и не шести "g". Затем 
около трех  часов корабль  провел на свободной  орбите, и все  это время мы 
падали  в пустоту,  пока капитан  не начал  маневрировать, направляя  нас к 
"Мейфлауэру". 
Другими   словами,   более   двадцати   тысяч   миль   мы   падали   вверх. 
Звучит, конечно,  глупо. Все  знают, что нельзя падать  вверх; падают вниз. 
Но было время, когда все знали, что Земля плоская. 
Мы падали вверх. 
Как  и  все  нормальные  люди,  я  проходил по  физике  основы  космической 
баллистики и начитался всяких  историй о том, как космонавты плавают внутри 
корабля, когда  он находится в свободном  полете. Но это надо почувствовать 
на собственной шкуре, чтобы понять как следует. 
Возьмем,  к примеру, миссис  Тарбаттон -  ту самую даму,  которая требовала 
завтрак.  Полагаю,  она,  как  и все,  ходила  в  школу.  И  тем не  менее, 
продолжала настаивать,  что капитан  обязан сделать что-нибудь.  Что он мог 
сделать  -  одному Богу  известно;  разве  только найти  для нее  небольшой 
астероид. 
Не скажу,  чтобы я  ей не сочувствовал  - да и себе  тоже. Вам когда-нибудь 
приходилось попадать в эпицентр  землетрясения? Знакомо вам такое ощущение, 
когда все, что вы  считали устойчивым и надежным, внезапно обрушивается вам 
на голову, а земная твердь перестает быть твердью? Ну так невесомость - это 
примерно  то  же  самое,  только хуже.  Когда  корабль  летит по  свободной 
траектории, вверх  или в любом другом  направлении, уроки физики сами собой 
вылетают  из  головы: ты  просто  падаешь  и падаешь,  до бесконечности,  а 
желудок так и норовит вырваться наружу. 
Таким  было мое первое  знакомство с  невесомостью. Ремни не  позволяли мне 
взмыть вверх, но чувствовал я себя разбитым и размазанным по стенке, словно 
кто-то врезал мне под  дых. Рот наполнился слюной - я судорожно сглатывал и 
горько сожалел, что съел ту несчастную конфету. 
Но меня хоть не вывернуло, поскольку я так и не успел позавтракать. Те, что 
успели, -  на них  я старался не  смотреть. Вообще-то я  намеревался, когда 
закончатся перегрузки, отстегнуть ремни и поглазеть в иллюминатор на Землю; 
но  невесомость отбила  у меня  всю охоту.  Я неподвижно  лежал в  кресле и 
погружался в пучину отчаяния. 
Из  люка, ведущего  на нижнюю  палубу, выпорхнула  стюардесса. Оттолкнулась 
ножкой,  придержалась ручкой  за центральную  опору и воспарила  в воздухе, 
словно лебедушка,  разглядывая нас с высоты.  Симпатичное это было зрелище, 
жаль, не хватило сил оценить его по достоинству. 
- Всем удобно? - весело спросила она. 
Глупый вопрос,  но нянечки  в больницах обычно говорят  именно таким тоном. 
Кто-то застонал,  где-то расплакался ребенок. Стюардесса  подплыла к миссис 
Тарбаттон и осведомилась: 
- Что вам подать на завтрак? Может быть, омлет? 
Я стиснул челюсти и  отвернулся, всей душой желая ей проглотить язык. Потом 
снова  взглянул  в  ее  сторону.  Что  ж,  за  свой  идиотский  вопрос  она 
поплатилась - и теперь вычищала ответ. 
Когда  она  разобралась  с  миссис  Тарбаттон, я  неуверенно  подал  голос: 
- Э-э... Можно вас... Мисс... 
- Эндрюс. 
- Мисс  Эндрюс, не  могли бы вы  сделать мне укол? Видите  ли, я передумал. 
-  Сей  момент, -  улыбнулась  она  и вытащила  из  поясной сумочки  шприц. 
