я порядок.  Мы  здоровы, у  нас нет  врожденных 
отклонений: мы  не дальтоники, не страдаем  гемофилией или еще чем-нибудь в 
этом роде. 
-  У нас  нет известных нам  отклонений, я  согласен. Во всяком  случае мне 
кажется, что мы с тобой правильно выбрали себе предков. Но я не имел в виду 
такие ярко выраженные недостатки. 
- Тогда о чем речь? Чем мы можем им не угодить? 
Он  вертел в  руках  трубку, как  всегда,  когда не  хотел отвечать  прямо. 
-  Билл,  когда я  выбираю  для работы  сплав,  я не  говорю: "Вот  хороший 
блестящий  кусок  металла,  давайте  пустим  его в  дело".  Я  просматриваю 
длиннющий  перечень тестов  со всеми  возможными характеристиками  и только 
тогда выбираю сплав, который  подходит для моей конкретной цели. Если бы ты 
подбирал людей  для нелегкой работы по  колонизации планеты, какие качества 
служили бы для тебя критерием? 
- Ну... Не знаю... 
- И я  не знаю. Я не психолог и не социолог.  Но сказать, что колонии нужны 
здоровые и  образованные люди, все равно что  сказать: "Для этой работы мне 
нужна сталь,  а не дерево". Какая сталь - вот в  чем вопрос. А может, нужна 
вовсе  не  сталь, а  какой-нибудь  титановый сплав.  Поэтому не  обольщайся 
раньше времени. 
-  Но...   Я  не  пойму  -  что  же  мы   можем  сделать  в  таком  случае? 
- А  ничего. Если отвергнут, скажешь себе, что ты лучшая  в мире сталь и не 
твоя вина, что им понадобился магний. 
Глядя на  вещи с такой  точки зрения, беспокоиться, естественно,  было не о 
чем, но  я все равно беспокоился. Хотя в школе виду  не подавал. Я уже всем 
раззвонил,  что улетаю на  Ганимед, и,  если дело не  выгорит, выпутываться 
будет нелегко. 
Мой  лучший  друг,  Дак  Миллер, загорелся  идеей  поехать  вместе с  нами. 
- Но  как ты  поедешь? - спросил  я. - Твои  предки тоже  хотят на Ганимед? 
-  Я все  продумал, -  ответил Дак.  - Нужен только  какой-нибудь взрослый, 
согласный меня опекать. Если сумеешь уговорить своего старика - считай, что 
дело в шляпе. 
- Но что скажет твой отец? 
-  А  ему  до  фени. Он  всю  дорогу  талдычит,  что  в  моем возрасте  сам 
зарабатывал себе на жизнь.  "Парень должен уметь себя прокормить" - вот его 
любимая   песня.   Ну   как?   Поговоришь   вечером   со   своим   предком? 
Я  сказал, что  поговорю,  и сдержал  слово. Отец  помолчал  немного, потом 
спросил: 
- Ты на самом деле хочешь взять Дака с собой? 
- Естественно. Он мой лучший друг. 
- А что говорит его отец? 
-  Он  еще не  спрашивал  отца. -  Я  объяснил Джорджу,  как мистер  Миллер 
относится к этому вопросу. 
-  Да?  -  сказал  отец.  -  Тогда  подождем,  что  скажет  мистер  Миллер. 
-  Хорошо.  Значит, если  отец  Дака  даст добро,  ты подпишешься,  Джордж? 
-  Я имел  в виду только  то, что  сказал, Билл. Давай  подождем. Возможно, 
проблема отпадет сама собой. 
- А может, мистер  и миссис Миллеры тоже решат рвануть на Ганимед, если Дак 
их как следует накрутит? 
Отец скептически вздернул бровь. 
- Мистера Миллера к  Земле привязывают, так сказать, многочисленные деловые 
интересы. Думаю, легче сдвинуть с места каменную плотину, чем заставить его 
пренебречь ими. 
- Но тебе же деловые интересы не помешали! 
