ить.
  - Вот именно, - виновато улыбается Пархомчук. - Велено вообще латынью
больше не баловаться.
  - Это в связи с оставлением надежды всяким, посягающим на нашу служебную
машину? - усмехается Костров.
  - Да, из-за этого самого "Ляшьятэ оньи спэранца..." - угрюмо кивает
комендант. - Это, конечно, не совсем латынь, но я и чистокровную латынь
знаю. Вот сегодня только выучил: "Фэци квод потуи, фациант мэлиора
потэнтэс". Это значит: "Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает
лучше". Здорово, правда? Когда-нибудь я это самому Михаилу Ивановичу
скажу, когда невмоготу станет служить у него. Не в силах я за сменой его
лидеров поспевать. Никогда не знаешь, на кого ориентироваться. На вас-то я
по личному, сердечному, так сказать, влечению ориентируюсь, невзирая на
указания начальства. А вот другие мне не всегда ясны.
  ...Последний день перед четырнадцатым июля тянется особенно долго. Костров
места себе не находит. А ночью остается дежурить в аппаратной, хотя
очередь Рогова. Не обращая внимание на протесты Сергея, он занимает пост.
  Тонкий электронный лучик вот уже несколько часов подряд однообразно
вычерчивает на экране осциллографа все одну и ту же зубчатую линию.
  Устав наблюдать за нею, Алексей выходит к радиотелескопу. Долго стоит под
его огромной параболической чашей. Небо над его головой сияет всеми
драгоценностями летних созвездий. В южной стороне красуется "летний
треугольник", образованный Денебом, Вегой и Альтаиром. Выше их - Геркулес.
А оранжевый Арктур уже склоняется к закату. Восходят на востоке звезды
Пегаса и Андромеды. А вот и Фоцис - еле заметная желтая песчинка. Он не
спеша взбирается к зениту. Неотступно следует за ним рефлектор
радиотелескопа, процеживая его радиоизлучения сквозь гигантское сито
своего ажурного зеркала.
  Величественный вид звездного неба успокаивает Алексея. Он долго смотрит,
запрокинув голову, и вдруг чувствует, как кто-то осторожно дотрагивается
до его плеча.
  Он не вздрагивает и не оборачивается, хотя прикосновение это неожиданно.
  "Галина..." - мгновенно проносится в его сознании.
  Да, это Галина. Черноволосая, смуглая, в темном платье, она почти не видна
в ночной тьме, но Алексей ощущает ее близость всем своим существом и с
трудом сдерживает желание порывисто повернуться к ней.
  - Это я, Алексей Дмитриевич, - слышит он ее тихий голос. - Не напугала я
вас?
  - Нет, Галя, не напугали...
  Ему хочется добавить еще, что, напротив, она обрадовала его и он готов
теперь стоять тут всю ночь, лишь бы чувствовать на своем плече ее
маленькую руку. Но он не говорит больше ни слова и не шевелится, опасаясь,
что Галина может уйти так же неожиданно, как и пришла.
  Минута за минутой проходит в молчании, а Алексей все никак не может
придумать, что бы такое сказать Галине. И ему не хочется говорить, он
действительно стоял бы так хоть целую вечность, прислонившись к холодной
металлической опоре антенны, ощущая у своего плеча теплое плечо Галины. Но
ему кажется, что, если он не заговорит, она обидится.
  Молчание, однако, нарушает сама Галина.
  - Мы с вами ни разу еще не говорили ни о чем, кроме астрономии, -
задумчиво, будто размышляя вслух, произносит она. - Почему это, Алексей
Дмитриевич?
  - Потому, наверное, что со мной не очень интересно говорить о чем-либо
ином, - каким-то чужим, угрюмым голосом отзывается Алексей. - Что,
собственно, может интересовать вас в моей персоне?
  - Все! - тихо говорит Галина. - Мне интересно знать, что вы любите, кроме
науки, о чем мечтаете, чему завидуете?
  - Поверьте, Галя, - вздыхает Алексей, - все это ужасно скучно.
  - Ну, если личная ваша жизнь такая уж тайна, не буду вас больше беспокоить.
  И Галина отодвигается от него, намереваясь уйти, но Алексей с неожиданной
для себя порывистостью поворачивается к ней и крепко хватает ее за руки.
