ми и морскими водами.
Эти  сумрачные  пышные  леса  представляли  как бы промежуточную среду между
водой и сушей.
     Именно  такая  среда  могла  взрастить  громадных   родичей  течерешней
лягушки,  древнейших амфибий-стегоцефалов.  Мы уже  знаем, что эти  существа
прибегали  к пассивному способу  питания.  Они подстерегали добычу,  лежа  в
болотах  с  распахнутыми  пастями,  -- настоящие  живые капканы  с огромными
челюстями, покрытыми по краям рядами мелких зубов, и с редкими, но  крупными
колющими зубами на кебе.
     Организм амфибий  словно  остановился на  полдороге между  чисто водным
существованием  и  сухопутным.  Голая  кожа  не  защищала   их  организм  от
высыхания, и они  должны  были  оставаться  в  сырых  местах.  Они не  могли
размножаться без воды, поскольку их  яйца и личинки развиваются лишь в воде.
Они вообще  не могли  жить без  воды,  потому что  в  начальный период жизни
дышали  жабрами и только потом, в  зрелом  возрасте, переходили  на легочное
дыхание.
     Пока вся  планета представляла  собой гигантское  болото, процветал мир
амфибий.
     Их незыблемое благополучие,  длившееся свыше ста миллионов лет, впервые
пошатнулось в пермский период,  двести  двадцать  миллионов лет назад. С его
началом  открывается эпоха значительных поднятий земной коры, одновременно в
ряде  мест  на  планете  наступают  оледенения.  Воздух  над  мутно-зелеными
просторами  дебрей  стынет,,   климат  суровеет,   резче,  четче  проступают
климатические  зоны  планеты. Теплолюбивые леса карбона  исчезают,  сменяясь
прохладными пустынями.
     Среди  лабиринтодонтов   стали  возникать   животные  с  гораздо  более
совершенной  организацией. Это  были рептилии,  и первые из них  появились в
каменноугольный период. Рептилии откладывают яйца прямо на суше, а их кожа с
роговым  чехлом  чешуи  защищена от высыхания, что позволяет им жить  даже в
сухом климате.
     Невыгодные для амфибий перемены оказались очень выгодными для рептилий.
Их организм был лучше  приспособлен к наступившим переменам, и они сделались
энергичными завоевателями обширных пустынных пространств внутри материков.
     Если  не считать  насекомых, именно рептилии  стали первыми сухопутными
существами,  в дальнейшем  же они завоевали и море и воздух. Так в  пермский
период начинается пышный расцвет рептилий. Они заняли обширные  территории с
умеренным климатом, где стала процветать совершенно особая фауна.
     Тогда  же,  в пермский  период,  среди  рептилий  зародились существа с
признаками самой совершенной  организации. Это были непосредственные  предки
млекопитающих, так называемые звероподобные, или зверозубые  ящеры. Несмотря
на  то  что  расцвет млекопитающих наступил значительно  позднее,  это  было
гигантским шагом вперед в эволюционном развитии природы, и в сравнении с ним
дальнейшее  усиление  класса рептилий  и  их  необычайно  бурное развитие  в
мезозойской  эре  было  только временным  и, вероятно,  случайным торжеством
менее развитых живых существ над более  развитыми, торжеством, обусловленным
исключительно благоприятными условиями.
     Это происходило двести миллионов лет назад. В течение пермского периода
стегоцефалов  снова  оттеснили  обратно  в  воду,  и  в  следующем  периоде,
триасовом  --  первом  периоде  следующей эры  --  мезозойской,  стегоцефалы
вымирают, и амфибии навсегда теряют свое  значение. Пермский период является
одним из самых важных в истории позвоночных животных.


ОПАСНАЯ ВСТРЕЧА

     Я  оказался  в пермском  периоде в  тот  утренний час,  когда  небосвод
окрасился теплыми  тонами  рассвета, а  в  свежем воздухе,  колыхаясь,  тлел
туман.  Я  слез с машины  и медленно,  непрестанно оглядываясь, пошел  между
громадными  валунами,  разбросанными вокруг.  Среди них подымались  огромные
зеленоватые стволы кордаитов,  хвощеподобных каламитов стало намного меньше,
а те, которые остались,  сделались  гораздо  ниже.  Бесконечные безрадостные
леса  из  лепидодендронов, сигиллярий  и древовидных папоротников  поредели.
