шь вести дело;  ты
же займешься своей работой. Ладно,  я  согласен.  Но  должен  же  я  иметь
возможность выбирать условия работы?
     - Непременно, Джон.
     - Дэн, ни один нормальный  человек  не  поедет  из  Колорадо  жить  в
Калифорнию. Я служил там во  время  войны,  так  что  я  знаю.  Возьми,  к
примеру, хоть Дженни: она родом из Калифорнии - и втайне  стыдится  этого.
Ее туда калачом не заманишь. Здесь  хоть  можно  различить  времена  года;
зимы, свежий горный воздух, чудесная...
     - Разве я зарекалась никогда не возвращаться в Калифорнию? - прервала
его Дженни.
     - Что такое, дорогая?
     Дженни во  время  нашего  разговора  спокойно  вязала;  если  уж  она
заговорила, значит, ей есть что сказать. Она отложила спицы - добрый знак.
     - Если мы переедем туда, милый, мы сможем вступить  в  "Клуб  Дубовой
долины" - они там купаются круглый год. Я как  раз  подумала  об  этом  на
прошлой неделе, когда увидела, что  открытый  бассейн  в  Боулдере  покрыт
льдом.


     Я оставался в прошлом до второго декабря 1970 года - дольше уже  было
нельзя.  Мне  пришлось  занять  у  Джона  три  тысячи  долларов:  цены  за
стандартные детали были грабительскими. Я предложил  ему  под  обеспечение
даже выписать закладную. Он дождался, пока я подпишу документ, взял его  у
меня из рук и, порвав, выбросил в корзину.
     - Расплатишься, когда разбогатеешь.
     - Это будет через тридцать лет, Джон.
     - Так долго?
     Я задумался. Со времени нашей первой встречи - шесть месяцев назад  -
Джон ни разу не предложил мне рассказать ему всю  мою  историю.  Тогда  он
честно сказал, что не верит в саму возможность путешествия во времени,  но
тем не менее был готов поручиться за меня в своем клубе.
     Я сказал ему, что, пожалуй, настало время рассказать все о себе.
     - Разбудим Дженни? Она ведь тоже имеет право услышать обо всем.
     - М-м... Нет. Пусть она подремлет до твоего отъезда. Дженни  -  очень
цельная натура, Дэн. Если  человек  ей  по  душе,  то  для  нее  не  имеет
значения, кто он, откуда. Если ты не против, я ей перескажу все потом.
     - Как знаешь.
     Он внимательно слушал, время  от  времени  наполнял  стаканы;  мой  -
имбирным пивом. У меня были причины не притрагиваться к алкоголю. Я  дошел
в своем рассказе до того момента, когда приземлился на горном склоне  близ
Боулдера, и остановился.
     - Ну вот и все. Хотя я запутался в одном вопросе. Я еще раз  осмотрел
склон, где я приземлился, и не думаю, что я упал с высоты большей, чем два
этажа. Если при строительстве грунт углубили бы  еще,  я  имею  в  виду  -
углубят, я был бы заживо погребен. Возможно, и убил бы вас обоих или,  что
хуже, взорвал бы все графство. Я не знаю, что происходит, когда две  массы
одновременно встречаются в одном и том же месте пространства.
     Джон продолжал невозмутимо курить.
     - Ну, - спросил я, - что скажешь?
     - Дэнни,  ты  мне  много  рассказывал  о  том,  как  будет  выглядеть
Лос-Анджелес - я имею в виду Большой Лос-Анджелес. Когда мы встретимся,  я
скажу тебе, насколько точен был твой рассказ.
     - Он точен. Разве что какие-то мелочи забылись.
     - М-да... ты рассказал  все  довольно  связно.  Но  тем  не  менее  я
все-таки считаю тебя самым приятным психом из всех, что встречал.  Это  не
мешает тебе быть хорошим инженером... и другом. Ты мне нравишься,  парень.
К Рождеству я тебе куплю новую смирительную рубашку.
     - Пусть будет по-твоему.
     - А как же иначе? Не то сам стану сумасшедшим...  и  Дженни  придется
мучиться со мной. - Он взглянул на часы: - Давай-ка ее  разбудим.  Если  я
позволю тебе уехать, не попрощавшись с ней, она с меня скальп снимет.
     - Только не это!
     Они отвезли  меня  в  Денверский  международный  аэропорт,  и  Дженни
поцеловала меня на прощание.
     Одиннадцатичасовым рейсом я вылетел в Лос-Анджелес.