-  Так  я  ведь  не занимаюсь  бизнесом,  а  свою  профессию  я бросать  не 
собираюсь, она мне и там пригодится. 
Назавтра я спросил Дака, как дела. 
- Забудь об этом, - заявил он. - Считай вопрос закрытым. 
- Чего? 
- Предок говорит -  только последний идиот может умотать на Ганимед. Земля, 
говорит он, единственная планета  в Солнечной системе, пригодная для жизни, 
и, если  бы в правительстве не сидела  кучка пустоголовых мечтателей, мы не 
стали бы  швырять деньги в прорву, пытаясь  превратить голые скалы где-то у 
черта на куличках в зеленые луга. Он говорит, все это предприятие обречено. 
- Вчера ты так не думал. 
- Это  пока он  мне не прочистил  мозги. Знаешь что?  Мой предок собирается 
сделать  меня  деловым  партнером.  Как  только закончу  колледж,  он  меня 
пристроит  в нижний  эшелон  управления. Говорит,  не хотел  зря трепаться, 
чтобы я  был поинициативнее и научился сам о  себе заботиться. Но теперь он 
решил,  что  время  пришло   и  пора  мне  об  этом  узнать.  Что  скажешь? 
- Звучит заманчиво. Но почему это предприятие обречено? 
- "Заманчиво" - и  только-то? Ну, предок говорит, что постоянная колония на 
Ганимеде невозможна. Это опасное  и никому не нужное балансирование на краю 
пропасти -  так он  дословно и выразился.  В один прекрасный  день защитные 
укрепления рухнут, колония будет сметена, колонисты погибнут и люди наконец 
перестанут идти наперекор природе. 
Больше нам  потрепаться не  удалось - пора  было бежать на  урок. Вечером я 
рассказал отцу о нашем разговоре. 
- Что ты думаешь по этому поводу, Джордж? 
- Думаю, в его словах есть доля правды... 
- Что?! 
- Тихо, не заводись  с пол-оборота. Если на Ганимеде случится катастрофа, с 
которой  мы  не сумеем  совладать,  планета действительно  вернется в  свое 
первозданное  состояние.  Но  это  не вся  правда.  У  людей есть  забавная 
склонность считать естественным то,  к чему они привыкли. Однако окружающая 
среда  на  Земле  перестала  быть  естественной  в том  смысле,  какой  они 
вкладывают в это слово,  с тех пор как человек спустился с дерева. Билл, ты 
знаешь, сколько народу живет в Калифорнии? 
- Пятьдесят пять миллионов шестьдесят тысяч. 
- А тебе известно, что первые колонии вымерли здесь от голода? Но так было! 
Как же  могут пятьдесят  с лишним миллионов  жить тут и  не голодать? Пусть 
даже на урезанных пайках? - спросил отец и сам ответил на свой вопрос: - На 
побережье у  нас стоят  четыре атомные станции,  которые превращают морскую 
воду  в питьевую.  Мы используем  каждую каплю  реки Колорадо и  каждый фут 
снега,  выпадающего в  горах.  И еще  у  нас есть  уйма всяких  технических 
устройств.   Если  все   они  выйдут   из  строя  -   предположим,  сильное 
землетрясение вдруг  разрушит атомные  станции, - штат  опять превратится в 
пустыню. Сомневаюсь, что в таком случае удастся эвакуировать все население. 
Большинство, скорее всего, погибнет  от жажды. И все же я не думаю, что это 
не  дает мистеру  Миллеру спокойно  спать по  ночам. Он  считает Калифорнию 
прекрасной "естественной"  средой. Будем надеяться, Билл.  В распоряжении у 
людей  есть масса  и энергия,  а в  головах есть  мозги - значит,  мы можем 
создать любую среду, какую захотим. 
После этого  я редко виделся с Даком. Мы  с отцом получили уведомления, что 
надо пройти  тесты на  пригодность для колонизации, и  свободного времени у 
нас почти  не оставалось. К тому же  Дак вообще как-то переменился... Хотя, 
может,  это  я  стал  другим. Я  ни  о  чем  не  мог  думать,  кроме как  о 
путешествии, а Дак о  нем разговаривать не хотел. Или, если говорил, то нес 
такую чушь, что совершенно выводил меня из себя. 
