ь.
  - А если не тот?
  - Ну, так ведь я им об этом предположительно... И потом, не столько для
них, сколько для самого же Климова, чтобы он понимал, как важно теперь
подтвердить сказанное мною дальнейшей работой.
  - Да-а, - качает головой Галина, - оригинальная у тебя метода. А они на
основании твоего заявления черт знает что могут теперь написать. И уже не
предположительно, а утвердительно, как о подлинном факте. И раструбят об
этом, конечно же, на весь мир. Они мастера по этой части. А тем временем
окончательно выяснится, что принятый Климовым сигнал не искусственного
происхождения. Что тогда будем делать?
  Басова, однако, не смущает такая перспектива. Он отвечает невозмутимо:
  - Во-первых, я не думаю, чтобы американские ученые были так
недобросовестны. А во-вторых, если не Климов, так Костров примет этот
искусственный сигнал. У него тоже ведь кое-что нащупывается...
  - Ах, оставь, пожалуйста! Ничего такого у него пока не нащупывается, -
сердито прерывает Галина; ей уже не хочется продолжать разговор. С каждым
днем она все больше разочаровывается в этом человеке...
  Скверное настроение не покидает Галину и весь следующий день. Очень
хочется зайти к Кострову, поговорить с ним, посоветоваться.
  "А не часто ли я захожу к нему в последнее время?" - мелькает вдруг
тревожная мысль. Нет, она не боится, что кто-то может обратить на это
внимание. Ей просто не хочется надоедать Алексею.
  Вспоминается, как несколько дней назад, проходя поздно вечером мимо домика
Кострова, она увидела его у открытого окна и остановилась, чтобы
окликнуть. Ее удивил вид Алексея. Он был небрит, волосы его были
всклокочены, воспаленные глаза уставились куда-то в пространство.
Письменный стол перед ним был завален книгами, журналами, чертежами и
исписанной бумагой.
  Понаблюдав за ним некоторое время, Галина негромко окликнула его, но он,
видимо, не узнал ее по голосу и, досадливо махнув рукой, принялся
торопливо записывать что-то. А она ушла, так и не решившись окликнуть еще
раз.
  И все-таки Галина не может удержаться, когда снова, проходя мимо домика
Кострова, видит его кудрявую голову, склоненную над письменным столом.
  - Добрый вечер, Алексей Дмитриевич! Можно к вам?
  - Вы еще спрашиваете! - Алексей поднимает голову и вскакивает. - Заходите
же, пожалуйста!
  Он выходит к ней навстречу, широко распахивая двери.
  - Вы от Климова, наверное? Каковы у него успехи?
  Галина неопределенно пожимает плечами:
  - Слишком мало данных пока. Во всяком случае, ничего, свидетельствующего
об искусственном происхождении этих сигналов, я пока не обнаружила. Боюсь
даже, что это вообще не обнаружится... Ну, а у вас что, Алексей Дмитриевич?
  Костров, вздыхая, собирает со стола листы исписанной бумаги, комкает их и
бросает в корзину.
  - Давайте-ка лучше чай пить. У меня давно уже чайник буйствует.
  - Хорошо, - соглашается Галина, - но при условии, что приготовлю все я
сама. Покажите только, где у вас что. И не уходите, пожалуйста, от ответа
на мой вопрос.
  Пока Галина заваривает чай и достает из буфета посуду, Алексей задумчиво
ходит по комнате.
  - А что, собственно, рассказывать? - произносит он наконец. - Разве только
то, что и меня начинают одолевать сомнения.
  - Как, уже сомнения? - почти испуганно восклицает Галина.
  - Да, сомнения, но не разочарование, - спокойно подтверждает Алексей,
вглядываясь в настороженные глаза Галины. - Это ведь не одно и то же.
  - А я очень боюсь этих ваших сомнений. Откуда они у вас? Вы же так верили
в успех, вы и меня заразили этой верой. Но я-то поверила и сейчас
продолжаю верить слепо... - Она умолкает и тотчас же добавляет порывисто:
- И, если уж хотите знать всю правду, - я больше в вас верила! Но ваша-то
вера на чем была основана? Не на одной же только интуиции?
  - Да, не только, конечно, - вяло соглашается Костров. - Было кое-что и
более существенное. Очень обнадеживало, например, то обстоятельство, что
излучение это создавало впечатление направленного... Впечатление... Тоже,
конечно, интуиция... Ну, а сомнения оттого, что все еще отсутствует в этих
сигналах модулирующая функция. А вам лучше известно, что только она
способна нести информацию.