                                    11

     На следующий вечер, третьего декабря 1970 года, я взял такси и поехал
к дому Майлза. Я не знал, в каком часу точно оказался там прошлый  раз,  и
поэтому подъехал намного раньше. Отпустив такси за квартал до дома Майлза,
я пошел пешком. Уже темнело, но у тротуара стояла  только  его  машина.  Я
вернулся на сотню ярдов назад, выбрал место, откуда хорошо  просматривался
кусок тротуара перед домом, и стал ждать.
     Две сигареты спустя подъехала  другая  машина  и  остановилась.  Фары
погасли. Я подождал еще несколько минут и поторопился к ней. Это была  моя
собственная машина.
     Ключей от нее у меня не было, да они и не потребовались бы. Поскольку
голова моя всегда была занята решением какой-нибудь инженерной проблемы, я
давно выработал привычку хранить запасной комплект ключей в багажнике. Вот
и теперь я достал их оттуда и залез в  кабину.  Машина  стояла  на  полого
спускавшемся участке дороги; я снял ее с ручного тормоза и, не зажигая фар
и не включая зажигание, позволил ей катиться до угла и,  только  повернув,
запустил двигатель и подъехал к  переулку  позади  дома  Майлза,  как  раз
напротив дверей его гаража.
     Гараж был закрыт. Я  заглянул  в  грязное  окно  и  различил  что-то,
покрытое куском брезента. По знакомым очертаниям я  сразу  определил,  что
это мой старый друг "ловкий Фрэнк".
     Гаражные двери в Южной Калифорнии в 1970 году не были  рассчитаны  на
взлом с помощью монтировки. Так что через считанные секунды я уже проник в
гараж. Сперва я убедился, что записи и чертежи  находятся  там,  где  я  и
предполагал, - в ящике для инструментов. Я перенес их оттуда  в  машину  и
бросил прямо на пол. Затем принялся за "Фрэнка". Никто лучше меня не  знал
его устройства, да к тому же, как говорится, ломать - не строить, так  что
дело пошло споро. Но тем не менее провозиться мне пришлось около часа.
     Я едва успел затолкать в багажник остатки "Фрэнка" - шасси от  кресла
на колесах и панцирь "электрической черепахи", как услышал вой Пита. Ругая
себя за то, что так долго возился с "Фрэнком", я обошел гараж  и  поспешил
на задний двор. Представление началось.
     Я дал себе слово, что уж на этот раз обязательно  наслажусь  зрелищем
великого боя Пита и разделю с ним торжество победы. Но  я  не  мог  ничего
увидеть. Хотя задняя дверь была открыта и  свет  струился  через  решетку,
которая закрывала проем, я не мог видеть, что происходит внутри. Я  только
слышал топот, грохот падавшей мебели, леденивший кровь боевой клич Пита  и
визг Белл. Тогда  я  подкрался  к  решетке,  надеясь  хоть  одним  глазком
взглянуть на кровавую бойню. Проклятая решетка была заперта на крючок! Это
было единственное, что я не учел в своем плане. Я лихорадочно стал  шарить
в карманах, нашел перочинный нож, сломал ноготь, пока открывал его,  потом
просунул лезвие в щель и откинул крючок. Едва я успел убрать нож, как Пит,
словно каскадер-мотоциклист, таранящий забор, вдарил изнутри по решетке.
     Я перелетел через розовый куст. Сомневаюсь, что Майлз и Белл пытались
преследовать Пита, - я бы на их месте не рискнул. Сам же  я  притаился  за
кустом, чтобы меня не заметили. Спустя некоторое время я поднялся на ноги,
постоял немного и двинулся вокруг дома, подальше  от  открытой  двери,  из
которой  свет  падал  во  двор.  Теперь  надо  было  подождать,  пока  Пит
успокоится; только тогда его можно будет взять на руки - я-то знаю кошачьи
повадки.
     Каждый раз, когда он, крадучись, проходил мимо,  то  и  дело  издавая
боевой клич, я ласково подзывал его:
     - Пит! Иди сюда, Пит. Успокойся, мой мальчик, все в порядке.
     Он знал, что я здесь, но не обращал на  меня  внимания,  лишь  дважды
взглянул в мою сторону - и все. Кошки  никогда  не  делают  несколько  дел
сразу; он был теперь очень занят, и у него не было времени любезничать  со
мной. Но я был уверен, что он подойдет ко мне, как только поостынет.