Отец  не разрешил мне  бросить школу,  пока не будет  полной определенности 
насчет  полета, но мне  поневоле приходилось  сачковать - из-за  тестов. Мы 
прошли  все  обычные   физические  испытания  плюс  дополнительные  штучки. 
Например, тест  на перегрузку: я выдержал  восемь "g", потом вырубился. Был 
еще тест на переносимость  низкого давления воздуха - если у вас варикозные 
вены  или кровь течет  из носа, можете  забыть про  колонии. Ну и  еще куча 
всяких испытаний. 
Мы  благополучно  с ними  разделались.  Но  потом начались  психологические 
тесты, а  это куда хуже, потому что ты не  имеешь понятия, какой реакции от 
тебя  ожидают. А  порой  даже не  подозреваешь,  что в  данный момент  тебя 
тестируют. Первым делом они  провели сеанс гипноза. По-моему, это уж совсем 
нечестно.   Откуда  мне   знать,  о   чем  я   могу  натрепаться   во  сне? 
Как-то днем  я сидел в приемной  и ждал психиатра -  сидел до умопомрачения 
долго. В  комнате были двое лаборантов. Когда я  вошел, один из них вытащил 
из шкафа  папку с моей медицинской картой и  положил на стол. Другой, рыжий 
парень с приклеенной ухмылкой на губах, сказал мне: 
- О'кей, малыш, садись на скамейку и жди. 
Я сидел  и ждал,  а рыжий тем  временем взял папку и  стал просматривать ее 
содержимое.   Хихикнул,    повернулся   и    окликнул   своего   напарника: 
- Эй, Нед, ты только взгляни на это! 
Тот склонился над листом,  в который тыкал пальцем рыжий, и тоже захихикал. 
Я  чувствовал на  себе их  взгляды, но  делал вид,  что ничего  не замечаю. 
Второй  лаборант вернулся  на свое  место и  уселся за  стол, но  тут рыжий 
вскочил, подошел к нему  с раскрытой папкой и стал что-то зачитывать ему на 
ухо, так  что до меня  долетали только бессвязные обрывки  слов... Внутри у 
меня все кипело. 
Рыжий  закончил чтение,  посмотрел прямо  мне в  лицо и  заржал. Я  встал и 
спросил: 
- Что вас так развеселило? 
-  Не  твоего  ума  дело,  малыш,  -  заявил  он.  -  Сиди  и  не  рыпайся. 
Я подошел к нему и попросил: 
- Разрешите взглянуть? 
Второй лаборант сунул папку в стол. Рыжий усмехнулся: 
-  Маменькин сыночек  хочет  посмотреть, Нед.  Почему бы  тебе не  дать ему 
папку? 
- Не думаю, что ему всерьез охота это читать. 
-  Да, боюсь,  ты прав, -  хихикнул рыжий и  добавил: -  Надо же, и  он еще 
собирается стать отважным колонистом! 
Второй  задумчиво  глянул  на  меня,  покусывая  большой  палец,  и  изрек: 
-  Не  вижу ничего  смешного.  Они  могут взять  его поваренком,  например. 
Рыжий аж зашелся от смеха. 
- Спорим, он будет неотразим в передничке! 
Годом раньше я бы ему непременно врезал, хотя он был куда крупнее и сильнее 
меня.  Услышав  "маменькин  сыночек", я  напрочь  забыл  про Ганимед;  меня 
одолевало одно желание - стереть с его рожи эту глупую ухмылку. Но я его не 
тронул, сам  не знаю  почему. Может, из-за  того случая, когда  мы отлупили 
кучку зарвавшихся  юнцов из отряда "Юкка"?  Мистер Кински сказал тогда, что 
командиры,  которые не  могут навести  порядок без  кулаков, ему  не нужны. 