Земля будто  облысела и открыла  огромные  оголенные  пространства. Болота и
реки  обмелели,  и  изнеженная  растительность,   нуждавшаяся  в  непомерных
количествах воды, теперь оскудевала и жалась к сильно сократившимся топям.
     Место было открытое, и моя машина виднелась издалека.
     Подернутые тонкой прозрачной дымкой  редеющего  тумана, предметы вокруг
меня казались плоскими декорациями, словно  нарисованными  и вырезанными  из
картона или фанеры.  Кругом царила тишина, нарушаемая лишь звоном невидимого
ручья,  как вдруг  в отдалении  возник  легкий гул или рокот, словно  тяжело
груженный товарный состав проезжал по небольшому железному мосту.
     Низкий хриплый  рев покатился по  окрестности. И в тот же миг почва под
ногами  дрогнула, заколебалась  и скользнула  влево, весь пейзаж передо мной
как бы  сместился. "Землетрясение", -- понял  я,  и  в тот  же  момент  меня
бросило  оземь.  Рокот быстро  замирал вдали.  Отряхивая  с  колен  пыль,  я
прислушался. Чего-то недоставало?! Да, замолкло журчание ручья!
     В   эту  минуту  интуиция  подсказала  мне,  что  я  являюсь   объектом
пристального  наблюдения. На  лбу  у  меня выступила  холодная  испарина.  Я
невольно попятился к машине.
     Тот, кто  рассматривал меня,  таился среди  громадных валунов.  Когда я
пошел,  он  стал  красться параллельно  мне,  двигаясь  совсем неслышно.  На
какое-то мгновение я успел увидеть его через плечо: зверь был крупнее любого
тигра,  его покрывала  чешуя землистого цвета.  Затем я увидел его еще  раз,
когда он глядел в мою сторону, высунувшись из-за  камней. Его огромную узкую
голову можно  было сравнить с топором дровосека. Как у всякой рептилии, щеки
его не прикрывали великолепного набора  больших  желтых  зубов  и  огромных,
торчавших вниз клыков в верхней челюсти,
     Мощь  и  свирепость этого  приземистого массивного существа ве вызывали
сомнений.  Не  в  силах оторвать от  него глаз,  я думал:  "Так вот  что  за
свирепый  ящер назван  именем  профессора Иностранцева!"  Да,  иностранцевия
выглядела весьма внушительно.
     Пока  я   с  лихорадочной   поспешностью   изыскивал   пути   спасения,
иностранцевия повела себя так же, как и уссурийские тигры в клетке,  когда к
ним впускают козленка. Тигры пятятся от него в испуге, потому что никогда не
встречали такого животного в тайге...
     Иностранцевия не напала на меня:  я со своей  незнакомой и странной для
нее внешностью, да вдобавок ко всему и двуногий, принадлежал к  неизвестному
ей  миру,  а  поэтому  вызывал недоверие  и  боязнь.  Разгадав  ее  страх  и
колебания, я сделал шаг в ее сторону -- это был мой единственный шанс. Тогда
она  медленно  повернулась  и, неуклюже переставляя  короткие  массивные,  с
огромными когтями лапы, стала удаляться.
     Мне хотелось узнать, куда  ведет  хищный инстинкт  этого  тяжеловесного
ящера, и я на некотором расстоянии последовал за ним.


СХВАТКА В ПАПОРОТНИКАХ

     Неожиданно  иностранцевия  резко свернула  в  сторону и в  один  момент
проглотила  живьем  батрахозавра,  или  лягушкоящера --  небольшое животное,
стоящее по уровню развития где-то между амфибиями и рептилиями.
     Рептилий здесь  было  много, и  они поспешно  разбегались при появлении
иностранцевии.  Местность  постепенно  полого  понижалась,  видимо  какие-то
"компасы" вели моего зверя  к реке. Его длинное  узкое  туловище продиралось
через  колючую  зелень цикадовых пальм  и  беннетиттов с венцом  листьев  на
высоком, в жестких черешках, стволе. Это была уже сухолюбивая флора, лишь по
берегам  рек и в болотах доживали свой длинный век исполины каменноугольного
периода.
     Неширокая река катила  передо  мной свои  воды,  и  на  противоположном
берегу я приметил целое стадо странных  созданий, названных  в палеонтологии
мосхопсами. Передние ноги мосхопсов были удивительно велики, очень массивной
была и передняя часть крупного тяжелого туловища.
     Обогнув песчаный косогор, я оказался над местом недавнего побоища.