     Пока я ждал Пита сидя на корточках, из дома послышался шум воды - они
ушли в ванну смывать кровь, оставив меня в  гостиной.  Тут  мне  в  голову
пришла жуткая мысль: а что произойдет, если проникнуть в дом и  перерезать
горло  своему  бесчувственному  телу?  Но  прогнал  эту  мысль  прочь:  не
настолько я  любопытен,  да  и  самоубийство  может  стать  заключительным
экспериментом,  даже  если  обстоятельства   подкреплены   математическими
расчетами.
     Но я никогда не мог этого постичь.
     Кроме того, я вообще не хотел входить в этот дом. Я мог столкнуться с
Майлзом - а покойник в моем положении был бы ни к чему.
     Наконец Пит остановился передо мной, не дойдя фута три-четыре.
     - Мррроуфр? - сказал он, подразумевая: "Давай-ка вернемся  и  очистим
от них помещение. Ты ударишь сверху, я - снизу".
     - Нет, мой мальчик. Операция завершена.
     - Ооо, ма-а-ло-оо!
     - Пора домой, Пит. Ну, иди к Дэнни.
     Он сел и принялся умываться. Закончив туалет, он взглянул на меня,  и
я протянул руки. Он прыгнул ко мне.
     - Мрряу? ("Где ты болтался, когда начался бой?")
     Я отнес его в машину и опустил на  сиденье  водителя  -  единственное
свободное место. Он обнюхал железки, нагроможденные на его обычном  месте,
и с упреком посмотрел на меня.
     - Придется тебе сидеть у меня на коленях, - объяснил я ему. -  Кончай
суетиться.
     Я включил фары, и мы рванули вниз по улице. Потом я повернул направо,
и  мы  направились  в  сторону  Большого  Медвежьего   озера,   к   лагерю
девочек-скаутов. Через десять  минут  я  освободил  от  обломков  "Фрэнка"
переднее сиденье, и Пит занял свое законное место  -  к  нашему  обоюдному
удовлетворению. Следующие несколько миль я  продолжал  очищать  кабину  от
ненужного теперь железа, выбрасывая его через окно на обочину.
     Затем остановился, поднял с пола записи и  чертежи  и  швырнул  их  в
канаву. Выше, уже в горах, я избавился от шасси кресла, сбросив его  вниз,
в сухое русло реки, - оно весело загрохотало по камням.
     Около трех часов утра я подъехал к придорожному мотелю,  недалеко  от
поворота к лагерю. Там я снял домик  за  бешеные  деньги  -  Пит  чуть  не
испортил все дело, поминутно высовывая голову из окна  машины  и  вставляя
замечания в наш разговор с хозяином.
     - Когда приходит сюда утренняя почта из Лос-Анджелеса?  -  спросил  я
хозяина.
     - Вертолет прилетает в семь тридцать, и ни минутой позже.
     - Прекрасно. Разбудите меня в семь, ладно?
     - Мистер, если вы сможете проспать здесь до семи, я вам  завидую.  Но
ваш заказ запишу.
     К восьми мы с Питом уже позавтракали, а я побрился и  принял  душ.  Я
осмотрел Пита при дневном свете и пришел к заключению, что он вышел из боя
целым и невредимым, не считая  одной-двух  царапин.  Мы  выписались,  и  я
свернул на частную дорогу к лагерю. Передо мной туда  же  свернул  военный
грузовичок с почтой - я решил, что это добрый знак и  сегодня  мне  должно
повезти.
     Никогда в жизни я не  видел  столько  маленьких  девочек  сразу.  Они
резвились, как котята, и были неотличимы друг от друга в зеленой скаутской
форме. Большинство из них застенчиво поглядывали издалека, а те, что  были
поближе, во все глаза смотрели на Пита. Я  подошел  к  домику  с  надписью
"Штаб", где меня встретила еще одна скаутка в  форме,  но  уже  далеко  не
девочка.
     Она ко мне отнеслась  с  естественной  подозрительностью:  незнакомый
мужчина,  спрашивавший  разрешение  посетить  маленьких  девочек,  которые
вот-вот превратятся в девушек, всегда подозрителен. Я объяснил ей, что я -
дядя одной из них, по имени  Д.Б.Дейвис,  и  мне  надо  сообщить  кое-что,
касающееся семьи моей племянницы. Она заявила, что  посещать  детей  могут
только  родители,  все  остальные  допускаются  в  лагерь  только   в   их
сопровождении и уж, во всяком случае, не  с  утра  пораньше,  а  только  с
четырех часов.
     -  Мне  необязательно  разговаривать  с  Фредерикой.  Я  должен  лишь
передать ей кое-что. И срочно, очень срочно.
     - В таком случае  напишите  записку,  а  я  передам  ей,  как  только
закончатся занятия по ритмике.