Так или иначе, но я просто обошел вокруг стола и попытался открыть ящик. Он 
был  заперт. Я  взглянул  на две  ухмыляющиеся физиономии.  Их  веселья, я, 
понятно, не разделял. 
- Мне  было назначено на час  дня, - сказал я. - Раз  врача до сих пор нет, 
передайте,   что   я  позвоню   попозже,   договоримся   на  другой   день. 
Я повернулся и вышел вон. 
Дома мы поговорили с Джорджем. Он выслушал меня и выразил надежду, что я не 
слишком изгадил свои шансы на полет. 
Нового назначения к психиатру я так и не дождался. И знаете, что оказалось? 
Это были никакие не  лаборанты, а психологи; нас, как выяснилось, все время 
снимали скрытой камерой и записывали на магнитофон. 
Наконец мы  с Джорджем  получили уведомления, что признаны  годными и будем 
включены  в список  пассажиров  "Мейфлауэра" при  условии выполнения  "всех 
нижеизложенных условий". 
В этот  вечер я разошелся и  устроил настоящую пирушку. Плевать  я хотел на 
все расходные записи! 
Условия были изложены в брошюре. "Рассчитайтесь со всеми долгами". Это меня 
не волновало:  полкредитки я был  должен Слэту Кейферу, а  больше долгов за 
мной не водилось. "Пришлите расписку об оплате билета". Об этом позаботится 
Джордж.  "Завершите все  судебные тяжбы".  В жизни  не имел дела  с судами, 
разве что  с судом чести. В общем, требований была  уйма, но в основном они 
касались Джорджа. 
Однако я нашел одну строку, которая меня насторожила. 
- Джордж,  - окликнул  я отца, -  здесь говорится, что в  рейс берут только 
семьи с детьми. 
- Что  ж, мы  и есть такая семья.  Если, конечно, ты не  против, чтобы тебя 
классифицировали как "дитя". 
-  Н-да.  Может быть.  Но  мне  почему-то кажется,  что  они  имеют в  виду 
супружескую пару с детишками. 
- Не ломай себе голову зря. 
Интересно, сам-то он в этом уверен? 
Чего с нами только не вытворяли! И уколы делали, и прививки, и группу крови 
определяли - словом, для школы времени совершенно не оставалось. Когда меня 
не кололи и не брали кровь, я, как правило, валялся и отходил от предыдущей 
процедуры. А  под конец  нужно было еще  вытатуировать на коже  чуть не всю 
медицинскую  карту:  идентификационный номер,  резус-фактор, группу  крови, 
скорость   коагуляции,  перенесенные   болезни,  врожденные   иммунитеты  и 
прививки. Девчонки  и дамы делали татуировку  невидимыми чернилами, которые 
проявляются лишь при инфракрасном  свете, или же помещали все данные у себя 
на подошвах. 
Меня  спросили -  может, я  тоже хочу  татуировку на ступнях?  Я отказался: 
слишком много еще дел осталось, не могу позволить себе хромать... Мы пришли 
к соглашению, что лучше всего подойдет та часть тела, на которой сидят, так 
что пару дней мне  пришлось обедать стоя. А что - хорошее место, скрытое от 
чужих глаз.  Правда, и от моих тоже: татуировку  я мог рассмотреть только в 
зеркале. 
Время поджимало; нам следовало прибыть в Мохавский космопорт 26 июня, ровно 
через две недели. Пора было решать, что взять с собой. На каждого пассажира 
полагалось  пятьдесят  семь и  шесть  десятых  фунта груза  -  об этом  нам 
объявили только после того, как тщательно всех взвесили. 
В брошюре говорилось: "Завершите  все свои земные дела, как перед смертью". 
Легко сказать! Но когда  помираешь, с собой уже ничего не возьмешь, а мы-то 
могли взять целых пятьдесят семь фунтов! 
Вопрос только - что взять? 
