались слушаться, а в груди
как будто кто-то царапал железными когтями.
     Внезапно  прямо  перед  собой я увидел серые каменные  стены в  грязных
потеках и выставил руки, чтобы  не удариться головой.  Я повернул, стукнулся
плечом  о  выступ  камня и  почувствовал,  что  падаю в какую-то  прохладную
темноту...
     Я очнулся в полумраке  на холодной  земле. Первое, что  я услышал, было
какое-то  тарахтение, которому вторило слабое  эхо  в пещере. Левое  плечо и
скула ныли от ушиба, я с усилием поднялся и  вгляделся в узкую полосу света,
проникавшую  снаружи.  Мне  стало  ясно,  что помешало моему  преследователю
втиснуться за  мной в пещеру:  за  первым  широким входом  находиласв  узкая
горловина, сквозь  которую  я пролетел  боком. Эта Горловина и не пустила ко
мне  пернатого  хищника  --  незначительная случайность  помогла мне  в  эту
тяжелую минуту.
     Опустившись на землю я увидел, что нахожусь в глубокой сухой расселине,
за истекшие тысячелетия промытой ливнями в меловых породах. Удовлетворенный,
еще нетвердо  ступая, я  направился к горловине, чтобы поближе  взглянуть на
врага, подстерегавшего меня под горячими лучами солнца у выхода из пещеры.
     Я высунул голову и увидел гигантскую птицу -- диатриму. Она была двух с
половиной  метров  высотой,  покрыта  тяжелым  волосовидным  оперением цвета
воронова крыла с  медным отливом  и  внешне  похожа  на казуара. У  нее были
массивные  ноги  с  четырьмя  пальцами,  короткая толстая  шея  и  несуразно
огромная  голова с  узким, как топор, хищным клювом.  Но крылья ее  были так
малы,  что  терялись  в оперении.  Разумеется,  они не могли  удержать такое
чудовище в  воздухе. Диатрима  была  бегающей  птицей, подобно  страусу  или
казуару.
     Так состоялось знакомство человека середины двадцатого века нашей эры и
огромного нелетающего орла, вымершего  за  сорок миллионов лет  до появления
первого человека.
     Я сидел  в полутьме и раздумывал,  что делать дальше. Иногда,  заслышав
шорох  и повернувшись к  светлевшей щели,  я видел, как мой бдительный страж
просовывал сплюснутую с боков голову  в мое убежище и  старался протиснуться
внутрь. Тогда я имел удовольствие видеть в двух метрах от  себя  серповидный
клюв и как бы прилизанную голову с малиновыми ободками вокруг больших желтых
глаз.  Сделав  несколько  безуспешиых  попыток дотянуться  до меня,  злобная
голенастая птица снова принималась топтаться снаружи, прохаживаясь аршинными
шагами то  совсем рядом, то на  некотором расстоянии от пещеры, щелкая время
от  времени  полуметровым   клювом  и   сердито  причмокивая.   Несмотря  на
относительную прохладу, меня начинала мучить жажда.
     "Должно быть, она надеется взять меня измором", -- подумал я, в десятый
раз выглядывая наружу. Только позднее я сообразил, что сам  во всем виноват.
Метрах в  пяти  от моей  машины была кладка  яиц диатримы. Это были  большие
яйца, едва присыпанные песком. Трудно было сказать, высиживала ли она их или
предоставляла  роль наседки солнечным лучам. Во всяком случае, сейчас вид  у
нее был злой и голодный. Утренняя  охота,  вероятно,  ей не удалась, а здесь
совсем рядом засела  добыча, и голодная диатрима не могла вернуться к яйцам,
чтобы ее не упустить.
     День близился к исходу.
     Мне оставалось только ждать. "Вечером, когда солнце  зайдет и  наступит
прохлада,  диатрима  должна  будет  непременно  вернуться  к  кладке,  чтобы
согревать яйца теплом своего тела", -- размышлял я.
     Или я  оказался  прав, или ей надоело подстерегать  меня,  но  диатрима
сняла осаду. Скрип ее шагов на песке неожиданно стал затихать, и, бросившись
к  выходу, я увидел,  что она, вскидывая  голову, словно  верблюд,  зашагала
через пески к машине.