Укол  ожег  меня болью,  и  я  подумал, что  с  конфетой все-таки  придется 
расстаться. Но  боль быстро утихла. Я  почувствовал себя почти счастливым - 
насколько можно быть счастливым на смертном одре. 
Стюардесса  сделала  инъекции   всем  желающим,  проявившим,  подобно  мне, 
излишнее  самомнение,  а миссис  Тарбаттон  вкатила двойную  дозу, чтоб  та 
больше  не  рыпалась.  Тем временем  двое  смельчаков  расстегнули ремни  и 
устремились  к иллюминаторам;  я прикинул  и решил,  что у меня  хватит сил 
последовать за ними. 
Передвигаться  в невесомости  совсем не  так легко,  как кажется  на первый 
взгляд. Я  отстегнул ремни и сел. Вернее, хотел  сесть. Потому что на самом 
деле я  отчаянно молотил руками и ногами  в воздухе, пытаясь уцепиться хоть 
за что-нибудь. 
В  результате  очередного  кульбита  я  приложился  затылком  к  переборке, 
отделявшей  нас  от  рулевой  рубки,  и  тут  же  увидел звезды.  Но  не  в 
иллюминаторе, а  у себя в голове. А потом  палуба с креслами стала медленно 
двигаться мне навстречу. 
Я ухватился  за крепежный  ремень и, наконец,  встал на якорь.  В кресле, к 
которому   мне   удалось   пришвартоваться,   сидел   какой-то   толстячок. 
- Извините, - сказал я. 
- Не за что, - ответил он и с ненавистью отвернулся. 
Оставаться было  нельзя, но и  добраться до своего кресла,  не перещупав по 
дороге  всех пассажиров,  я тоже не  мог. Поэтому  я снова взмыл  в воздух, 
стараясь проделать это как можно аккуратнее, и даже умудрился схватиться за 
поручень, прежде чем врезался спиной в переборку. 
Поручень тянулся  вдоль всей переборки; я вцепился в  него и не выпускал из 
рук, пока по-обезьяньи не дополз до иллюминатора. 
И впервые увидал Землю из космоса. 
Не знаю, чего я,  собственно, ожидал, но только не того, что увидел. Земной 
шар  был похож  на  снимки в  учебниках по  географии,  а еще  больше  - на 
телеизображение в зале ожидания  на станции Супер-Нью-Йорк. И в то же время 
совсем не  похож. Разница  была примерно такая  же, как между  угрозой, что 
сейчас вам дадут под зад, и настоящим пинком. 
Не снимок, не изображение. Живая Земля. 
Во-первых,  она не  висела в самом  центре экрана;  шар был сдвинут  к краю 
иллюминатора, и корма нашего корабля отъела здоровый кусок Тихого океана. А 
во-вторых, она вращалась, уменьшаясь в размерах. Пока я разглядывал ее, она 
на  глазах  съежилась  чуть  не вполовину,  становясь  при  этом все  более 
круглой. Да, Колумб был прав. 
С  моего  наблюдательного  пункта  была  видна  оконечность  Сибири,  потом 
Северная  Америка,  затем  слева  направо  проплыла  северная  часть  Южной 
Америки. Над  Канадой и восточной  частью Штатов нависли густые  облака - в 
жизни не  видал такой белизны: белее, чем  полярные шапки. А прямо напротив 
Солнце  отражалось  от поверхности  океана  и слепило  глаза. Другие  части 
океана в разрывах облаков казались почти багровыми. 
Она была настолько прекрасна, что у меня перехватило дыхание - так хотелось 
дотронуться до нее рукой. 
А вокруг сияли, звезды  - крупные и куда более яркие, чем когда смотришь на 
них из старушки Америки. 
Вскоре  у  иллюминаторов  образовалось  настоящее  столпотворение.  Малышня 
теребила  родителей,   родители,  приговаривая:  "Сейчас,  сейчас,  детка", 
глазели в космос и  отпускали глупые замечания. Мне это надоело. Я уселся в 
кресло, пристегнул один ремень, чтобы не взлететь ненароком, и погрузился в 
раздумья. Знаете, а ведь испытываешь какую-то гордость при мысли о том, что 
родился  на такой  большой живописной  планете. Как выяснилось,  я все-таки 
многого на  ней не успел повидать, несмотря  на путешествия во время уроков 
географии, скаутский поход по  Швейцарии и каникулы, проведенные с Джорджем 
и Анной в Сиаме. 
