онцев  возник  человек,  непосредственными
потомками которого мы все являемся: "Человек разумный".  Это произошло около
пятидесяти тысяч лет назад.
     Пещерный  медведь  был могучим  зверем,  в  полтора раза превосходившим
нашего  современного бурого медведя. Поднявшись  на задние лапы, он достигал
трех  метров.  И  все-таки неандертальцы вступали  в битвы с  этим  всеядным
хищником. Существовали племена,  которые  регулярно охотились  на него  ради
мяса и теплых шкур.
     Прямая  схватка  с  пещерным  чудовищем  была  всегда  очень  опасна  и
требовала  от  охотников  большого  мужества  и  взаимной  поддержки.  Плохо
вооруженные  древние  люди  нередко  становились  жертвами  слабости   своей
организации. Самые тяжелые исходы битв были для людей обычным явлением.
     Нелегкая  жизнь  неандертальцев  сделалась  еще  тяжелее  с  понижением
температуры.  Загнанные холодами под каменные  навесы сырых пещер, прикрывая
тело шкурами  убитых животных, плотной группой окружив костер, неандертальцы
с  трудом выживали. Животные  откочевывали на юг,  и охота не  всегда бывала
удачной. Приходилось голодать целые недели,  за  которые люди  теряли  силы.
Потом  внезапное появление вблизи  стоянки северных  оленей  или  шерстистых
носорогов  заставляло  людей собирать остатки сил,  чтобы одолеть в неравной
борьбе одного  или  двух могучих зверей. Именно в эти  исключительно тяжелые
для  неандертальцев  времена некоторые  орды  начали откочевывать на  юг  и,
постепенно  расширяя  область  обитания,  проникли  через Ближний  Восток  в
Африку.


ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ

     Я  двигался  по  плейстоцену  медленно,  не  спуская  глаз с  указателя
геологического времени. Мне не хотелось пропустить начало раннего палеолита.
Я остановился в мире питекантропов.
     Стоял жаркий  тропический день. Машина  находилась на  вершине  холма в
чаще  низкорослого  кустарника,  языком спускавшегося  к мелкой  речушке.  В
километре  слева  бледно-зеленые заросли  высоких бамбуков обступили  опушку
болотистого  леса  со  смоковницами  и  лимонными  деревьями  и   роскошными
древовидными папоротниками, похожими на  перистые пальмы. Впереди  и  справа
тянулась  всхолмленная  равнина  с группами  невысоких  мимоз. Большое стадо
диких свиней во главе с крупным  вепрем  с визгом  и хрюканьем вынырнуло  из
тростников и, толкаясь, направилось к водопою.
     Я наблюдал за ними в бинокль, когда гортанный нечленораздельный возглас
разорвал тишину. Он раздался из кустарников с  северной стороны холма, затем
послышался шум и дробный топот множества ног.
     Держась за рукоять движения,  я ждал приближения неведомых  существ.  И
вот  из-за склона, метрах в двадцати  ниже  меня,  вынырнули предки людей --
питекантропы. Они были обнажены, как и полагается животным, и покрыты черной
короткой  шерстью. На первый  взгляд  они почти  не  отличались  от  крупных
обезьян, но пропорции их рук и ног были совсем иными, и бежали они гуськом в
выпрямленном положении, не  прикасаясь  к земле руками. Я смотрел  на них во
все глаза: ведь это  были первые на планете существа, наделенные проблесками
человеческого сознания.
     Впереди бежали крепкие крупные самцы,  принюхиваясь  к запахам плоскими
расширенными  носами  с  вывернутыми ноздрями.  Один из  них  увидел меня  и
машину,  встревоженно  рявкнул, и  все  остановились  как  вкопанные. Я  мог
подробно разглядеть их: они совсем не имели талии,  мутноватые  темные глаза
смотрели из-под надбровных  дуг недоверчиво и  боязливо. В руках у некоторых
были суковатые палки  и  крупные обломки камней. Сжимать  такие камни в руке
было неудобно, и я заметил, что грани обломков  были очень примитивно обиты.
Это  были  первые в истории человечества сознательно  обработанные  каменные
орудия  --  нечто  вроде грубых рубил.  Большие пальцы  ног  у питекантропов
отходили от остальных, как у обезьян.