  - Куда же вы?.. Я ведь вам правду сказал. Никаких тайн в моей личной жизни
нет, она действительно очень скучная. Если она представляет для вас хоть
какой-то интерес, извольте... - Он вдруг замечает, что говорит слишком
горячо и взволнованно, и, стараясь скрыть свое смущение, продолжает уже в
ироническом тоне: - Начнем, пожалуй, с кое-каких анкетных данных. Год
рождения вы уже знаете, так как присутствовали на моем "юбилее" и даже
произносили по этому поводу какую-то речь. Потом - не после "юбилея",
конечно, а через некоторое время после рождения - окончил я среднюю школу.
Затем институт, работа в одной из обсерваторий, аспирантура, кандидатская
степень. Специализация в области радиоастрономии в Бюраканской
астрофизической, потом в Пулкове. И наконец здесь, под руководством
небезызвестного вам товарища Басова. На вопрос о семейном положении отвечу
самым лаконичным образом: холост. Вот и все. Как видите, сплошная проза.
  - А поэзии так, значит, и не было? Нисколько? - улыбается в темноте Галина.
  Алексей молчит некоторое время, задумчиво глядя в небо, потом продолжает
уже серьезно:
  - Была, конечно, и поэзия. Был влюблен в хорошую, умную девушку. Надеялся
на взаимность, а она полюбила другого. Бывает и так... Очень это меня
потрясло - уж слишком неожиданным оказалось. Заболел даже. А потом долго
находился в состоянии какой-то апатии. Нет, не думайте, что возненавидел
людей и даже женщин, просто стал равнодушным ко всему, кроме науки.
  - Ну, а теперь?
  - Теперь выздоровел, кажется. Время сделало свое дело. Считаю даже, что
все это было для меня хорошей наукой - излечило от самоуверенности. Вот и
выложил вам все, как на духу. Теперь ваша очередь исповедоваться.
  - Ну что же, - вздыхает Галина. - Поведаю и я историю своей жизни. Примите
ж исповедь мою, себя на суд вам отдаю...
  Но ей так и не пришлось в ту ночь ничего поведать. Из аппаратной
неожиданно выбегает Рогов и кричит каким-то неестественным, хриплым
голосом:
  - Алексей Дмитриевич, сюда, скорее! Прием прекратился!..
  - Откуда вы здесь, Сережа? - удивляется Костров.
  - Не мог я, понимаете, - смущенно оправдывается Рогов. - Разве можно было
спокойно спать в такое время?
  Галина первой вбегает в аппаратную и бросается к экрану осциллографа.
  - Очень важно было засечь точное время, - торопливо поясняет Рогов. - Не
упустить этого мгновения.
  - Конечно же, все это очень важно, Сережа, - спокойно соглашается Костров,
хотя он и недоволен чрезмерной нервозностью Рогова. - Только вам незачем
было так волноваться. Вы же знаете, что наша аппаратура "не прозевает" и
зафиксирует все точнее нас с вами.
  - Это верно, Алексей Дмитриевич, - смущенно переминается с ноги на ногу
Рогов. - Но ведь то аппаратура, а это надо собственными глазами увидеть...
  Конечно, нужно было бы увидеть такое событие собственными глазами. Костров
и так уже досадует на себя за то, что пропустил такой момент, но Рогову не
следовало напоминать ему об этом.
  - Значит, победа, Алексей Дмитриевич! - радостно восклицает Галина,
крепко, по-мужски, пожимая руку Кострова.
  Алексей и сам готов торжествовать победу и от радости расцеловать Галину и
Сергея, но он сдерживает себя и замечает слишком уж рассудительно, как
кажется Галине:
  - Рано еще торжествовать. Необходимо прежде проверить вс„ еще раз, чтобы
не повторить ошибку Басова. Убедительно вас прошу: пока никому ни слова об
этом.

  12

  Весь следующий день группа Кострова занята сверкой осциллограмм,
уточнением показаний хронометра, сложными расчетами.
  Без устали работают и электронно-счетные машины Галины. Лишь к исходу дня
удается закончить работу. Установлено, что космическая радиопередача на
волне двадцать один сантиметр велась в апреле шестьсот девяносто шесть
часов пятьдесят минут. Затем она прекратилась из-за помех. Неожиданно
возобновилась в июне на той же волне и продолжалась семьсот двадцать часов
тридцать минут двадцать секунд. В начале июля произошел переход на волну
двадцать сантиметров. Эта передача велась триста шестьдесят часов
пятнадцать минут десять секунд, то есть ровно половину того времени, в
течение которого длилась передача на волне двадцать один сантиметр.