И  теперь у  меня уже  не будет  возможности наверстать упущенное.  От этой 
мысли как-то взгрустнулось. 
Из задумчивости меня вывел знакомый голос: 
- Уильям, мальчик мой, ты чего приуныл? Поташнивает? 
Пижон  Джонс!   Убейте  меня  зонтиком!  Знал   бы  я,  что  он  собирается 
эмигрировать,  я   бы  дважды   подумал,  прежде  чем   трогаться  в  путь. 
Я спросил, откуда он, черт побери, взялся. 
-   Оттуда  же,   откуда   и  ты,   естественно.  Я   задал   тебе  вопрос. 
Я проинформировал  его, что  меня не тошнит, и  поинтересовался, что навело 
его  на такую  мысль.  В ответ  он схватил  меня  за руку  и, рассмеявшись, 
показал  на   красное  пятнышко   от  укола.  Я  с   силой  выдернул  руку. 
Он снова  засмеялся и сунул мне под нос свою  руку, на которой горело такое 
же пятнышко. 
- Не суетись, дружище,  - сказал он. - Как видишь, от этого не застрахованы 
даже лучшие из лучших. - И добавил: - Пошли прошвырнемся, пока нас опять не 
пристегнули. 
Я согласился. Вряд ли я выбрал бы его в друзья, но все-таки, что ни говори, 
знакомое лицо.  Мы добрались до люке, ведущего  на соседнюю палубу. Я начал 
спускаться, но Джонс остановил меня: 
- Давай сходим в рулевую рубку! 
- Чего? Так нас туда и пустили! 
- Попытка не пытка. Айда! 
Мы развернулись и двинулись  по короткому проходу, в конце которого маячила 
дверь  с  надписью:  "Рубка   управления.  Вход  воспрещен".  Кто-то  внизу 
приписал: 
"Это к тебе относится. Понял?" 
А ниже: 
"Да неужели?" 
Джонс подергал за ручку. Дверь была заперта. Рядом торчала какая-то кнопка, 
он нажал  - и дверь широко  распахнулась. Прямо перед нами  стоял человек с 
двумя  нашивками на воротнике.  За ним  сидел другой, постарше,  с четырьмя 
нашивками. 
-  Кто это,  Сэм? -  спросил сидевший. -  Скажи им,  что они не  на базаре. 
- Чего вам надо, ребята? - осведомился первый. 
- Сэр, простите, нас очень интересует астронавигация, - выпалил Джонс. - Вы 
позволите нам войти? 
Я понял, что сейчас нас выставят вон, и уже повернулся, когда старший вдруг 
сказал: 
- Черт с ними, Сэм, пускай заходят! 
Младший пожал плечами: 
- Как скажете, шкипер. 
- Держитесь за что-нибудь, - приказал капитан, когда мы вплыли внутрь. - Не 
бултыхайтесь перед глазами. И  чтобы ничего не трогали, иначе уши отрежу. А 
теперь докладывайте - кто такие? 
Мы представились. 
-  Рад познакомиться,  Хэнк.  И с  тобой тоже,  Билл,  - сказал  капитан. - 
Приветствую вас на борту. 
Он протянул  руку и  коснулся рукава скаутской формы,  который опять выполз 
наружу. 
- Что это у тебя, сынок? 
Я  покраснел  и рассказал,  как  меня пропускали  через контрольный  пункт. 
- Хотел  контрабандой провезти, да? - усмехнулся  капитан. - Слышь, Сэм, он 
таки  заставил  нас  взять  незаконный  груз! Выпьешь  чашку  кофе,  сынок? 
Оба  они жевали  бутерброды и  пили кофе  - не  из чашек, разумеется,  а из 
пластиковых бутылочек  с сосками,  словно младенцы. Я  отказался. Укол мисс 
Эндрюс свое действие оказал,  но рисковать мне не хотелось. Хэнк Джонс тоже 
отказался от кофе. 