     Питекантропы стояли кучкой на опушке кустарника и  пялили глаза на  то,
что  должно было  представляться  им непонятным блестящим чудищем. Казалось,
они колеблются, не зная, что  предпринять. Но тут что-то  у  подножия  холма
привлекло их  внимание, и я был моментально забыт. Питекантропы  ринулись  в
кус1арник  и  исчезли  из  виду.  Я  еще слышал  треск  ветвей  и  гортанные
односложные звуки,  но  скоро  и  они затихли. Когда, по моим  соображениям,
стадо  этих удивительных  существ  в  обличье обезьян  было на  полдороге  к
подножию  холма,  я  снова  сошел с  машины и, схватив  бинокль, пригибаясь,
прокрался из полосы кустарника на более открытое место.
     Там только кабанье стадо неторопливо уходило наискось от холма, исчезая
и появляясь  в высокой траве. Я был разочарован. Поднявшись во  весь рост, я
принялся  осматривать кустик  за кустиком  по склону, не теряя надежды,  что
сумею обнаружить обезьянолюдей. Но они бесследно пропали, хотя, по-видимому,
не  могли за такой промежуток времени уйти далеко. С четверть  часа я бродил
по кустарникам, теряясь в догадках.
     И  вдруг  я  снова  увидел  питекантропов  --  уже внизу,  на  равнине.
Пропустив кабана  вперед, они внезапно показались из травы по обеим сторонам
стада. Разъяренный  кабан повернулся -- под солнцем сверкнула его щетина, --
захрапел  и  скачками  помчался  назад.  Стремительно  протянулась  в  траве
примятая  дорожка, питекантропы  громко  заверещали и бросились  врассыпную.
Один из  них, морщинистый и старый на вид, вероятно, вожак, обежал сбившееся
стадо,  в два прыжка оказался  среди маток с поросятами.  Между тем кабан  с
торчавшей дыбом щетиной на спине настиг одного из врагов, и его желтые клыки
обагрились  кровью.  Молодой,  видимо   еще  неопытный,  питекантроп  рухнул
замертво.
     А на вожака питекантропов кинулось сразу несколько взбешенных маток. За
ними, путаясь в траве и истошно визжа, устремились поросята. Старик,  подняв
над  головой суковатую дубину, отскочил в сторону, пропустив матку, и  новым
прыжком  очутился  среди  молодняка.  Суковатая  дубина   успела  прикончить
нескольких поросят, затем переломила хребет озверевшей матке.
     Другие  свиньи,  покружив в травяных зарослях,  снова обнаружили своего
врага,  но на  них  набросились  с  камнями и  дубинами  еще пять-или  шесть
питекантропов. Остальные охотники носились  перед самым носом кабана, и  тот
сбился с ног, гоняясь за ними. Все-таки он сумел распороть ногу  еще  одному
питекантропу. Неожиданно по какому-то сигналу  вожака охотничий  отряд наших
древнейших  предков   отступил  и  бросился  к  деревьям.   Питекантропы   с
удивительной ловкостью  вскарабкались  на  ветви.  В  смятой  траве бились в
агонии издыхающие самки и поросята.
     Только теперь  я  понял,  что  отступление  было маневром,  позволившим
питекантропам  избежать  ненужных  потерь.  Это  говорило  об  уме  и  почти
человеческой хитрости. Когда кабан, яростно и утомленно хрюкая, увел остатки
своего  стада со злосчастной поляны,  питекантропы попрыгали с  веток  вниз.
Взрослые  охотники  и самцы-подростки  отправились за  добычей.  Приземистые
самки с детенышами разного возраста, пугливо озираясь по сторонам, прижимали
младенцев  к  груди. Некоторые самки  несли  полуголых  розовых детенышей на
спине, и те держались за их шеи тонкими обезьяньими ручонками.
     Вожак  принялся  было  большим  плоским рубилом  вскрывать брюхо  самой
большой  свиньи, но  крупный  молодой  самец внезапно вырвал у него  камень.
Старик  зарычал,  но  протестовать активно, видимо,  не  решался.  Авторитет
вожака был подорван, и все взрослые охотники разом накинулись на свинью. Они
кромсали  ее рубилами или старались оторвать мясо прямо зубами. При этом они
рычали и скалили зубы друг на друга. Самцы заботились только о себе, а самки
сидели  за их спинами,  не смея приблизиться, и блестящими голодными глазами
наблюдали, как сочащиеся кровью соблазнительные куски исчезали  в ненасытной
утробе их гримасничающих повелителей.
     Наконец самцы  насытились и отвалились  от  полуобглоданных свиных туш.
Тогда несмело приблизились  самки с  детенышами и тоже накинулись  на  мясо.