     Как только диатрима скрылась за дюнами, я поспешно выбрался из пещеры и
побежал  к лесу.  Оттуда можно было незаметно наблюдать за ее поведением.  Я
взобрался на дерево. Одного взгляда в сторону машины  было достаточно, чтобы
понять: дело плохо. Диатрима уселась на песок в  нескольких шагах от машины.
Именно  тогда  я  понял, что рядом находится  кладка.  Переходя от  дерева к
дереву,  с  холма  на  холм,  укрываясь  в  пахучих  темных  ветвях  молодых
мамонтовых  деревьев, я приглядывался  к грозной птице.  Да, это был опасный
противник.


УБИЙЦА В ПЕРЬЯХ

     Быстро наступали  сумерки,  и я решил провести ночь  не на дереве, а  в
пещере.  Забаррикадировав вход принесенными из  леса сучьями, я устроился на
подстилке  из  мягкой  душистой  хвои  и  заснул.  Рано  утром  я  вышел  и,
спрятавшись  за дюнами, наблюдал,  как вереница каких-то  странных  животных
переправлялась вплавь  через  широкий  поток.  Это были крупные  приземистые
существа с  темными полосами вдоль  длинного массивного туловища,  с  тонким
длинным хвостом. Они отличались гибкостью и какой-то особенной пластичностью
в движениях  и  плыли легко и  свободно, без напряжения противостоя довольно
быстрому течению. Они выбрались  на берег  в нескольких десятках  метров  от
меня и, отряхнувшись как собаки, затерялись в бесконечных вереницах дюн.
     Я вышел из-за укрытия и осмотрел их следы -- пять пальцев с  копытцами.
Да, жаль, что эти животные так быстро скрылись. Это были знаменитые фенакоды
--  очень любопытные животные, которые совмещали  в себе признаки хищников и
копытных. Их описание можно найти в любом учебнике зоологии.
     Еще  недавно их  признавали  за  родоначальников  наших лошадей, но это
неверно -- они  появились слишком поздно и имели слишком крупные размеры для
родоначальной формы. Их  длинный  и низкий череп  со  слаборазвитым мозгом и
весьма развитыми клыками был очень сходен с черепом креодонтов.
     Фенакоды   были  мало   похожи  на  копытных,  они  напоминали   больше
примитивных  хищников  и находились на стадии перехода  к травоядному образу
жизни -- на это ясно указывали их зубы.
     Я вернулся к скалам и нашел пернатую красавицу на месте -- возле машины
на кладке. Очевидно,  она  была очень  голодна,  потому что, не поднимаясь с
места, старалась дотянуться клювом до чего-то в песке.
     Я  тоже был голоден и, уныло побродив возле скал, направился  в пещеру.
Все утро  я думал о том, какую прекрасную яичницу можно было  бы  сделать из
яиц диатримы.
     Неожиданно я вновь услышал странный крик, похожий на громкий  хруст,  и
быстро выбежал из пещеры.  Чудовище в перьях вытягивало свою  короткую  шею,
щелкало  клювом  и дергало головой. Такой возбужденной  я  видел  ее  только
накануне,  когда  она преследовала меня. Но  теперь она  смотрела  в другую.
сторону.  Что  с ней? Она  видит  или  врага или добычу!  Но,  что бы она ни
видела, мне не следовало попадаться ей на глаза.
     Однако  я должен был узнать, что так взволновало ее. Где  ползком,  где
нагнувшись,  я  проскользнул  мимо  разъяренной птицы  и высунул голову  над
гребнем дюны.
     Неподалеку,  по  склонам  песчаных  холмов,  поросших кустиками  травы,
бродили  низкорослые  существа  на  толстых  лапах.  Они  находились  против
поднимавшегося  утреннего солнца, но  в их облике и движениях мне почудилось
что-то  очень  знакомое.  Ну конечно, это были фенакоды. Они мирно  паслись,
время от  времени затевали оживленные  игры,  гонялись  друг  за  другом  по
верхушкам холмов и скатывались  по их склонам, поднимая тучи песка. Животные
были упитанны и сильны.