Иллюминатора в рубке не  было. Его заменял большой телеэкран, расположенный 
прямо  на носу,  но  он был  выключен. Да-а,  подумал  я, видела  бы миссис 
Тарбаттон, что  капитан даже не смотрит, куда мы  летим! И, похоже, его это 
не колышет. 
Я спросил  про иллюминаторы.  Это только для  пассажиров, объяснил капитан. 
- На кой мне  иллюминатор? - продолжил он. - Высунуть голову и высматривать 
дорожные знаки?  Все, что надо, мы  видим и без него.  Сэм, вруби парнишкам 
видео. 
- Слушаюсь, шкипер. 
Второй  пилот  подплыл  к  своему креслу  и  принялся  нажимать на  кнопки. 
Надкушенный бутерброд повис в воздухе. 
Я  огляделся  по  сторонам.  Рубка была  круглая,  сплюснутая  к носу.  Два 
вместительных пилотских  кресла спинками упирались  в переборку, отделявшую 
рубку  от  пассажирского  салона.  Почти все  пространство  между  креслами 
занимал компьютер. 
Кресла,  а вернее  койки, отличались  от пассажирских:  неправильной формы, 
подогнанной  под  человеческое  тело;   голова,  спина  и  колени  лежащего 
приподняты,  как на  больничной  кровати; по  бокам подлокотники,  чтобы не 
уставали  руки на  пульте управления.  А сам  пульт изгибался  дугой, чтобы 
пилот мог видеть показания  приборов, даже когда ускорение пригвоздит его к 
креслу. 
Экран осветился, и на нем появилась Земля. 
- "Вид  сзади", - пояснил  второй пилот. - Снято  камерой, установленной на 
корме. У нас они понатыканы со всех сторон. Теперь посмотрим "вид спереди". 
Но вид не впечатлял: несколько крошечных точек, символизировавших звезды, и 
больше  ничего.  Хэнк  заявил,  что  в иллюминаторе  звезды  выглядят  куда 
внушительнее. 
- Да  ведь экран-то не предназначен для  того, чтобы разглядывать звезды, - 
сказал пилот. - Если нам нужно на них посмотреть, мы пользуемся небоскопом. 
Глядите! 
Он  улегся в  кресло,  нашарил за  спиной  какую-то трубку  и, не  поднимая 
головы, приложил  ее к лицу так,  что резина плотно прилипла  к коже вокруг 
глаза.  "Небоскопом",  как я  понял,  они называли  телескоп со  встроенным 
перископом.  Но поскольку  пилот  не предложил  нам взглянуть  в  трубку, я 
вернулся к пульту. На нем была парочка радарных экранов, точно таких же как 
на самолетах  и даже на вертолетах, и  еще куча всяких приборов, назначения 
которых я  не понял. Разгадал только  несколько штук: вот, например, прибор 
для измерения  скорости сближения, а это  индикаторы температуры, массового 
соотношения, скорости выброса и так далее. 
- Гляньте-ка  сюда, - позвал нас второй  пилот, щелкнув тумблерами. Одна из 
тусклых  точек  на  экране  ярко  вспыхнула  пару  раз  и  погасла.  -  Это 
Супер-Нью-Йорк. Я  навел на него  локатор. В сущности, вы  видите сейчас не 
телеизображение,  а  данные  радара,   выведенные  на  экран.  -  Он  снова 
пробежался  пальцами  по кнопкам,  и  вспыхнула другая  точка: два  длинных 
световых сигнала,  один короткий.  - А здесь  строят "Звездного скитальца". 
- А где "Мейфлауэр"? - спросил Хэнк. 
- Не  терпится, да?  - Пилот опять  принялся возиться с  приборами. И вновь 
зажегся огонек  у самого края экрана; он посылал  по три световых сигнала с 
перерывами. 
Я   сказал:   что-то   не   похоже,   чтобы   мы   к   нему   приближались. 