Шелковичных червей  я отнес  в школу, в  кабинет биологии. За  ними туда же 
отправились  змеи. Дак  хотел  взять себе  аквариум, но  я не  позволил: он 
дважды заводил  себе рыб, и оба раза они у  него подохли. Птиц отдал миссис 
Фишбейн с первого этажа. Ни кота, ни собаки у меня не было: Джордж говорит, 
что  девяностоэтажный дом  не место  для наших  меньших братьев. Так  он их 
называет. 
Когда Джордж пришел домой, я разгребал свои завалы. 
- Ну-ну,  - сказал он. - По-моему, я впервые могу  войти в твою комнату без 
противогаза. 
Я  пропустил  это  мимо   ушей:  такая  уж  у  него  манера  разговаривать. 
-  Не  знаю, куда  их  девать,  - пожаловался  я,  показав  на кучу  вещей, 
сваленных на кровать. 
- Ты снял на пленку все, что собирался? 
- Да, кроме портрета. 
Стереопортрет Анны  весил как минимум фунт и девять  унций [1 унция = 28,35 
г.]. 
- Конечно,  сохрани его. Но ты должен помнить,  Билл: мы поедем налегке. Мы 
же первопроходцы. 
- Все равно - никак не соображу, что из этого выбросить. 
Думаю,   видок   у  меня   был   мрачноватый,  потому   что  отец   сказал: 
- Знаешь, кончай-ка жалеть  себя. Мне тоже несладко - придется расстаться с 
трубкой, а это ох как нелегко, можешь мне поверить. 
- Почему? - спросил я. - Трубка же легкая! 
-  Потому   что  на   Ганимеде  табак  не  выращивают   и  не  импортируют. 
-  Да-а.  Слушай,  Джордж,  в общем-то  у  меня  все  на  мази, только  вот 
аккордеон... Больно он тяжелый. 
-  Хм...  Надо  попробовать подвести  его  под  графу "предметы  культуры". 
- Чего? 
- Прочти первую строчку. Предметы культуры не входят в число личных грузов. 
Они считаются достоянием колонии. 
Мне  и  в  голову  не приходило,  что  я  обладатель культурных  ценностей. 
- Вряд ли это выгорит, Джордж! 
- А ты попробуй, что ж сразу руки-то опускать! 
Вот так  и вышло,  что через два  дня я выступал  перед советом  по науке и 
культуре, пытаясь доказать им,  что представляю собой культурное достояние. 
Для начала я сбацал  им "Индюшку в соломе", потом опус 81 Неру, увертюру из 
"Зари XXII  века" Моргенштерна  в переложении для гармоники,  а под занавес 
вжарил "Зеленые холмы Земли". 
Меня спросили,  нравится ли мне  играть для публики и  вежливо сказали, что 
сообщат о решении совета...  А через неделю я получил письмо с предписанием 
сдать  аккордеон в  контору,  ведающую грузами.  Ура! Я  таки действительно 
"культурное достояние"! 
За четыре дня до  старта отец пришел домой раньше обычного - он закрыл свою 
контору  -  и  поинтересовался,  можем  ли  мы  позволить  себе  что-нибудь 
вкусненькое на обед: у нас, дескать, будут гости. Я ответил, что все о'кей, 
мы даже вернем часть пайка перед вылетом. 
- Сынок! - смущенно сказал отец. 
- Чего? То есть - да, Джордж? 
- Помнишь, что говорилось в брошюре про семьи? 
- Конечно. 
- Ты  был абсолютно прав, но  я тогда не решился  тебе сказать. Теперь хочу 
признаться: завтра я женюсь. 
В ушах  у меня  зазвенело. Я не смог  бы удивиться больше, если  бы он меня 
ударил. 
Я  стоял и  тупо  смотрел на  него, не  в силах  вымолвить ни  слова. Потом 
выдавил: 
- Но, Джордж, это невозможно... 
- Почему, сынок? 
- А как же Анна? 
- Анна умерла. 
- Но... Но... 
У  меня не  было  слов. Я  влетел в  свою комнату,  заперся и  плюхнулся на 
кровать, пытаясь собраться с мыслями. 