     Под широкими вайями папоротников еще сейчас шла какая-то возня. Судя по
всему, минут двадцать  назад небольшая  группа иностранцевий и их  столь  же
огромных   свирепых   родственников  --  амалицкий,  блуждая  по  прибрежным
зарослям, наткнулась  на медлительное стадо  растительноядных  парейазавров,
бегемотоподобных  ящеров,  приземистых и крайне неуклюжих, покрытых  мелкими
костяными шишками. Я подоспел уже к моменту несомненного и полного торжества
огромных     холоднокровных     тиранов     с    короткими    хвостами     и
двадцатисантиметровыми саблеподобными клыками.
     Две   иностранцевии   сидели   на  распластанных   среди  хвощей  тушах
парейазавров,  чем-то напоминающих исполинских черепах. "Моя"  иностранцевия
немедленно присоединилась к пирующим, и через минуту я уже  не  мог отличить
ее  от других. В  вывалившихся  из  растерзанных  тел внутренностях копались
варанопсы,  похожие  на  полуметровых   такс  с  чрезмерно  длинными  голыми
хвостами. Стайки проворных двуногих ящеров величиной с петуха и с петушиными
повадками,  с  миниатюрными  головками  и  поблескивавшими  желтыми  глазами
суетливо  бегали  вокруг мелкими частыми шажками, путаясь  под ногами  своих
могучих  "патронов". Странно было  думать, что именно  они являются предками
грядущих  властелинов Земли  -- динозавров. На огромном  пространстве  возле
побоища песок был залит  кровью и истоптан  запачканными  в  крови  следами.
Некоторые  следы  можно  было  принять  за отпечатки  человеческих  рук и за
куриные следы.
     Припав к холодному песку, укрывшись за  перистыми листьями папоротников
и бочонкообразными стволами цикадовых  пальм,  я всматривался  в шевелящиеся
груды темных  чешуйчатых  тел,  откуда  доносилось  прерывистое  урчание. От
саговников  странно  пахло:  это  распустились  за  ночь  большие, с  блюдце
величиной,  розовые,  белые  и  желтые  цветы,  почти  в  шахматном  порядке
усеивавшие их стволы.
     Среди  хищников  вспыхивали ссоры.  Одна  иностранцевия  с  прокушенным
черепом  в  конвульсиях  сползла  со  спины  добычи и  тотчае  же  сделалась
предметом самого пристального внимания юрких  мышевидных  существ  с острыми
бугорчатыми зубами. Началась шумная драка.
     Вдали   у  трупов   парейазавров   хлопотали  две  амалицкии   и   одна
иностранцевия. Иностранцевия первой накинулась  на показавшуюся сквозь ребра
печень.  Видимо,  в  этом  было  усмотрено  нарушение  этикета, и нарушителя
немедленно  схватили за заднюю лапу и за  хвост. Послышался лязг зубов и шум
завязавшейся  борьбы.  Минуту  спустя  иностранцевия  была сброшена  в  чащу
хвощей, получив и раздав изрядное число ударов и укусов.
     Выброшенная из-за "стола", она не захотела вновь ввязываться в неравную
драку. Поспешно  отбежав в  сторону, она  набросилась на одинокую амалицкию,
нейтралитет был сразу утрачен, и над трупами завязалась всеобщая  битва. Все
кусались,  царапали  когтями, полосовали друг друга  клыками. Все  оказались
недовольны друг другом, и родовых различий не делалось. Так кончили свои дни
еще одна иностранцевия и две амалицкии.
     Утолив жажду крови, покрытые зияющими ранами, прихрамывая и припадая на
искусанные и парализованные конечности, притихшие, усталые,  сытые и сонные,
чудовища разбрелись по зарослям, чтобы впасть в оцепенение, подобное спячке,
и переварить свою долю мяса, крови и костей.
     Я так загляделся  на эту сцену, что перестал  обращать внимание  на все
остальное.  И вдруг я почувствовал резкую боль. Ощущение  было такое, словно
кожу на руке ниже локтя больно сжали кусачками.
     Я мгновенно  обернулся: изящный  двуногий  ящер величиной с фокстерьера
настойчиво  предлагал  мне свою дружбу. Чешуйчатый, весь в синих и малиновых
разводах, он так  и  подпрыгивал от  нетерпения и щипал мою  руку беззубой и
безгубой мордой-клювом. Он был так настойчив  в проявлении своих чувств, что
пришлось крепко стукнуть его по  голове.  Однако мне не удалось окончательно
прогнать его, он  отбегал, шипел, раздувал нижнюю часть шеи, квохтал  совсем
как курица, только более сипло, и  снова возвращался. Не успел я оглянуться,
как  к  нему  на  помощь  сбежалась  целая  стая других  мелких  хищников --
пермоцинодонов. Почему-то им понравились  концы пальцев  у меня на  руках, и
некоторые даже подпрыгивали, чтобы ущипнуть их.