- Мы  идем в обход, - отозвался капитан. - Хватит  с них, Сэм. Вырубай свой 
экран. 
Мы   вернулись   к  капитану,   который   все   еще  дожевывал   бутерброд. 
-  Ты   "орел"?  -  спросил   он  меня,  имея  в   виду  скаутское  звание. 
Я сказал, что да. Хэнк тут же добавил, что он тоже. 
- Сколько тебе стукнуло, когда присвоили "орла"? - поинтересовался капитан. 
Я сказал: тринадцать. Хэнк тут же добавил, что ему было двенадцать. Капитан 
побожился,  что   стал  "орлом"   в  одиннадцать.  Так  я   им  и  поверил! 
Значит,  мы с  Хэнком летим  на Ганимед,  сказал капитан; он  нам завидует. 
Второй   пилот   заявил,   что    не   понимает,   чему   тут   завидовать. 
- Сэм, -  сказал капитан, - у тебя в душе ни  капли романтики. Так и будешь 
паромщиком вкалывать до самой смерти. 
- Ну  и что? -  возразил второй пилот. -  Зато ночи я в  основном провожу у 
себя дома, в постели. 
Капитан заметил, что пилотам вообще не следует жениться. 
-  Вот  я, например,  -  сказал он,  -  всю жизнь  мечтал быть  космонавтом 
дальнего плавания.  И все  было тип-топ, но  меня взяли в плен  пираты, и я 
упустил свой  шанс. А к тому времени, когда появился  новый шанс, я уже был 
женат. 
- Вечно ты со своими пиратами! - проворчал второй пилот. 
Я  невозмутимо  смотрел  на  них  обоих.  Взрослые уверены,  что  все,  кто 
помладше, готовы  проглотить любую  чушь; я стараюсь  их не разочаровывать. 
-  Н-да, от  судьбы не уйдешь,  - сказал  капитан. - Вы,  юные джентльмены, 
можете быть  свободны. Нам с мистером  Мейесом нужно еще уточнить кое-какие 
расчеты,   не  то   посадим  это   корыто  где-нибудь  в   южном  Бруклине. 
Мы поблагодарили его и удалились. 
На палубе, расположенной ближе к корме, я отыскал отца и Молли с пигалицей. 
-  Где  ты пропадал,  Билл?  -  спросил отец.  -  Я  весь корабль  обшарил. 
- Я был в рулевой рубке, у капитана. 
Отец удивился, а пигалица скорчила рожу и процедила: 
- Заливаешь! Туда никого не пускают. 
У меня такое мнение, что девчонок нужно выращивать в больших темных мешках, 
пока они не повзрослеют и не поумнеют. А когда повзрослеют, можно выпустить 
их  оттуда,  -  но  лучше  завязать  мешок  потуже  и  забросить  подальше. 
- Умолкни, Пегги, - приструнила пигалицу Молли. 
-  Можете спросить  у  Хэнка, -  обиделся я.  - Мы  вместе там  были. Мы... 
Я оглянулся,  но Хэнка и  след простыл. Пришлось мне  самому рассказывать о 
визите к капитану; я умолчал только о пиратах. 
Когда я закончил, пигалица заявила: 
- Я тоже хочу в рубку. 
Отец заметил, что вряд ли ее туда пустят. 
- Почему? - возмутилась пигалица. - Билла же пустили! 
Молли попыталась ее угомонить: 
- Билл - мальчик, и он старше тебя. 
Пигалица надулась и сказала,  что это несправедливо. Где-то она была права, 
конечно, но так уж устроена жизнь. 
- Ты  можешь гордиться, Билл, -  сказал отец. - Тебя  ведь развлекал не кто 
иной, как знаменитый капитан Делонпре. 
- Ну и? 
- Может, ты по  молодости и не знаешь: в свое время он пробрался на один из 
кораблей  - они управлялись  роботами и  перевозили ториевую руду  с Лунных 
копей  -  и  накрыл   целую  банду  грабителей,  называвших  себя  "Рудными 
пиратами". 