     Я расстроился и постарался, чтобы она это заметила.
     - Мне не хотелось бы  писать  записку.  Для  нее  будет  лучше,  если
передать все на словах.
     - У вас в семье кто-то умер?
     - Не совсем. Семейные неурядицы. Извините, но я не вправе говорить  с
кем-либо об этом. Речь идет о ее матери.
     Она все еще колебалась. Но тут в беседу вступил Пит. Я держал его  на
согнутой левой руке, а правой придерживал за грудь: не хотелось  оставлять
его в машине, да и Рикки, я знал, будет не прочь увидеть его.  Он  терпел,
пока я нес его сюда, а теперь ему захотелось размяться.
     - Крварр?
     Она взглянула на него:
     - Ах ты мой хороший. У меня дома такой же полосатенький;  может,  они
из одного помета?
     - Это кот Фредерики, - торжественно сказал я. -  Мне  пришлось  взять
его с собой, потому что... так было нужно. За ним некому присматривать.
     - Ах ты мой бедненький парнишечка! -  Она  почесала  его  за  ухом  и
сделала, слава богу, все как надо.
     Пит принял ласку (еще раз слава богу!),  зажмурился,  вытянул  шею  и
разомлел до неприличия. Но он может очень сурово  обойтись  с  незнакомыми
людьми, если  ему  придется  не  по  вкусу  их  метод  завязывания  с  ним
знакомства.
     Наконец стражница смилостивилась и велела мне  подождать  за  столом,
что стоял под деревьями возле "штаба". Она посчитала  возможным  разрешить
встречу здесь, где мы будем находиться под ее неусыпным наблюдением.
     Я не заметил, как подошла Рикки.
     - Дядя Дэнни! - неожиданно услышал я ее крик. Стоило мне повернуться,
как она закричала опять: - Ты и Пита привез! Ой как замечательно!
     Пит издал долгий ликующий "блееррр" и перепрыгнул к ней на руки.  Она
ловко поймала его, пристроила, как он больше всего любил, и  на  некоторое
время они забыли обо мне, занятые ритуалом кошачьего протокола. Потом  она
взглянула на меня и сказала уже сдержанно:
     - Дядя Дэн, я ужасно рада, что ты приехал.
     Я не поцеловал ее, даже не прикоснулся к ней. Я не из тех, кто  любит
тискать детей, да и Рикки не выносила нежностей и  терпела  их  только  по
необходимости.  Наши  своеобразные  родственные  отношения  держались   на
взаимном уважении чувства собственного достоинства и личной свободы.
     Но уж  рассмотреть-то  ее  я  рассмотрел.  Мускулистая,  с  торчащими
коленками, еще не налившаяся, она не была уже  такой  хорошенькой,  как  в
раннем детстве.
     Она была одета в шорты  и  рубашку  навыпуск  с  короткими  рукавами;
одежда, в сочетании с облезшей  от  загара  кожей,  царапинами,  синяками,
непременной грязью под ногтями, никак не усиливала ее женского очарования.
Это был черновой набросок той женщины, в которую  она  превратится  потом;
угловатость девчонки-подростка скрашивалась только огромными, не по-детски
серьезными глазами и волшебным очарованием ее перепачканной мордашки.
     Она была просто восхитительна.
     - И я ужасно рад, что приехал, Рикки.
     Неловко пытаясь удержать Пита одной рукой, она другой рукой  вытащила
из кармана шорт помятый конверт.
     - Вот я удивилась! Мне только-только  притащили  с  почты  письмо  от
тебя, я его даже не успела распечатать. Ты написал, что приедешь сегодня?
     - Нет, Рикки. Я написал,  что  собираюсь  уехать.  Но,  уже  отправив
письмо, решил, что надо заехать к тебе и попрощаться.
     Она помрачнела и опустила глаза.
     - Так ты уезжаешь?
     - Да. Я все тебе объясню, Рикки, потерпи немного. Давай-ка  присядем,
и я тебе все расскажу по порядку.
     Итак, мы уселись друг против друга за столом под раскидистыми ветвями
деревьев, и  я  поведал  ей  обо  всем.  Между  нами,  на  столе,  в  позе
отдыхающего льва лежал Пит, положив передние лапы на конверт, мурлыча свою
песню, похожую на жужжание пчел в клевере, и довольно жмурил глаза.
     Я с облегчением обнаружил, что Рикки уже знала о браке Майлза и Белл,
- мне было бы неприятно самому сообщать ей об этом. Она взглянула на меня,
потом сразу же опустила глаза и безучастно сказала:
     - Да, я знаю, папа писал мне.
