ериканских  ревунов  огласила  джунгли  наверху  истошными  воплями  и
гудением. Вечер мало-помалу наполнился сиплыми и гортанными криками, воплями
и  шорохами Крадущихся в догоравшей заре по чуть  приметным тропинкам чутких
обитателей джунглей и долины.
     Я сидел неподвижно, прижавшись спиной к шершавому камню, и всматривался
до боли  в  глазах. То  близко,  то  далеко мелькали  светлячки.  Иногда они
загорались то в траве, уже едва различимой,  то  на  коре ближайшего дерева.
Над  долиной повис  густой сиреневый сумрак, источавший на  западе  туман  и
мглу,  но вершины  отдельных,  самых высоких останцев все  еще краснели, как
тлеющие угольки.


В ДОЛИНЕ ПЛАМЕНЕЮЩИХ МОНУМЕНТОВ

     Луна серебряным шаром всплыла  над  иззубренным  горизонтом  и  озарила
долину пепельным  светом. Мне показалось, что вдали, среди изломанных теней,
отбрасываемых    останцами,    движутся   гигантские   жирафы.   Вглядевшись
пристальнее, я  понял,  что это  величайшие  из сухопутных млекопитающих  --
безрогие носороги  индрикотерии.  Они  были  крупнее  слонов и  мастодонтов,
крупнее динотериев,  и в них действительно  было что-то от жирафа с толстыми
массивными ногами и могучей шеей.
     Я сидел  неподвижно, то  всматриваясь  в мерцающую под луной долину, то
поднимая глаза  к  мигающим точкам  звезд,  и слушал  приглушенную  симфонию
олигоценовой  ночи.  В  симфонии  этой  звучали  звоны  и  трели  сумеречных
насекомых, громовые рыки скрытых во мраке хищников, хватающие за душу голоса
жуткой  радости  и  смертельной тоски,  обрывки  охотничьих песен  джунглей,
сонные,  похожие на  серебристый  всплеск волны птичьи голоса. Речитативом в
этом бескрайнем море звуков катился  над долиной лягушачий хор. Эта симфония
казалась для меня обретшей смысл речью чужого  языка. Так  мощно мог  биться
пульс жизни только в периоды небывало бурного ее расцвета.
     Что-то  отчетливо  звякнуло  у меня  за  спиной.  Быстро обернувшись, я
смутно различил в густом полумраке  огромную серую массу, неслышно ступавшую
между  недвижимыми каменными башнями.  Только  сухой  тихий  шелест задетого
куста и лязг когтя о камень выдали присутствие неведомого существа. Я замер.
Нечто жуткое, горбатое,  размером со слона, бесшумно  проследовало  мимо  на
мягких лапах и скрылось в угольно-черной тени.
     И  вдруг  оглушающе  громоподобные звуки,  в которых  смешались  гнев и
безбрежное море тоски, прокатились над землей. Волосы мои поднялись дыбом. Я
с замиранием сердца ждал, что гора обрушится на  мою голову, --  так силен и
раскатист был  этот вопль. Говорят,  что, когда современный  лев издает рык,
обратив  пасть  к  земле,  он  вырывает  яму  звуковым  ударом.  Я  не знаю,
провалилась ли земля  в  том месте, где олигоценовое  чудовище изливало свой
гнев и жалобы настороженно  смолкнувшему миру, но нервы  мои оно разрывало в
клочки.
     Затем  я  увидел его. Оно семенило  по долине  в  неверном  свете луны.
Вообразите  себе животное с  внешностью гиены и размерами слона, с головой в
полтора метра,  составляющей  четвертую  часть  его длины, с  торчащей дыбом
жесткой  шерстью на  шее  и  горбатой спине.  Вот кто  достиг  максимума  по
размерам  и  мощи  из  всех  наземных  хищных  млекопитающих.  Последний  из
креодонтов,  эндрюсарх,   злобный   и  невероятно  сильный  зверь  уходящего
прошлого,  и  его  удивительное внешнее  сходство  с  гиеной лишь  усиливало
чувство беспредельного ужаса... У него была необычайно широкая грудь и узкий
таз. Я поразился, как круто спускалась вниз его спина и насколько задние его
короче и слабее передних, толстых, мускулистых,  необычайно мощных.  Широкие
короткие уши  были обращены  вперед  и,  словно раструбы  звукоулавливателя,
вслушивались в ночные шумы. Да, это был эндрюсарх, существо по массивности и
величине почти легендарное среди хищников, последний представитель в древнем
хищном  семействе  мезонихид.  Креодонт с  огромными  тупыми  зубами...  Его
подхваченный  эхом рев  давно  смолк в  просторах  ночи,  породив  настоящую
какофонию панически перекликавшихся голосов.