  - Это дает нам основание предположить, - заключает Костров, проверив
расчеты, произведенные Галиной и Роговым, - что в июне на волне двадцать
один сантиметр передавались два одинаковых знака подряд, а в июле на волне
двадцать сантиметров - только один. Весьма возможно также, что количество
переданных нам знаков придется удвоить, допустив, что в первом случае
передавались четыре, а во втором - два знака подряд.
  - Как же мы это уточним? - недоумевает Рогов.
  - Время и терпение нам в этом помогут, - убежденно заявляет Костров.
  Галина поясняет:
  - Все теперь будет зависеть от паузы. Если она продлится столько же
времени, сколько и передача на волне двадцать сантиметров, значит, не
останется никаких сомнений, что мы на верном пути. Решит это и ваш вопрос,
Сережа.
  - Ну конечно же! - всплескивает руками Рогов. - Как же я сам не догадался?
В случае совпадения длительности паузы с передачей на волне двадцать
сантиметров будет ведь очевидным, что переданы нам две единицы и один
ноль. В общем, все ясно, только вот ждать чертовски не хочется.
  - Что поделаешь, - вздыхает Галина. - Придется снова ждать, но теперь уж
не так безнадежно.
  Ждать, конечно, не легко всем, а Алексею Кострову, может быть, труднее,
чем другим. Но он делает вид, что у него терпения достаточно. Обманутый
этим внешним спокойствием Кострова, Сергей Рогов даже завидует ему:
  - Вот это выдержка!
  - Что значит - выдержка? Просто верит Алексей Дмитриевич в нашу победу,
вот и спокоен, - строго замечает Галина.
  - А я что же, не верю разве? - обижается Рогов.
  - Зачем же тогда так нервничать?
  - А я, если хотите знать, не верю в ваше с Алексеем Дмитриевичем
спокойствие, - упрямо мотает головой Сергей. - Не можете вы быть такими
спокойными и рассудительными, когда вот-вот все должно либо подтвердиться,
либо рухнуть. А если бы вы в самом деле не волновались, я бы уважать вас
перестал.
  - Ах, Сережа, Сережа, - невольно улыбается Галина. - И как же это вы могли
подумать, что мы не волнуемся?
  Конечно же, волнуются все. Галине и Алексею, однако, легче скрыть
нетерпение, так как они не просто ждут конца паузы в космической передаче,
но и работают. Они изучают результаты наблюдений за Фоцисом, произведенные
Костровым еще в Бюраканской астрофизической обсерватории.
  - Я ведь не случайно обратил внимание на эту звезду, - объясняет Алексей.
- Видите, профиль линий ее излучений был и тогда таким же, как сейчас,
только мне тогда не удавалось принимать их в течение времени, достаточного
для обобщений и выводов. К тому же у меня не было и такой аппаратуры.
Выделить эти сигналы из общего потока космических радиоизлучений стоило
мне в то время невероятного труда. И все-таки я как-то сразу поверил в эту
звезду и уже не оставлял ее без внимания.
  - Но ведь это просто удивительно! - восклицает Галина, просмотрев
результаты первых наблюдений Кострова за Фоцисом. - Тут так все случайно и
лишено какой бы то ни было системы, что только фанатик или явный фантазер
мог поверить в Фоциса.
  - Ну зачем же "обзывать" меня фанатиком и фантазером? - смеется Костров. -
Я просто обратил внимание на признаки характерной модуляции сигналов. И
потом, я верил в обитаемость нашей Галактики и не сомневался, что рано или
поздно земное человечество примет из Космоса сигналы разумных существ.
Кстати, что об этом сейчас пишут там, за океаном?
  - Да все то же в основном, - пренебрежительно машет рукой Галина. -
Появились, правда, новые нотки совсем уже пессимистического характера. Они
объясняют теперь свои неудачи не отсутствием разумных существ в Галактике
и Метагалактике, а гибелью их.
  - Гибелью? Какой гибелью? От чего?