Я разинул рот - и ничего не ответил. 
Мне  хотелось  поглядеть  на  "Мейфлауэр"  в  иллюминатор,  но  нам  велели 
пристегнуться к креслам. Впрочем,  я успел заметить станцию Супер-Нью-Йорк; 
"Мейфлауэр"  вращался вокруг  нее на  24-часовой орбите, и  мы направлялись 
прямо к нему. 
Капитан Делонпре  и впрямь был настоящим асом. Он  не стал ходить вокруг да 
около,  приноравливаться да  маневрировать; он  просто рванул  вперед одним 
броском,  точно  рассчитав время,  направление  и  величину ускорения.  Как 
говорится  в  учебнике  физики,  "любая проблема  корректировки  орбиты,  в 
принципе  поддающаяся  разрешению, может  быть  решена простым  увеличением 
ускорения".   При   условии,  конечно,   что   у   пилота  хватит   умения. 
У нашего  хватило. Когда  закончились перегрузки, я взглянул  через плечо в 
иллюминатор:  вот  он,  "Мейфлауэр", как  на  ладони,  большой, как  жизнь, 
сияющий  в  отблесках  солнечного  света. Последовал  еле  заметный  мягкий 
толчок, а потом динамик пропел: 
- Стыковка окончена. Можете отстегнуть ремни. 
Я  так и  сделал.  Приник к  иллюминатору и  воззрился на  "Мейфлауэр". Ежу 
понятно, почему  эта штука не  может приземляться. У нее  и крыльев-то нет, 
даже  в зачаточном  состоянии. И  форма странная  - почти идеальный  шар, с 
одной  стороны сужающийся  в  острый конус.  С первого  взгляда  корабль не 
поразил  меня  размерами, пока  я  не врубился,  что крохотная  выпуклость, 
выглядывающая  из-за  шара, -  это  нос "Икара",  который пришвартовался  к 
"Мейфлауэру"  с другого  бока. Тут  я по  достоинству оценил  размеры этого 
шарика;  по   его  корпусу,  словно  мушки,   ползали  люди  в  скафандрах. 
Один из  них кинул что-то, и в нашу  сторону полетела тонкая змейка каната. 
Блямба на его конце,  не успев коснуться корпуса "Бифроста", полыхнула алым 
кистевым разрядом;  волосы у меня встали  дыбом, по спине побежали мурашки. 
Какая-то  женщина   взвизгнула,  мисс  Эндрюс   бросилась  ее  успокаивать, 
объясняя, что это всего  лишь электрический разряд, пробежавший между двумя 
кораблями.  С таким  же успехом  она могла  сказать, что в  корабль ударила 
молния: пассажирку ее объяснение явно не успокоило. 
Сам-то я  не испугался: любой  салага, хоть немного кумекающий  в радио или 
электронике, мог бы предсказать такой эффект. 
Блямба на конце каната  звякнула о корпус "Бифроста", потом между кораблями 
протянули  еще  один, более  прочный  линь,  и нашу  ракету стали  медленно 
подтягивать к "Мейфлауэру", постепенно заполнившему собой весь иллюминатор. 
Громкоговоритель заскворчал и сообщил: 
- Внимание! Всем приготовиться к высадке! 
Мисс Эндрюс  велела нам не  торопиться; наконец подошла наша  очередь, и мы 
двинулись  на палубу,  с  которой загружались  в "Бифрост".  Отстали только 
миссис  Тарбаттон и  ее супруг,  жарко спорившие  о чем-то  со стюардессой. 
Мы прошли через гибкий  стальной цилиндр длиной около десяти футов [1 фут = 
30,48 см.] и очутились на борту "Мейфлауэра". 
 
 
                               Глава 5 
                           Капитан Харкнесс 
 
Знаете, что самое неприятное в космических кораблях? То, что на них воняет. 
Даже на "Мейфлауэре" стояла вонь, а ведь корабль был новеньким, с иголочки. 
Запахи масла, сварки, растворителей смешались с запахами пота и грязи сотен 
рабочих,  которые жили  на корабле,  пока строили  е