     Эндрюсарх перешел вброд речку  и, поднявшись по  крутому левому склону,
углубился в чащу высоких кустарников. Но как коню не укрыться среди вереска,
так и бересклетовый  кустарник не. мог скрыть  эту гигантскую тушу. Тут луна
озарила дальние отроги долины, и я рассмотрел неподвижные фигуры высоконогих
индрикотериев. Они стояли сомкнутой группой, и  их гордые головы возвышались
над землей почти на шесть метров.
     Индрикотерии чувствовали себя неспокойно. Вот  один из них повернулся и
с достоинством, неторопливо, иноходью направился в глубину долины и исчез во
мраке. Никто из оставшихся не повернул головы,  и все продолжали смотреть  в
направлении приближавшегося чудовища.
     И  вдруг  долина вновь  огласилась  грохочущим  ревом эндрюсарха. Опять
дрогнули и  закачались скалы, и на осыпи загремели и застучали, сталкиваясь,
камни, несущиеся вниз по склону. Группа  индрикотериев попятилась. "Как  они
могут выдержать эту какофонию стоя?" --  в ужасе подумал я.  прижимая к ушам
ладони,  и  в  ту  же  минуту  одно  огромное  животное  рухнуло  на  бок  и
конвульсивно  задергалось.  Луна  освещала  часть  его  спины  и  ноги,  все
остальное тонуло в тени деревьев.
     Хищный гигант остановился, затем опять двинулся вперед ковыляющим шагом
и поднял на уровень  плеч огромную, в густой  шерсти голову. Мне почудилось,
что  блеснули  оскаленные  зубы.  Донеслось вкрадчивое  клокочущее ворчание.
Эндрюсарх  снова  опустил  морду,   втянул  голову  в  плечи,   и  медленно,
вперевалку,  приближался  к  безрогим носорогам, пристально вглядываясь в их
безмолвную группу. Видимо, он опасался  встретиться с разъяренными самками с
детенышами. Остановившись прямо перед ними, он повернулся вполоборота.  Даже
на него величина этих живых громад произвела впечатление  несокрушимой мощи.
А может быть, он проверял их реакцию на свое присутствие?..
     Индрикотерии,  наконец, преодолели  оцепенение,  и все, кроме упавшего,
шагнули  ему  навстречу.  Они  принюхивались,  горизонтально   вытянув  шеи.
Эндрюсарх медленно заковылял, обходя их, и они стали поворачиваться за  ним,
раздвинув губы и обнажив короткие толстые клыки.
     И  вдруг  эндрюсарх  оступился  и покачнулся,  едва  устояв  на  ногах.
Индрикотерии сейчас  же осмелели: один из  них проворно вырвался  вперед  и,
поднявшись   на  задние  ноги,  сделал  выпад  передними.  Хищник  безмолвно
съежился, отпрянул, затем с опущенной головой бросился на другого исполина и
толчком  плеча  опрокинул  его.  Индрикотерии  взревели  --  это  был  крик,
напоминающий  скрежет  железнодорожного  состава при резком торможении, -- и
разом,  лавиной обрушились на эндрюсарха, поднимаясь  на дыбы и нанося удары
передними  ногами.  Наверное, только ребра слона  и эндрюсарха могут вынести
такие  тумаки:  бык или лошадь были бы  немедленно расплющены. Но  эндрюсарх
только шире расставил задние  ноги, чтобы устоять. А затем он  тоже пустил в
дело передние лапы.
     Длинные когти  прочерчивали в воздухе широкие  дуги, с громким  хрустом
срывая с боков гигантов длинные полосы шкуры  вместе с толстыми слоями жира.
Огромные  травоядные,  храпя от  боли,  продолжали наскакивать, они избивали
эндрюсарха ногами и пробовали кусать. Эндрюсарх выжидал. Индрикотерии в этой
свалке сломали строй, они толкались и мешали друг другу, стараясь дотянуться
до  противника. Некоторое время ничего нельзя было рассмотреть в  этой груде
гигантских, отчаянно борющихся тел. И вдруг,  издав короткий свистящий  рык,
эндрюсарх  набросился на великана помоложе и схватил его за горло.  Метровые
челюсти  сомкнулись, как капкан, и  раздавили хрящ.  Индрикотерий  с  хрипом
повалился. Эндрюсарх сразу  же  взвился  на задние  лапы и  наградил другого
индрикотерия оглушительной  затрещиной.  Тот рухнул на колени, и хищник всей
тяжестью  прыгнул  на него.  Сквозь ворчание и хрип  послышался сухой  треск
ломающихся ребер. Оставшиеся индрикотерии, зализывая на ходу  широкие рваные
раны, иноходью ушли в темноту. Они проиграли битву.