Сначала они жадно  ели  сами, потом  все  чаще стали подбрасывать  маленькие
кусочки  детенышам.  Самой  вкусной  частью  считалась,  по-видимому,  морда
свиньи, несколько самок передрались из-за нее, начали  визжать, царапаться и
грызться.
     Но вот трапеза окончилась. Остатки  пиршества  были оставлены в  смятой
траве, и самки  занялись своими  детенышами.  Их ласки и заботы о них весьма
напоминали человеческие, до меня доносилось даже мелодичное урчание, слишком
грубое для ушей человека, но, вероятно,  нежное и музыкальное для малолетних
сыновей и дочерей питекантропов. Иногда матери шлепали детенышей по губам, и
это неизменно вызывало визгливую бурю неудовольствия.
     Перед закатом часть молодых бездетных самок оставила стоянку и, гуськом
перейдя равнину, углубилась  в  лес в сопровождении двух самцов  с длинными,
остро  обломанными палками.  Когда они снова показались на равнине, плечи их
сгибались под тяжестью ноши. Они  несли  охапки плодов, в том  числе плотные
грозди диких бананов. Я  рассмотрел  также какие-то  луковичные  растения  и
желтые витые корни. Стая встретила их гортанными сиплыми возгласами радости,
но, прежде чем  пиршество возобновилось, самцам пришлось отогнать осмелевших
от голода  шакалов. В  стороне  на трупе  убитого кабаном  охотника пировали
грифы, никто не обращал на них внимания.
     Когда  приплюснутый  жарой  диск  солнца  коснулся  срезанных  верхушек
далеких  вулканов,  на  стоянку  под  деревья  приковылял  молодой  охотник,
которому  кабан пропорол ногу. Должно быть, он потерял очень  много  крови и
очень ослабел. Он  упал, и  руки его потянулись К  полуобглоданному  свиному
ребру.  Но  племя питекантропов не терпело в своей среде увечных,  больных и
старых -- всех, кроме  детенышей,  кто не  был в состоянии  сам заботиться о
себе.  Вожак даже  пытался угрожающими  жестами отогнать  несчастного, и тот
испуганно отполз на несколько шагов  в сторону, прижимая к груди еду. К ночи
стая  ушла  к  лесу,  унося  с  собой  остатки  дневной  добычи,  а  раненый
питекантроп так и остался лежать на примятой траве возле остовов двух свиней
и груды недоеденных внутренностей.  Над местом стоянки низко  кружили грифы,
где-то раздавался лай шакалов. Брошенный на произвол судьбы охотник вряд  ли
мог дожить  до  восхода  солнца. Кровь из  его раны  продолжала сочиться, он
слизывал ее, с каждым часом слабея все больше.
     Что я мог сделать? Это был  еще  не  человек,  хотя уже и  не  зверь. С
тяжестью в сердце я побрел обратно на вершину  холма. Машина смутно блестела
под  звездами. Усевшись  в сиденье, я  тронул рычаги и установил их на самое
медленное движение, Мне хотелось немного поспать в безопасности.


РАЗОРЕННОЕ СТОЙБИЩЕ

     Шестьсот  тысяч лет назад  там, где  сейчас расположен Китай,  в  сырой
мрачной  долине, покрытой  редкой  пожухлой  тра^  вой,  можно было  увидеть
двуногое  существо  в  мохнатой  медвежьей  шкуре.  Боязливо  озираясь,  оно
быстрыми  перебежками  кралось  от  дерева  к  дереву,  от  камня  к  камню,
продвигалось по  унылой низине.  Кое-где осколками  зеркал сверкали  болота,
листва желтела и осыпалась, и в воздухе чувствовалось приближение зимы.
     Синантроп был низкоросл, но мускулист. Пегая шерсть на его ногах, груди
и  спине была почти  неотличима от шерсти на шкуре, бородатое лицо  иссечено
грубыми  морщинами.  Маленьч  кие  глаза  под  огромными надбровными  дугами
пугливо и хитро бегали по сторонам. Над мясистым  носом нависал покатый лоб,
убегавший  к  затылку,  подбородка  не  было,  и  челюсти,  будто  срезанные
наискось,  торчали  вперед. Его трудно было  назвать красавцем,  но  он  был
крепок  и,  видимо, очень  ловок,  хотя  ступал несколько  по-обезьяньи,  на
согнутых в коленях ногах.