     Спасаясь бегством,  я ускорил шаги и неожиданно  очутился в  местности,
напоминающей пойму реки, изобиловавшую большими лужами и озерцами.


"ПАРУСА" В ЛЕСУ

     На земле было  очень сыро, пахло гнилью.  Здесь  было царство ущербного
рода  стегоцефалов.  Я   вскоре  заметил  очень   своеобразное  существо  --
двинозавра.  Эта амфибия интересна  тем, что у нее на всю жизнь  сохранились
характерные  для  личинок  наружные  жабры, как,  например,  у  современного
аксолотля.
     Я  стал  вспоминать, были  ли  среди встреченных мною  сегодня животных
предки млекопитающих.
     Этих  животных ученые ищут  среди так  называемых  синапсид  -- большой
группы  рептилий  пермского  периода,  у   которой   имелся  ряд  признаков,
сближающих их с млекопитающими.
     В их черепе исчезают многие костные элементы,  исчезает  теменной глаз,
затылочный мыщелок становится двойным, как у млекопитающих, зубы приобретают
различное строение и делятся уже на резцы, клыки и коренные. У других, менее
прогрессивных рептилий  ничего  подобного  не  было.  Некоторые  из синапсид
приближались  к млекопитающим и по скелету конечностей. Сейчас  еще довольно
трудно  сказать,  какие именно животные  стали  предками млекопитающих. Одно
время   полагали,  что  ими  могли  быть   цинодонты  из  синапсид,  но  это
недостаточно подтвержденная версия. Поиски продолжаются...
     Едва  я миновал озерца  дурнопахнущей воды со змеевидными обитателями и
стал медленно  подниматься на  пологий  склон  небольшой возвышенности,  как
показалось  существо  с  метровым  парусом на спине...  Парус протянулся  от
головы  на  короткой  шее  до  хвоста.  Подобно  спинному  плавнику  у  рыб,
парус-перепонка был  натянут на метровые невральные  отростки позвонков.  И,
как  реи  на  мачтах  парусных  кораблей,  эти  отростки   имели  поперечные
перекладины-шипы на разной высоте, сидевшие перпендикулярно к перепонке.
     Этот  громадный   хищник  --  диметродон  с  трудом  волочил  по  земле
полуобглоданные останки амфибии-эриопса.  Завидя  меня, он остановился.  Мне
показалось,  что  он  медленно  "соображает",  как  ему  поступить  в  таком
непредвиденном случае.
     Вдруг он выпустил добычу из пасти, и я услышал шипение  и  свист, будто
диметродон  заранее предостерегал  меня  от  возможной попытки завладеть его
соблазнительным  блюдом. В  густом сумраке  чащи  глаза его  горели зловещим
сине-зеленым пламенем.
     Мы стояли друг против друга в напряженном ожидании -- отступить значило
навеки уронить  собственное достоинство. Я сделал резкое движение, хлопнул в
ладоши... и он напал! Приподнявшись  на  своих коротких,  но сильных лапах и
вытянув  стрелой  напрягшийся  хвост, он разинул зубастую пасть  и  проворно
засеменил мне навстречу. Отпрянув в сторону, я пропустил его мимо себя.
     Диметродон  пробежал  метров  шесть,  остановился  и  стал  медленно  и
недоуменно  озираться  по сторонам. Мой  прыжок в  сторону  означал для него
исчезновение,  и тупая рептилия, потеряв меня  из виду, не могла понять, что
произошло.
     Я решил наказать ее за дерзость. Осторожно подкравшись сзади и внезапно
выскочив из-за укрытия, я толчком ноги в основание паруса опрокинул животное
на бок. Его попытки освободиться  и выпрямиться  были тщетны. Я закрепил его
парус  палкой, воткнутой  в землю,  и  пошел  отыскивать  свои следы,  чтобы
вернуться  к машине. Был момент, когда  мне показалось, что я сбился с пути,
но в действительности до машины было лишь полторы или две сотни метров.
     Я  переоделся,  вытер  лицо и руки одеколоном, забрался  на  сиденье  и
мгновенно заснул...