     "Интересно, враги  они или добыча диатримы?" -- подумал я. Хотя вряд ли
фенакоды  могут  причинить  ей  вред,  да,  пожалуй, и они ей  не под  силу:
как-никак, а фенакоды достигают почти двух метров в длину... Мои размышления
были прерваны  появлением  ее "пернатого величества" собственной персоной. В
тот момент я не догадывался, как она может быть сильна и агрессивна.
     Она мчалась по песку, горизонтально вытянув шею, высоко поднимая ноги и
помогая своими "цыплячьими" крыльями, как призовой скакун на треке.  На ходу
она громко и неумолчно тарахтела,  что,  очевидно,  выражало высшую  степень
возбуждения и гнева. Фенакоды, сгрудившись в толпу,  с беспокойством ожидали
приближения двуногого чудовища и вдруг, как по сигналу, сорвались с места и,
цепочкой сбежав с холма, исчезли по другую его сторону.
     Я  даже ахнул от разочарования! Но диатриму это исчезновение  нисколько
не смутило: она с удвоенной энергией  мчалась к дюнам,  скрывшим беглецов, и
вот она уже достигла подножия, в  несколько скачков взобралась наверх и, еще
отчаяннее взмахнув крохотными крыльями, стремглав кинулась вниз по Склону.
     "Теперь и мне не следует медлить",  -- подумал я и пустился во весь дух
к разделившим нас холмам. А что, если она вздумает  вернуться? Впрочем, так.
бегают  лишь  тогда, когда  собираются  гнаться за  врагом  по меньшей  мере
километров десять. Я с  трудом взобрался  на  вершину дюны. Отсюда  открылся
широкий вид на песчаный пляж у реки и на закруглявшуюся в отдалении равнину,
покрытую застывшими волнами песка. По этим волнам, как корабли, то спускаясь
в лощины, то взлетая на4 гребни,  тянулись фенакоды, уходившие галопом, а за
ними,  огромными скачками  перемахивая  песчаные  хребты,  неслось  пернатое
чудовище. Диатрима мчалась так, что, казалось, будто она  не касается земли.
Ни одна лошадь  не могла бы  долго  выдержать  такой скачки по песку... Меня
вдруг  охватил какой-то  безудержный  и  нелепый  спортивный  задор.  Словно
болельщик на  футбольном матче, я  размахивал руками  и кричал что-то вроде:
"Давай, давай!"
     ...Между тем фенакоды, выбиваясь из сил, скакали по песку. Их полосатые
шкуры блестели  от пота.  Не  меняя  аллюра,  они косились на преследователя
через  плечо.  Видимо,  им  стало  ясно, что столкновения  не избежать, и их
"строй" смешался:  отставший фенакод прибавил  прыти  и оказался впереди,  а
вожак перешел в арьергард. Пернатый гигант уже шлепал  за ними по пятам, как
вдруг фенакоды, как по команде, разбежались в разные стороны.
     Вожак,  над  которым   уже  был  занесен  смертоносный  клюв,  внезапно
повернулся и сделал огромный скачок назад, к горлу птицы.  "Вот он, извечный
прием  всех хищников!"  --  подумал я. Но,  вероятно,  в быстроте и точности
движений рептилии и птицы  превосходят млекопитающих, потому что  диатрима в
тот  же миг  отбила  нападение, и  ее клюв  до самых глаз обагрился  кровью.
Раненое животное, отброшенное страшным ударом, упало навзничь, перевернулось
на бок и сделало попытку  подняться, но второй удар  в  затылок снова поверг
его на песок. Фенакод забился на песке, брыкаясь и окрашивая песок кровью, а
клюв чудовища стал методично подыматься  и падать. Я отвернулся и, испытывая
неприятную слабость  в коленях, сбежал  с дюны  вниз.  Я не  шел,  а плелся,
увязая по щиколотку в песке, усталый  и голодный, инстинктивно,  как к дому,
направляясь к машине. После насыщенных опасностями "будней" больше всего мне
хотелось отдохнуть и успокоиться.