  - Они, видите ли, считают, что в результате развития любого общества
неотвратимо наступает такой период, когда разумные существа, овладев
достаточно могущественным оружием, с фатальной неизбежностью уничтожают
друг друга и превращают свои планеты в радиоактивные пустыни.
  - Старая песня на новый лад! - усмехается Костров. - Но нам теперь
особенно важно доказать, что Галактика обитаема, что разум сильнее,
безумия, что жизнь могущественна и неуничтожима!

  13

  - Наконец-то! - восклицание это почти одновременно вырывается у всех
членов группы Кострова, сгрудившихся у экрана осциллографа.
  Космическое радиоизлучение на волне двадцать один сантиметр возобновилось
тотчас же, как только истекли триста двадцать часов пятнадцать минут
десять секунд паузы.
  Не остается больше никаких сомнений в искусственном происхождении сигнала,
пришедшего со стороны Фоциса. Все переглядываются, счастливо улыбаясь, не
в силах произнести ни единого слова. Первой приходит в себя Галина. Она
обнимает Алексея Кострова и звонко целует его в обе щеки:
  - Поздравляю! Поздравляю вас, дорогой Алексей Дмитриевич!
  Вслед за нею бросаются к Кострову и остальные. У всех какой-то ошалелый
вид. А у Кострова возникает такое чувство, будто его награждают за что-то,
не им совершенное.
  - Почему же меня?.. Ведь это мы все вместе... - пытается он восстановить
справедливость, но голос его тонет в веселых протестах.
  Непонятно каким образом, но тут уже оказываются и Басов, и комендант
Пархомчук, а в двери павильона заглядывают вс„ новые и новые сотрудники
обсерватории.
  - Ну что, старина? - елейно улыбается Басов. - Тебя, кажется, можно
поздравить?
  - Да, представьте себе, - не без иронии отвечает за Кострова Галина, -
этот бесперспективный Фоцис заговорил почти человеческим голосом.
  - Человеческим не человеческим, но безусловно голосом разумных существ, -
совершенно серьезно заявляет Костров. - Хотя, помнится, ты почти не
допускал такой возможности.
  - Ну ладно, ладно! Не будем поминать старое, - примирительно говорит Басов
и поднимает вверх обе руки. - Я готов признать свою ошибку в недооценке
возможностей вашей звезды.
  Галину коробит от этих слов, "Откуда у этого человека такой примитивный
практицизм? - возмущенно думает она о Басове. - Он ведь не шутя, а
всерьез говорит о "возможностях" звезд, так же, как мог бы говорить о
возможностях племенных рысаков заведующий конефермой".
  - Разве это не общий наш праздник? - все более патетически продолжает
между тем директор обсерватории. - А вы разве не радовались бы победе
Климова? И в том и в другом случае победила бы ведь наша, советская наука!
  А Пархомчук в это время горячо трясет руку Галины:
  - Разве я не говорил всегда, что верю в вас? Даже тогда, когда, может
быть, никто, кроме меня, и не верил...
  Павильон переполнен. Приходит и Климов. Он сердечно поздравляет Кострова и
всю его группу. Чувствуется, что он искренне рад их победе. Даже Мартынов
пришел покаяться.
  - Так мне и надо, ренегату, - говорит он полушутливо, полугрустно. - Вечно
сажусь в галошу из-за недостатка терпения.
  Поднимается невообразимый шум, но Басов энергично стучит по столу, и все
понемногу притихают.
  - Прошу внимания, друзья! Давайте попробуем разобраться, чего мы все-таки
достигли. Нам, значит, удалось наконец принять искусственный сигнал,
посланный нашей планете из Космоса. Теперь нужно попытаться расшифровать
его значение. Что могли бы передавать нам разумные существа другого мира?
Очевидно, что-то очень несложное, что должно только свидетельствовать об
искусственной природе сигнала. - Басов оглядывается по сторонам так
величественно, будто успех группы Кострова принадлежит ему лично, и
продолжает: - Казалось бы, что нашим адресатам с Фоциса логичнее всего
было бы заявить о своем существовании путем последовательной передачи
чисел натурального ряда: один, два, три... и так далее. Мы, однако,
приняли более сложный сигнал. В двоичной системе счисления он может
означать цифру "шесть". Можно было бы в связи с этим предположить, что
пять предшествующих цифр было передано раньше. Но ведь на это должно было
уйти никак не меньше года. И потом, зачем же передавать так много цифр, да
еще так долго, когда достаточно первых трех-четырех? Ну, а если передается
только эта цифра "шесть"? Что она может означать? - Он снова умолкает,
вглядываясь в лица своих сотрудников. Не обнаружив ни на одном из них
желания ответить на заданный вопрос, заключает: - Все, следовательно,
чертовски усложняется.