     Эндрюсарх  опустил   огромную  узкую  голову   на  лапы,   лежавшие  на
повергнутой жертве, поглядел им вслед и не спеша  приступил к трапезе, вновь
и  вновь  оглашая  долину  стонами  и  надрывным  плачем, словно  сожалея  о
понесенных миром утратах.
     В  полном  изнеможении  я растянулся на  холодном камне,  не замечая ни
поднявшегося после полуночи  холодного ветра из низины, ни мелкого дождя.  Я
чувствовал себя настолько разбитым, что погрузился в  сон, иногда просыпаясь
с мыслью о том, что теперь хищник сыт и если откроет мое убежище, то вряд ли
тронет меня, а уж завтра я примусь за поиски моей машины как следует.
     Рассвет застал  меня уже в пути. Мной руководила одна мысль: как  можно
скорее  найти машину. Я вскарабкался на  обрыв и снова вошел в джунгли. Было
сыро и  холодно. Я  влез на королевскую пальму, но  обзор  местности  не дал
почти ничего. Повсюду простирался нескончаемый величавый лес. Ориентирование
по  странам света тоже не могло помочь, ибо во время своих блужданий я много
раз менял направление.
     Машину  я  обнаружил  только  после  шестичасовых  энергичных  поисков.
Маленькие  примитивные предки узконосых  обезьян, полуметровые  парапитекусы
живописной группой  расположились  на ее станинах и сиденье. Я похолодел  от
ужаса: стоило лишь слегка  подвинуть  рычаг,  и машина безвозвратно  канет в
вечность, как камень, брошенный  в пруд. Потом я вспомнил, что в предвидении
подобной случайности рычаг стоит на предохранителе.
     Новые  мои  знакомые  встретили   меня  грустными  взглядами  огромных,
задумчивых глаз на крохотных смышленых мордочках. Я пробовал прогнать их, но
они  сопротивлялись  и  с тем же  серьезным и грустным  выражением в  глазах
пытались вцепиться мне  в волосы. Их остроконечные  нижние челюсти с  совсем
маленькими клыками подергивались в предвкушении удовольствия.
     Их упрямство  вывело меня из себя. Пришлось выломать палку и напасть на
них. Парапитекусы уступили машину и принялись кидать в меня сучья и все, что
попадало  им  под  руку.  Это  было  словно  последним  прощальным  приветом
олигоцена. Я уселся в кресло и тронул рычаг.


ПЕРНАТЫЕ ГИГАНТЫ

     Следующая остановка  была  в миоцене,  эпохе третичного  периода, после
олигоцена и отделенной от нашего времени пропастью в двадцать миллионов лет.
     Для миоцена характерно распространение широких зон прохладного морского
климата, расселение растений  умеренного  пояса, появление нескольких  родов
обезьян, начало  и  быстрая эволюция  пастбищных млекопитающих  и  появление
разнообразных мастодонтов,  которые  быстро  заселяют огромные  пространства
Северного полушария.
     Но  больше всего меня  интересовали здесь гигантские  нелетающие птицы.
Свое  знакомство  с  ними  я  не  мог  ограничить  только  наблюдениями  над
диатримой. В разное  время существовало несколько родов таких птиц. Известны
великаны, превосходившие размерами даже диатриму, -- из них наиболее изучены
фороракос и бронторнис.
     Миоцен,  конечно,  был  замечателен  не  только ими, но я надеялся, что
счастье  и  здесь будет  благоприятствовать мне и  я  продолжу  знакомство с
пернатыми гигантами прошлого. Так и случилось.
     Едва  я  остановился,  как  машину  второй  раз   за  мое   путешествие
захлестнули волны.  Подо  мной  оказалась  мелководная, но довольно  широкая
речка, и машина с плеском погрузилась в воду,  всколыхнув со дна  ил, быстро
поплывший по течению.