     И, только  когда  вдали блеснули  на  солнце  металлические поверхности
машины, я сообразил, что теперь  могу делать все, что мне заблагорассудится.
Я мог  позавтракать и  умчаться в будущее  или  позавтракать и, не  сходя  с
машины, продолжать наблюдения.  Кстати, я вспомнил  о грандиозной яичнице из
яйца диатримы. До машины оставалось шагов двадцать, когда  навстречу  мне со
скрипучим писком,  путаясь  в собственных ногах,  бросились  три  птенца  --
зеленовато-синие, с белыми клювами, чуть ли ие больше их самих.
     Пока я с изумлением  разглядывал этих юных чудовищ, одно из  них успело
слегка поранить меня клювом. Они были настоящими убийцами с первой же минуты
рождения,  как и их мамаша, и мне пришлось отбиваться ногами. Неподалеку, за
кучей  песка,   валялись  обломки  толстой   кремовой   скорлупы  с  мелкими
пятнышками, будто  от раздавленных  вишен. Продолбить такую скорлупу стоило,
вероятно, немалых усилий, но достаточно было взглянуть на этих милых, бойких
птенчиков, на их тяжелые  клювы,  чтобы проникнуться уверенностью в том, что
будь даже скорлупа вдвое толще -- она не задержала  бы их  ни на одну лишнюю
минуту.  Воспользовавшись   тем,  что  внимание  птенцов  отвлекла  какая-то
несчастная ящерица -- они мигом собрались вокруг нее и принялись за трапезу,
--  я обошел их и нагнулся  над местом кладки  в надежде все-таки найти хоть
одно целое яйцо.
     Яйцо я нашел, но, пока я извлекал его  из песка, оно треснуло, скорлупа
стала разваливаться у  меня под пальцами, и  наружу выглянул новый младенец.
Не  затрудняя себя попытками сбросить  осколки скорлупы со спины, он  ударом
клюва рассек мне до кости мизинец, вскочил и, спотыкаясь и падая, помчался к
своим  пирующим братцам.  Там, едва добежав,  он тотчас же затеял с одним из
них драку по  всем  правилам,  а я, перевязав свой палец,  стал собирать для
коллекции обломки скорлупы.
     Бойцы  между тем  дрались с  возрастающим пылом. Они пригибали головы к
песку,  топорщили мокрые  перья  и ожесточенно наскакивали  друг  на  друга,
норовя выклевать глаза  или  ранить противника  грязными кривыми когтями.  В
конце  концов один из них  --  не  знаю  уже  какой  --  ухватил  клювом шею
противника, точно в ножницы, и, понатужившись, повалил на землю.
     Но тут на вершине  холма появилась уродливая тень, это возвращалась моя
диатрима с добычей. Драка сейчас же прекратилась, и птенцы, все четверо, еле
удерживая  громадные  головы на  тонких  шеях,  помчались  ее встречать, а я
поспешно вскарабкался на машину, вынул  и раскрыл  зонт  и, заслонившись им,
положил руку на рычаг.
     Диатрима  трудилась  с  похвальным  упорством,  то  клювом,  то  мощной
когтистой лапой  волоча тушу фенакода к своей кладке. Кажется, она несколько
удивилась нежданному  появлению  птенцов  и остановилась, разглядывая  их. А
они, не  обращая на нее никакого внимания,  вовсю клевали свежее мясо. Тогда
взлохмаченная и неряшливая мамаша снова потащила тушу  к моей машине. Затаив
дыхание я следил за ней из-за зонта.
     Должно быть, она  приняла  машину  с зонтом  за  что-то  новое  и  даже
усомнилась в  том,  что  вокруг нее топчутся  ее  собственные дети. Диатрима
рассталась  с тушей и, подойдя к птенцам, еще раз  глубокомысленно  оглядела
их. Может быть, она их  пересчитывала. Я с треском закрыл  зонт, сунул его в
багажник  и  надавил на  рычаг.  Последнее,  что  я  увидел  в  эоцене,  был
громадный, обращенный в мою сторону, изумленно  разинутый  клюв,  заляпанный
сохнущей кровью.