  - Ну, а если подождать и посмотреть, что они передадут дальше? -
предлагает кто-то.
  - А дальше может оказаться снова шестерка, - пожимает плечами Басов. - И
ее можно будет трактовать, как повторение одного и того же сигнала или как
число "пятьдесят четыре". А сам ты что об этом думаешь? - поворачивается
он к Кострову.
  - Думаю, что цифра "шесть", а вернее - две единицы и один ноль,
действительно повторится. Но это не будет числом "пятьдесят четыре", а все
той же цифрой кода, декодировать которую, видимо, не так уж трудно, как
это может показаться с первого взгляда. У нас ведь нет расхождений в
предположении, что разумные существа, передающие нам информацию, не менее
нас заинтересованы в простоте своего кода.
  - Они там тоже, должно быть, с головой, - вызвав улыбку присутствующих,
высказывается и Пархомчук. - Мы же не шифровку тайных космических агентов
перехватили, а, скорее, приветствие какое-нибудь. Привет, мол, земляне!
  - Молодец, Остап Андреевич, - протягивает руку Пархомчуку Галина. - Очень
дельное замечание сделали.
  - В чем другом, а в тайных агентах Пархомчук понимает толк, - усмехается
кто-то из астрономов. - Он больше нас всех вместе взятых детективных
романов перечитал.
  - Ну хорошо, не будем спорить, - произносит Басов. - Если все
действительно так просто, то тем лучше. Будем надеяться, что вы и
разгадаете все это без особого труда.
  В тот же день прибывает из Москвы заместитель директора астрофизического
института Петр Петрович Зорницын. Ознакомившись с показаниями аппаратуры и
со всеми расчетами Кострова, он спрашивает:
  - Как вы считаете, Алексей Дмитриевич, можем мы теперь опубликовать
официальное сообщение о приеме искусственного сигнала из Космоса?
  Костров молчит, обдумывая свой ответ. После шумихи, которая была поднята в
мировой печати в связи с легкомысленным заявлением Басова, ему и сейчас
кажется преждевременным делать какое-либо официальное заявление. Нужно бы
сначала разгадать смысл принятого сигнала.
  Догадавшись о сомнениях Кострова, Петр Петрович поясняет:
  - Дело, видите ли, вот в чем: сейчас западная печать в идеологической
борьбе против нас широко использует неудачи попыток принять сигналы из
Космоса - и наши неудачи и неудачи своих ученых. Объясняют они эти неудачи
тем, что высокоцивилизованные миры не только не существуют, но и не могут
существовать.
  - Я уже слышал эту версию, - поморщившись, замечает Костров. - Они давно
уже утверждают неизбежность самоубийственных войн, но ведь это сказка для
простаков.
  - К сожалению, таких простаков еще достаточно на нашей планете, - вздыхает
Петр Петрович. - Да и сказка не такая уж наивная, а скорее страшная.
Западноевропейский обыватель, запуганный ужасами грядущей термоядерной
войны, готов всему поверить. А это парализует его сознание. У него
буквально руки опускаются после таких статей. "К чему, - думает он, -
протестовать против чего бы то ни было, когда человечество все равно
обречено?" Понимаете вы теперь, как важно было бы сообщить именно сейчас о
вашем открытии? О том, что во Вселенной существуют могущественные
цивилизации, способные, преодолев космические пространства, сообщаться
друг с другом.
  - Я прекрасно все это понимаю, Петр Петрович! - горячо восклицает Костров.
- Но после шумихи с Климовым нужно аргументировать наше сообщение очень
вескими доказательствами. И, уж конечно, в нем нельзя оставлять каких-либо
неясностей. А ведь мы не расшифровали пока принятого сигнала. Этим могут
воспользоваться провокаторы. Разве помешает им что-нибудь объявить этот
сигнал сигналом бедствия, космическим SOS? Понимаете, какое это может
произвести впечатление? Могут пустить слух, будто гибнет целая планета,
взывает о помо