     - Ах вот как...
     Вдруг ее лицо приняло решительное выражение, и она твердо, совсем  не
по-детски сказала:
     - Я туда не вернусь, Дэнни. Ни за что не вернусь.
     - Но... Послушай,  Рикки-тикки-тави,  я  тебя  прекрасно  понимаю.  И
конечно,  не  хочу,  чтобы  ты  возвращалась  туда;  если  бы  я  мог,  то
обязательно взял тебя с собой. Но как же ты можешь не вернуться?  Ведь  он
твой папа, а тебе всего одиннадцать.
     - Я не обязана туда возвращаться. И он мне  не  настоящий  папа.  Вот
приедет бабушка и заберет меня с собой.
     - Что? Когда она приедет?
     - Завтра. Ей ведь надо добираться сюда из Броули. Я написала обо всем
и спросила, могу ли жить с ней, потому что с папой больше я жить не буду -
из-за этой. - Рикки сумела вложить в это  местоимение  столько  презрения,
сколько иной взрослый не выжмет из ругательства. - Бабушка  ответила,  что
если я не хочу там жить, так и не должна. Потому что  он  меня  так  и  не
удочерил и бабушка - мой... официальный  опекун.  -  Она  с  беспокойством
взглянула на меня: - Правда же? Они ведь не могут заставить  меня  жить  с
ними?
     У меня словно гора с плеч свалилась. Единственное, что не давало  мне
покоя со времени моего "возвращения", - как уберечь Рикки,  живи  она  эти
два  года  в  доме  Майлза,  от  пагубного  влияния  Белл.  Да,   кажется,
действительно так - почти два года.
     - Ну, если он тебя так и не удочерил, то я уверен, что бабушка  имеет
полное право забрать тебя. Но вам обеим надо твердо стоять на своем. - Тут
я  вспомнил  о  порядках  в  лагере.  -  А  вот  завтра  могут  возникнуть
осложнения. Вполне возможно, что тебя с ней не отпустят.
     - А как, интересно, они могут  меня  задержать?  Да  я  и  спрашивать
никого не буду - просто сяду к бабушке в машину и уеду.
     - Все не так-то  просто,  Рикки.  В  лагере  существуют  определенные
правила. Отец - я имею в виду Майлза - привез тебя сюда, и воспитатели  не
имеют права отпустить тебя из лагеря с кем-нибудь, кроме него.
     Она выпятила нижнюю губу.
     - Не пойду к нему. Поеду с бабушкой.
     - Конечно, конечно. И я, пожалуй, научу тебя, как лучше сделать. Я бы
на твоем месте не говорил им, что ты уезжаешь из  лагеря  насовсем;  я  бы
просто сказал, что еду покататься с бабушкой, - и никогда не вернулся бы.
     Она немого опешила.
     - Точно!
     - Ну так вот... сумку не собирай, а то они могут догадаться. Не  бери
с собой ничего из одежды, а только что на тебе... Положи деньги и все, что
ты хочешь захватить с собой, в карманы. Надеюсь, у  тебя  здесь  не  много
такого, что жалко оставлять?
     - Вроде нет, - задумчиво сказала она.  -  Вот  только  мой  новенький
купальник.
     Ну как объяснишь ребенку, что иногда приходится бросать свой багаж?..
Он все равно не поймет и побежит в горящий дом спасать кукол или плюшевого
медвежонка.
     - М-м... Рикки, пусть бабушка скажет им,  что  она  забирает  тебя  с
собой в Эрроухед, искупаться... и вы, возможно, там в отеле и  поужинаете,
но к отбою ты вернешься. Тогда ты сможешь захватить с  собой  купальник  и
полотенце. Но ничего больше. Пойдет бабушка на  то,  чтобы  приврать  ради
тебя?
     - Наверно. Да, я уверена. Она ведь всегда говорит, что  без  невинной
лжи людям было бы трудно выносить друг друга. Но она добавляет  при  этом,
что враньем тоже надо уметь правильно пользоваться.
     - По-моему, твоя бабушка - женщина здравомыслящая. Так  ты  сделаешь,
как я сказал?
     - Я так все в точности и сделаю, Дэнни.
     - Вот и ладно. - Я взял со стола  потрепанный  конверт.  -  Рикки,  я
говорил, что должен уехать. Уехать надолго.
     - На как долго?
     - На тридцать лет.
     Она широко распахнула глаза, так широко, что  трудно  было  поверить,
что такое возможно. В одиннадцать лет  такой  срок  кажется  не  долгим  -
вечным. Я добавил:
     - Извини. Извини, Рикки. Но м