В ДЖУНГЛЯХ ОЛИГОЦЕНА

     Машина  времени подо  мной  дрогнула  и  накренилась. Раздался  скрежет
металла по камню, какая-то ветка хлестнула  меня  по лицу,  и  я зажмурился.
Несколько квадратных листьев упало мне на колени.
     Меня  обдало  влажным  воздухом  теплицы.  Густые тяжелые запахи  сырой
земли, эфирные ароматы цветов и листьев с  примесью  терпкого кислого запаха
растительной  гнили  насыщали красноватый сумрак.  Ребристые стволы деревьев
отливали  карминными  и  красными тонами. Высоко над головой  мелкой  частой
голубой мозаикой проглядывало небо.
     Все  видимое  пространство между  ветвистыми  колоссами  ликвидамбарами
щетинилось  серо-зелеными  иглами перистых  пальм  с  проступавшими  кое-где
гигантскими  шарами веерных  пальм.  Какое-то движение рядом  привлекло  мое
внимание:  странный темный комок побежал по слежавшейся листве. Это оказался
мохнатый, в форме полумесяца фиолетовый паук величиной в кулак. Паук убегал,
угрожающе  подняв перед  собой две  передние лапки. Откуда-то на  него упала
капля, он  сжался и отпрыгнул на целый метр в ворох листвы, прикрытый сверху
папоротником.
     Джунгли!  Я  всегда мечтал вот о таких нетронутых, обласканных  солнцем
дебрях.  "Так можно, пожалуй,  просидеть вечность",  -- подумал  я и поискал
глазами паука, но  он скрылся. Тогда я пожалел, что не поймал его. И опять я
сидел  целую минуту, глубоко и спокойно вдыхая напоенный лесными испарениями
ароматный  воздух,  наслаждаясь и  сумраком,  и  видом голубоватой глянцевой
листвы.  Я  находился  в олигоцене, в последней эпохе третичного периода, за
тридцать с лишним миллионов лет до нашего времени.
     "Рискнем!" -- решил я и шагнул на мягкую подушку изумрудных мхов.
     В воздухе стоял приторно сладкий запах цветов. Мох на стволе ближайшего
дерева  был влажен, на  мои руки  и  лицо падали  капли,  будто  из неплотно
закрытого крана. В сырой духоте мое лицо скоро сделалось влажным.
     Поминутно озираясь и  вслушиваясь  в  шорохи, я направился к прогалине,
утопавшей  в  солнечных  лучах.  Не  то  комары,  не  то  москиты немедленно
обнаружили меня,  и  все  вокруг  тонко  зазвенело  от  их толпящегося  роя.
Ослепительные  столбы солнечного света разбрызгивались  мириадами  мерцающих
вспышек,   на   ребрах  плотных,  словно  лакированных  листьев,  и  мошкара
бесчисленными искорками блестела  в этих  вспышках.  Бурые и зеленые петли и
бичи лиан  щетинились изогнутыми колючками  и зубцами; Пройдя еще  несколько
шагов, я приблизился  к  прогалине.  Прогалина? Передо мной расстилалась  до
горизонта строгая парковая саванна с редкими группами  деревьев.  Но  прежде
чем выйти на опушку, я решил немного выждать в примыкавших к ней кастах.
     На  саванне  было  пусто. Только  раз  вдали пронеслась  легкая  стайка
тонконогих  лошадей  размером  в  шотландскую овчарку -- возможно, это  были
мезогиппусы,  предки  современного  коня, --  да прокрался  в траве желтый с
коричневыми  подпалинами  зверь  с  ужасными клыками, свисающими из  верхней
челюсти. Прошло с полчаса, время от времени  где-то вкрадчиво шуршали травы,
но увидеть, кто скрывался в них, мне не удавалось.
     И вдруг за спиной у меня совсем близко раздался звук, будто лопнул туго
натянутый  канат.  В один  миг  я  был на но