     Не знаю,  какие  добрые  духи  охраняли  мой  сон,  но  проснулся  я от
неистовой тряски. Серые сумерки заползали  в самые темные  уголки леса, небо
покрывали  темнеющие свинцовые облака. Сырой, промозглый  туман потянулся из
низин языками и щупальцами, разливаясь по  окрестностям. Машину тряс крупный
тонкоспинный  ящер эдафозавр,  зажавший в  зубах  хрустальный  стержень.  Из
молочного  марева торчала его спина,  украшенная  зубчатым гребнем. Я пихнул
его  ногой,  но  он  продолжал  с  бесцельным  упрямством механизма трясти и
раскачивать  машину. Волны  поднимавшегося тумана  достигли меня  и  залили,
погрузив в зловонные испарения болот.
     "Едва возможно дышать, -- подумал  я, --  вероятно,  здесь все еще мало
кислорода в атмосфере и много, очень много углекислоты. Вот почему так пышно
разрастались  на  болотах  леса...  Мне  казалось,  что  еще  немного,  и  я
захлебнусь этой холодной липкой жижей, от которой першило в горле,
     "Пора в путь", -- решил я.
     Машина тронулась, зубы  парусного хищника со скрежетоМ соскользнули,  и
он остался  навсегда  в  прошлом,  раздосадованный, угрюмый,  недоумевающий.
Никто никогда не расскажет ему, что он повстречался с пришельцем из далекого
будущего. А  я  стремглав мчался в мезозой, в  сказочное царство  гигантских
рептилий.


ТИТАНИЧЕСКИЙ ОХОТНИК

     Судя  по  указателю, палеозойская  эра  кончилась и началась  другая --
мезозойская,  эра "средней  жизни", нечто напоминающее  наше  средневековье.
Итак,  я  перенесся  в  одну  из  стран  геологических,  палеонтологических,
климатологических  и  прочих  грез.  Дорого  бы  дали  исследователи   самых
различных  специальностей за то,  чтобы  на  полчаса  окунуться  в эту эпоху
чудес, в эру, граничащую с нашей кайнозойской, но совсем нам чуждую.
     Эта эра  началась двести миллионов лет назад,  а  конец  ее наступил за
шестьдесят или семьдесят миллионов лет до появления человека.
     Сто  сорок миллионов  лет  примитивной  жизни взрастили  самых  ужасных
исполинских  хищников, когда-либо  существовавших на планете, в сравнении  с
которыми   наши  теперешние  львы,  тигры  и  медведи  могли  бы  показаться
добродушными игривыми щенками и котятами. А между тем по уровню  и сложности
развития и общей организации современные хищники не знают себе равных.
     Я прибыл в мезозой к концу дня. Тени уже начинали густеть и удлиняться,
воздух был теплый и прозрачный. Совсем рядом широкая и, вероятно, неглубокая
река  неслышно  катила  свои  воды; вязкие берега  ее  заросли чем-то  вроде
тростников, едва различимых в меркнущем свете заката.
     Слева вдали  темнела  группа  странных  деревьев  с  поникшей  зеленью,
которая бесформенными  клочьями  торчала  из  ствола.  Стволы  были высокие,
сужающиеся  кверху конусом,  толщиной  у основания  в несколько  обхватов. Я
узнал в этих  деревьях  знаменитые болотные  кипарисы --  таксодиумы. В наше
время в устье реки Миссисипи измерили несколько экземпляров старых  болотных
кипарисов; оказалось, что  в отдельных случаях  болотные  кипарисы  имеют  в
обхвате на уровне воды (они растут на болотах) тридцать три метра при высоте
тоже в тридцать три метра!
     Весь  противоположный  берег  был  покрыт  саговыми  пальмами. За  ними
поднимались  давно исчезнувшие  с  лица Земли  бениетитты,  тоже похожие  на
пальмы,  а  на моем берегу,  в километре от меня, виднелись необычного  вида
сосны араукарии -- хвойные деревья с опрокинутым зонтом сучьев на вершине.
     Я расположился на песке возле машины. Темнело  скорее, чем хотелось бы,
почти так же быстро, как в тропиках... Впрочем, я и находился в тропиках.
     В  мезозое различия в климатических поясах стерлись, и  на всей планете
был ровный,  теплый  климат. Повсюду поднимались  леса из красных деревьев и
секвой, из  тюльпанных деревьев,  гинкго  и магнолий,  предоставляя в  своих
чащах убежище полчищам сумеречных хищников.