     Я не торопился перебираться на берег и был прав. Увидев любезных хозяев
здешних мест,  я на  всякий  случай  взялся за рукоять рычага.  Эти  хозяева
обладали очень впечатляющей  внешностью. Это были величественные красавицы в
перьях,  ростом от трех  до  трех  с  половиной метров,  и несколько птенцов
ростом с ягненка, маленьких, глупых  и игривых, с наслаждением предававшихся
веселым свалкам между собой. Они толпой спешили ко мне.
     "Интересно, любят они мочить ноги в воде? Если любят, то боюсь, что мне
придется с ними расстаться", -- подумал я.
     Они со своей стороны,  после первых приветственных возгласов, хриплых и
пронзительных,  похожих на  скрип  несмазанного  колодезного  ворота,  тоже,
по-видимому,  сделали  свои выводы.  Очевидно,  мое внезапное  появление  из
пустого пространства и  падение в воду как  раз тогда,  когда они собирались
зсей семьей утолить жажду, показалось им весьма странным.
     Я  смотрел на них и думал, что вот такие мастодонты птичьего мира  едва
не стали преемниками ушедшего со сцены мира ящеров.
     Эволюция будто невзначай на одну "палеонтологическую минуту" остановила
на  них  свое  благосклонное  внимание. Но  то  был  лишь  мимолетный каприз
природы, которая почти тотчас же исправила свою ошибку.
     Нетрудно  было  заметить,  что  толпившиеся  у  воды  голенастые  птицы
являлись  форораками.  Форораки  были ближайшими  родичами  современной  нам
южноамериканской  пампасовой   птиды   кариаме.   Они  держали  туловище  не
горизонтально, как  диатрима, а  сильно наклоненным  назад,  как  это  можно
видеть у  аистов  и журавлей.  Бросалась в  глаза  экзотичность их оперения.
Спина и крылья были окрашены в мутный зеленовато-серый цвет, переходивший на
груди  в  ядовитую изумрудную  зелень,  ноги были  черными, а  шея  и голова
ярко-желтыми, с карминно-красным клювом.
     Они  огромными шагами расхаживали по берегу, то  и дело посматривая  на
меня,  но  не проявляя  желания  вступить в воду. Впрочем,  один  из птенцов
все-таки решил  завести со  мной дружбу и  попытался перейти речку вброд. Он
уже  ступил было в прибрежную тину, однако  внушительный  материнский  пинок
отшвырнул его в  сторону, и он пошел прочь, взволнованный  и оскорбленный до
глубины своей  цыплячьей души.  Я  вздохнул с  облегчением,  поскольку своим
примером малыш  мог  увлечь и  взрослых, а  их  огромные  железные клювы  не
располагали к близкому знакомству.
     Довольно  скоро   птицы  потеряли  интерес  ко  мне  и  только  изредка
оглядывались в мою сторону. Они бродили по мокрому речному песку на  отмелях
и переворачивали  клювами  камни, иногда  что-то склевывая.  Они  вскидывали
головы, делали  глотательные движения, и вздутый комок медленно спускался по
горлу. Может быть, они лакомились речными крабами?
     Затем эти странные птицы удалились. К этому времени я уже был на другом
берегу.  Местность   представляла   собой   равнину,  напоминавшую   пампасы
Патагонии.  Я  пообедал  консервами  и  прошелся вдоль  берега,  не  решаясь
отходить  далеко  от  машины,  потому  что форораков  на  равнине  оказалось
довольно много.
     Они  группами  бродили вдалеке -- то  шагом,  высоко  и  как-то  нелепо
выбрасывая  ноги, то широкой  рысью,  вскидывая  в  такт  бега  головами.  Я
отметил,  что  им  ничего  не стоит  пересечь все  видимое  пространство  за
какие-нибудь  три-четыре  минуты.  Форораки  бегали  необычайно  быстро  и с
необыкновенной  легкостью,  как  страусы.  Когда  одна  группа  пробежала  в
полукилометре от меня, послышался  гул, как если  бы  проскакал целый  табун
лошадей.
     Начинало  смеркаться.  Звезды   вдруг  стали  проступать   горстями  на
потемневшем небосводе, и мне  почудилось, что я рассмотрел созвездие  Южного
Креста, видное только из Южного полушария. В спустившейся темноте я почти на
ощупь переправился на свой полузатопленный механизм.
     Вскоре  над  берегом  показались  уже  хорошо знакомые  мне  долговязые
голенастые силуэты. "Неужели они так скоро захотели пить?" -- удивился я, не
догадываясь об истинной цели их вторичного визита.
     Но это была засада у водопоя. Разойдясь по берегу, птицы спустились под
обрыв к  самой воде и,  постояв немного, присели  на  песок, поджав под себя
ноги, как куры.