Отец подергал  за ручку, постучал в дверь, окликнул  меня. Я не ответил. Он 
подождал немного и ушел.  Я не встал с постели. Кажется, я ревел - не из-за 
отца,  нет. Ревел,  как  после смерти  Анны,  когда не  мог заставить  себя 
поверить, что больше не  увижу ее. Что больше никогда она не улыбнется мне, 
не скажет: 
"Расти большой, Билли". 
Я вытягивался  в струнку, а она  с гордостью смотрела на  меня и гладила по 
плечу. 
Как  он  может?  Как  может  он  привести  какую-то  женщину  в  дом  Анны? 
Я  встал, посмотрел  на себя  в зеркало,  включил игольчатый душ  и сильный 
массаж.  После  этого  мне   полегчало,  только  в  животе  как-то  странно 
посасывало.  Массажер  выколотил из  меня  всю  пыль, обдул  ветерком и  со 
вздохом затих. Пока он жужжал, мне все казалось, что я слышу голос Анны, но 
скорее всего он звучал у меня в голове. 
Она говорила: "Расти большой, сынок". 
Я оделся и вышел из спальни. 
Отец  уродовался  над обедом  -  в  буквальном смысле  слова. Он  умудрился 
прижечь большой палец в печке - только не спрашивайте меня как. Все, что он 
наготовил,  кроме салата,  пришлось  вышвырнуть вон.  Я вытащил  продукты и 
молча   принялся   за   стряпню.   Отец   тоже   не   говорил   ни   слова. 
Стол я накрыл на троих. Джордж наконец раскрыл рот: 
- Поставь,  пожалуйста, еще прибор, Билл.  Видишь ли, у Молли  есть дочь. Я 
выронил вилку. 
- Молли? Ты имеешь в виду миссис Кеньон? 
-  Да,  а  разве  я тебе  не  сказал?  Ах да,  ты  же  не захотел  слушать. 
Старая знакомая,  значит. Она работала у отца  чертежницей. Дочку ее я тоже 
видал -  двенадцатилетняя пигалица. То, что  невестой отца оказалась миссис 
Кеньон,  меня   совсем  доконало.  Почему-то  мне   показалось  это  верхом 
неприличия. Черт,  эта лицемерка ведь  была на похоронах Анны  и даже имела 
наглость поплакать! 
То-то  она так  суетилась вокруг меня,  когда я  заходил к отцу  в контору. 
Небось давно уже положила глаз на Джорджа. 
Я ничего не сказал. Что тут скажешь? 
Когда они  пришли, я вежливо  поздоровался и слинял на  кухню под предлогом 
готовки. Странный  это был обед. Отец и  миссис Кеньон разговаривали друг с 
другом,  я что-то  отвечал,  когда ко  мне обращались.  И толком  ничего не 
слышал. Меня заклинило на мысли - как он мог это сделать? Пигалица пару раз 
попыталась  ко  мне  привязаться,   но  я  быстро  поставил  ее  на  место. 
После  обеда отец  предложил  всем вместе  сходить в  кино.  Они ушли,  а я 
отговорился необходимостью собрать вещи. 
Голова у меня трещала от мыслей, но с какой стороны я ни пытался посмотреть 
на это дело, лучше оно не становилось. 
Сначала я  решил, что не поеду  на Ганимед, если они  тоже туда намылились. 
Отцу придется  заплатить за билет, но  я заработаю и верну  ему деньги - от 
них мне ничего не нужно! 
А потом  меня вдруг осенило, почему  отец решился на женитьбу.  И от сердца 
чуть-чуть отлегло. Но не совсем. Больно уж высока цена. 
Отец вернулся  поздно и без гостей. Постучал ко  мне, открыл дверь, вошел в 
комнату. 
- Ну, сынок? 
- Что "ну"? 
- Билл, я понимаю, что ты ошарашен, но ты привыкнешь. 
Я рассмеялся,  хотя мне было совсем не до  смеха. "Привыкнешь"! Может, он и 
забыл об Анне, но я-то не забуду. Никогда. 
-  А