     Он был вооружен --  держал на весу большой сук, к  которому сыромятными
ремнями был привязан  грубо  выделанный  камень.  Синантроп  был  голоден  и
испуган -- никогда еще он не заходил  так далеко от своей стоянки. Но,  хотя
он был еще по-звериному упрям, и ему  уже  было знакомо человеческое чувство
долга.  Он  должен был  вернуться  с  дичью, или даже  старухи  встретят его
насмешками. Необычные  запахи, подымавшиеся с  болот,  чей-то тяжелый  топот
вдали   и  голодные  крики  зверей  в  сумерках  заставляли  его   поминутно
вздрагивать. Сердце  его стучало  и  готово  было  выпрыгнуть  из широченной
волосатой груди.
     Мысли  его  были  подобны  земляным  червям,  медленным  и  ленивым,  в
беспорядке ворочающимся  в  кромешном подземном мраке. Сейчас мы сказали бы,
что ему  недоставало четкости  и  дисциплины  мышления. И  только зрительные
образы, четкие и  примитивные, быстро  сверкали  в его мозгу один за другим,
так что мысль лишь изредка успевала связать  их между собой и  позволить ему
сделать какие-нибудь выводы. Он еще не привык думать.
     Тем не менее  он думал об огне.  Он  никогда не видел горячих  лав, ибо
огонь передавали из поколения в поколение и сохраняли его, как самую дорогую
ценность  племени.   Только  старики  рассказывали  о   стремительных  реках
бушующего огня. Этот огонь вышел из земли, и они  укротили его. Он не ревел,
как  в  лесных  пожарах,  а  жил в  пещерах,  и образ его  вызвал  в  памяти
синантропа дразнящий запах жареного мяса...
     Пора  было  передохнуть.   Первобытный   человек  огляделся.  Это  была
бесплодная  местность,  вся  в  песке  и  галечнике,  а   неподалеку,  между
наклонными глыбами, зияла щель провала.
     Синантроп постоял,  заглядывая  внутрь. Затем он протиснулся в щель. И,
когда  померкло  небо  и начал  накрапывать мелкий дождь,  он  подобрал  два
подходящих камня и, сидя на  корточках, принялся бить их  друг о  друга. Его
мысли медленно кружились вокруг форм, которые  принимали камни. Он знал, что
был в  этом  деле  искуснее  других, и верил, что хорошо  отточенное  оружие
вернее поразит  врага  и  удесятерит  силы самых  слабых  рук.  Он продолжал
обивать  два  кремня,  а  искры летели от  них  подобно падающим звездам,  в
осенние ночи роями мчавшихся по небу.
     Искры были холодными, огонь, который заключался  в них, был безвреден и
не  помогал развеять холод. Синантроп  давно уже его  не замечал.  Но, когда
особенно  яркая искорка упала на сухой мох и красная  дымная улитка поползла
по желтому  стебельку, он отпрянул. Все  исчезло,  только  горьковатый дымок
щекотал  ему ноздри. Тогда он  снова присел на корточки и снова принялся  за
свое  однообразное занятие,  ибо  стук  рождающегося  оружия согревал  его и
вселял  бодрость. И  вот  снова запахло паленым, и опять  по стебелькам  мхя
поползла блестящая улитка. И вдруг быстрее,  чем он мог сообразить, мох  под
его ступнями запылал,  и темная щель в камнях осветилась. Синантроп в страхе
выскочил из своей норы под дождь. Здесь было холодно и сыро, но он ничего не
замечал, весь поглощенный непостижимостью случившегося. Расселина дохнула на
Него  теплом, и  он осторожно  сунул в  нее  голову. Самого огня он давно не
боялся, но это был  какой-то  странный огонь: он возник из  камней!  И  этот
огонь угасал в  каменной  темнице -- мох уже только тлел. Синантроп присел в
стороне, напряженно стараясь удержать  расползающиеся мысли  и разбегающиеся
образы. Затем он  снова взял кремни. Он бил их  долго, и вот снова появилась
красная улитка. Тогда синантроп подгреб мох кучкой и стал дуть на нее. Кучка
запылала!
     Схватив  чудодейственные кремни,  он  кинулся  назад к  племени, смутно
понимая,  что несет в этих  двух  камнях покоренный  огонь и отныне не  надо
будет бояться, что огонь когда-нибудь может умереть...

     За  веком  питекантропа,  синантропа и  других предшественников древних
людей  следовали  тысячелетия  первых  людей  древнего  каменного   века  --
неандертальцев.  Наступало  время,  которым  сейчас  занимается  не  столько
палеонтология, сколько археология. Последний день вне нашего времени я решил
посвятить наблюдению над медленно занимающейся зарей человечества.