     Первыми появились маленькие безрогие  оленьки-бластомериксы. Два из них
были сразу же умерщвлены внезапно поднявшимися  гигантами;  крепчайшие клювы
рассекали их тельца надвое. Затем  я разглядел на  берегу  силуэт размером с
крупного  волка.  Он крадучись  шел к  воде, но внезапно заподозрил что-то и
широкими  скачками кинулся  назад. Кажется,  это был протилацин --  хищник с
короткими лапами и  большой  головой. Насколько я  мог  судить,  ему тоже не
удалось спастись от  пустившихся в погоню форораков, но в  темноте различить
было трудно.
     Было  за  полночь,  когда я тронул рычаг движения.  Установив его  так,
чтобы  обгонять  естественный бег времени, я уснул и проснулся на  рассвете,
через  несколько  тысячелетий.  На  Земле все  еще  продолжался  миоцен,  но
местность  изменилась.  Машина  стояла  теперь  посреди  равнины.  Невдалеке
темнела   опушка  леса.  В  нескольких   метрах   от  меня  стоял  безгорбый
верблюд-альтикамел и опасливо косился в мою сторону. В стороне бродило стадо
таких   же  животных,  но  мое   внезапное  появление  их  не  интересовало.
Альтикамелы были  высоконоги и длинношеи и казались худыми.  Их  ноги внешне
очень напоминали ноги верблюда, но были  намного стройней. Как и современные
верблюды, их миоценовые предки были миролюбивы, и я спокойно сошел с машины.
     На равнине показался  дицератерий  -- небольшой носорог с двумя рогами.
Рога располагались у  него не один  позади  другого, а  на самом конце рыла,
рядом,  как  рога у  арсинотерия  несколько миллионов лет  назад. На  всякий
случай я вернулся к машине и стал наблюдать за его приближением.
     Известно,  что  современные  носороги часто почти беспричинно впадают в
ярость. Их  миоценовым родичам также была  свойственна эта  черта характера.
Обладая,  как  все носороги,  слабым зрением,  он не  заметил  мою  машину и
пробежал  иноходью метрах  в  ста  от нее,  направляясь к лесу.  Он мчался с
храпом,  шумно дыша  и  довольно быстро,  насколько позволяли  ему  короткие
толстые ноги. На опушке он оступился,  тяжелой глыбой вломился  в кусты и со
страшной силой ткнулся мордой  в древесный ствол. Удар, видимо, оглушил его,
потому что он повалился на бок и остался  лежать под деревом. А преследуемый
альтикамел преспокойно вернулся на равнину и как  ни  в чем не бывало  вновь
принялся щипать жесткую травку.
     Затем из  леса  вышло  стадо энтелодонтов -- гигантских  свиней с рылом
длиной  в целый  метр. В бинокль были хорошо  видны их клыки,  стертые,  а у
некоторых и почти спиленные жесткими корнями,  составлявшими для этих тварей
обычную  пищу. Эти  огромные неопрятные  звери  имели свирепую  внешность  и
походили  сразу  на   африканского  бородавочника  и  на  дикого  кабана.  В
противоположность свиньям они были лишены "пятачка" и не рыли носом землю. Я
видел, как  чудовищные кабаны принялись  рвать клыками выступавшие  из земли
корневища.
     Тут  внимание мое  привлекло  новое животное  --  моропус из  семейства
халикотериев. По  внешнему виду  и по величине он напоминал лошадь и отчасти
крупную  ламу с  очень  покатой спиной  и огромными когтями  на расщепленных
когтевых фалангах пальцев.
     Голова  моропуса  по строению  типична  для растительноядных,  и, когда
вместе с нею были найдены и  конечности с большими загнутыми когтями, ученые
долго не могли  примириться  с мыслью, что  и то и другое  является  частями
одного животного. Тогда  решили, что когтями моропус притягивал к себе ветки
деревьев  с  побегами  и  листьями или вырывал ими из  земли клубни и корни.
Поэтому я  с удвоенным вниманием наблюдал за его поведением в бинокль, чтобы
иметь   возможность  выяснить   способ  его  питания.   Некоторое  время  он
прогуливался среди деревьев, но  я так и не мог  решить, высматривает  ли он
ветки с листьями понежнее или по  одному  ему известным признакам определяет
места в земле с сочными клубнями.
     В  это   время  гигантские  свиньи  затеяли  шумную  возню  за  кустами
жимолости,  и, вглядевшись, я был  неприятно удивлен тем,  что они  грызлись
между собо