  Галина пододвигает к Алексею чашку:
  - Пейте-ка лучше чай и не слишком поддавайтесь сомнениям. А я напомню вам
кое-что из теории информации. Вы знаете ведь, что, чем выше уровень шумов
в канале - в данном случае в той среде, через которую идет к нам сигнал с
Фоциса, - тем труднее передать информацию без значительной энтропии ее.
Для преодоления этой трудности существуют, как известно, помехоустойчивые
способы передач. Простейшим из таких способов является многократное
повторение передачи или растягивание ее во времени.
  - Так-так, - задумчиво говорит Костров. - Вы полагаете, значит, что в
данном случае каждый элемент космического сигнала сильно расчленен и
передается длительное время без изменений?
  - Ну да! Сигналу этому нужно ведь пройти колоссальное расстояние, он
ослабляется, временами испытывает поглощение, искажается. Будь он передан
в виде короткого импульса, вообще едва ли дошел бы до нас, а если бы и
дошел, то исказился бы до неузнаваемости.
  - Да, весьма возможно, что каждый элемент этой информации действительно
передается нам непрерывно длительное время, - после некоторого раздумья
соглашается Костров. - Это дает возможность надежнее выделить его из
общего шумового фона.
  - Конечно же, Алексей Дмитриевич!
  Галина ждет, что он встрепенется, загорится желанием немедленно что-то
делать, просто повеселеет, наконец. Но огонек надежды, вспыхнувший было в
его глазах, тускнеет.
  - Можно, значит, считать, что положение наше не безнадежно, - заключает он
прежним бесстрастным голосом. - Не будем, однако, торопиться с
окончательными выводами. Тут еще многое нужно уточнить и проверить. И не
осуждайте меня, пожалуйста, за мою, может быть, чрезмерную осторожность.
  Он виновато улыбается и делает такое движение, будто хочет коснуться руки
Галины. Но рука его, не дотянувшись, как-то беспомощно ложится посередине
стола. Тогда Галина сама порывисто хватает руку Алексея и горячо сжимает
ее:
  - Конечно же, Алексей Дмитриевич! Мы все будем проверять и уточнять
столько, сколько потребуется. Меня не пугают никакие трудности. Я готова
работать день и ночь, лишь бы только мы одержали победу. А вы, пожалуйста,
не охладевайте к вашей звезде... - Она смущается вдруг и добавляет почти
скороговоркой: - К нашему Фоцису!
  Когда она уходит, Костров долго не может успокоиться. Он открывает все
окна и, не зажигая света, неутомимо шагает по кабинету из угла в угол.
  "Кажется, я больше не выдержу, - думает он. - И почему, собственно, я
должен сдерживать себя? Басова мне жалко? А за что его жалеть? Чем
заслужил он мою жалость? Стал бы он разве раздумывать, будучи на моем
месте..."
Сколько километров он уже вышагал по комнате? Может быть, пора закрыть
окна и лечь спать? Или пойти сейчас же к Басову и поговорить с ним
откровенно.
  Но при чем здесь, собственно, Басов? Говорить нужно, конечно, не с
Басовым, а с Галиной. Она порицает своего мужа, говорит о нем резко,
пожалуй, даже раздражительно, но разве следует из этого, что она не любит
его? Напротив, не любя его, Галина была бы равнодушна к нему, не
возмущалась бы так его поступками.
  "Она любит его, конечно! - убежденно заключает Алексей. - Просто между
ними произошла какая-то случайная размолвка. Может быть, Басов обидел ее
чем-то, и она не может ему этого простить..."
Охваченный благородным порывом, Алексей решает завтра же пойти к Галине и
попытаться помирить ее с Басовым.

  6

  Галина живет почти в таком же домике, что и Костров, только в комнатах у
нее уютнее. Это тем более удивительно, что все в них заполнено
электромеханическими моделями и "кибернетическими игрушками".
  Алексей заходит к Галине рано утром, опасаясь, что принятое ночью решение
днем может показаться несерьезным.
  Он застает ее в тот момент, когда она готовится к игре в "чет и нечет" с
релейной машиной. Подняв глаза на Алексея, Галина смущенно улыбается.
Говорит, словно оправдываясь:
  - Это не просто забава, Алексей Дмитриевич. В поединках с машиной много
поучительного. Они ведь ужасно хитрые, эти "машины, умеющие играть". Вот
мой "Муи", например.