     Дул ровный постоянный  ветер.  Было достаточно  тепло, но не жарко. Мой
указатель времени свидетельствовал, что до наших дней остается пятьсот тысяч
лет.
     Я слез с машины  в прозрачном саловом лесу и сразу принялся маскировать
ее срезанными ветвями. Невдалеке росли магнолиевые деревья, увитые  лианами,
и одно из них, довольно крупное, нависало над обрывом, за которым начиналась
горная  долина  с  маленьким  пенистым  ручьем, рощами  мыльных  деревьев  и
конскими  каштанами.  Ближе   к  горам  жался  нарядный  желто-зеленый   лес
высокоствольных древовидных  папоротников,  а в  стороне, у  самого подножия
горы, плотной зеленой стеной стояли бамбуки.
     Я взял  бинокль и  взобрался на  дерево  над пропастью до  средних  его
ветвей. Прямо на западе передо мной находилась большая стоянка синантропов.
     Вокруг  трех костров сновали  люди  в шкурах.  Шкуры были наброшены  на
воткнутые в землю большие сучья,  образуя грубые кривобокие шалаши. Я застал
их в момент, когда взрослые охотники покидали стойбище.
     Я долго следил, как эти  люди с гривами темных волос до середины  спины
неторопливо, гуськом выходили из пологой  низины и направлялись  к  теснинам
горных отрогов.
     Ленивый  покой овладел  деревней  с  уходом охотников.  Женщины  что-то
стряпали на больших камнях,  окружавших пылающие очаги, старики неподвижными
серыми  истуканами сидели на корточках у входов в  шалаши, подростки таскали
хворост. Дети беспорядочно  бегали или ползали  под  ногами у  взрослых,  не
привлекая ничьего внимания. Многие с удовольствием рылись в  кучках кухонных
отбросов, возвышавшихся посреди стойбища, и что-то  проворно запихивали себе
в рот.
     Небо над долиной помрачнело, начался дождь. Все попрятались  в шалаши и
под  навесы из шкур, а очаги забросали  золой и  прикрыли  ветвями. Когда же
через час дождь прекратился и засияло солнце, развернулись новые события.
     На стойбище возвратились четыре девушки, неся  прутики с нанизанными на
них небольшими  рыбками.  Я  засмотрелся  на их  трофеи  и  некоторое  время
раздумывал  над тем, каким способом они  ловят рыбу. Мысли мои были прерваны
странным  ревом со  стороны  горной гряды. На минуту в стойбище все замерло.
Женщины  и  старики,  заслонив  глаза  от  солнца,  вглядывались  в  далекий
горизонт, а  затем начался  невообразимый  переполох.  Все бегали и кричали.
Дети  плакали, размазывая слезы  и грязь по своим  старообразным  мордочкам.
Подростки и  старики, схватив  оружие,  выбежали  на окраину  становища. Они
возбужденно  переговаривались между  собой,  неуклюже размахивая  руками.  Я
навел  бинокль  на горы и внезапно поймал  в поле зрения громадный, медленно
летящий камень. Как пушечное ядро он влетел в рощицу каштанов, и на его пути
рухнули два дерева, взметнув  в воздух листья и щепки.  Несколько  мгновений
камень, подпрыгивая, катился по земле, ломая кустарник, как тростник.
     Прошло еще  минут десять, на становище вновь воцарилась тишина. Один из
подростков с тонкими кривыми ногами побежал к кряжистому дереву в  полусотне
метров от стойбища и  начал неуклюже карабкаться на него. Обезьянья сноровка
была уже  утрачена людьми,  и он  с  трудом добрался до первых сучьев. Лезть
стало  легче,  а боязнь высоты была  ему,  видимо, незнакома.  Неожиданно он
замахал рукой и что-то закричал тем, кто стоял внизу. Его мальчишеский голос
походил на кваканье с хрипотцой и завыванием. Должно быть, ему не поверили и
переспросили,  но он  уже  проворно  спускался,  спрыгнул с  нижней ветви  и
затараторил,  описывая  руками окружности  и показывая  на  дерево.  Женщины
столпились, глядя то на него, то на дерево, затем почти разом повернулись  в
сторону  гор.  И тогда,  словно  бурые и  серые листья  под  сильным порывом
осеннего  ветра, они  кинулись бежать  в  глубину долины,  подхватив орав