  И она ласково похлопывает по эбонитовой панели машины. Зеленый огонек
лампочки "Муи" сигнализирует о готовности к игре.
  - А они могут перехитрить всякого или только не очень умного? - улыбаясь,
спрашивает Алексей.
  - Напротив, чем умнее противник, тем больше у машины шансов его обыграть.
Умный противник непременно постарается ее перехитрить, а ей ведь только
это и нужно. Попробуйте-ка сыграть с моим "Муи" хотя бы одну партию. Что
вы выбираете: "чет" или "нечет"?
  - "Чет", - говорит Алексей.
  - Очень хорошо. Будем иметь это в виду. А теперь я нажму вот эту кнопку и
тем самым предложу "Муи" самостоятельно сделать выбор из двух таких же
возможностей. Вот видите, у него зажглась синяя лампочка. Синяя лампочка у
"Муи" означает "нечет". "Муи" проиграл. В этом нет ничего удивительного:
он ведь играет пока наугад.
  Галина нажимает еще какую-то кнопку на панели своего "Муи" и поясняет:
  - Это я сообщила ему результат игры. К сожалению, у нас нет времени
продолжать. Для того чтобы "Муи" "научился" обыгрывать вас, он должен
сыграть много партий. Но я объясняю вам, как "Муи" этому "обучается".
Сначала он будет все время запоминать свои ходы и результат каждой партии.
Затем станет обнаруживать в этих данных, по мере их накопления,
закономерности, источником которых будет ваша тенденция играть "разумно" и
пытаться перехитрить машину. На основе этих закономерностей он и начнет
предугадывать ваши ходы. Что же вы улыбаетесь? Не верите?
  - Ну что вы, Галя! - смеется Алексей. - Могу даже сообщить, что почти
такая же машина знаменитого кибернетика Клода Шэнона из девяти тысяч
сыгранных партий уверенно выигрывает больше половины.
  - Зачем же вы тогда простачка передо мной разыгрываете? - сердится Галина.
  - Мне приятно было слушать, как вы своего "Муи" расхваливали, - признается
Алексей. - И не обижайтесь на меня за это, пожалуйста.
  Галина протягивает ему руку:
  - Ладно уж, давайте помиримся!
  А Алексей сокрушенно думает: "Ну как я буду теперь говорить с ней о
Басове? Язык не поворачивается..."
Он уходит от Галины, не только не поговорив о Басове, но и досадуя на себя
за такое намерение.
  "Почему, собственно, именно я должен мирить их? - угрюмо думает он,
направляясь к аппаратной своего телескопа. - Это их личное дело, и нечего
мне соваться в него..."

  7

  Спустя несколько дней к Кострову заходит Басов с американским научным
журналом в руках.
  - Вот! - самодовольно провозглашает он. - Дали-таки информацию о работе
Климова! И ничего не исказили! Высказали только некоторые сомнения. "Нам
кажется, что мистер Басов преувеличивает..." - пишут они в одном месте. И
несколько подробнее в другом: "Мы полагаем, что мистер Басов не лишен
чувства фантазии. Он видит то, чего еще нет, но что вполне вероятно. И мы
не порицаем его за это..." Видишь, как деликатно! А все потому, что это
наши же братья-ученые, а не какие-нибудь газетные шакалы.
  Он молчит некоторое время, переводя дух и вытирая потный лоб носовым
платком, - видно, очень торопился показать Кострову этот журнал.
  - Откровенно тебе признаться, - продолжает он, отдышавшись, - очень меня
беспокоило, как они подадут эту беседу со мной. Но, слава богу, как
говорится, все обошлось... Ну, будь здоров! Я - к Климову. Пусть он теперь
поднатужится и докажет американским скептикам, что ничего мы не
преувеличиваем и что мистер Басов не такой уж фантазер.
  Как только он уходит, Костров разыскивает Галину, намереваясь рассказать
ей о своем разговоре с Басовым, но она лишь пренебрежительно усмехается:
  - Знаю уже. Он ко мне первый пожаловал, - я ведь больше всех страху на
него нагнала. Но я и сейчас не верю, что вся эта история уже кончилась. Не
могут они упустить такого случая - поставить нас, мягко выражаясь, в
неловкое положение. Ученые, конечно, не будут этим заниматься, а
журналисты вряд ли проморгают такую возможность.
  И Галина не ошиблась. Спустя еще несколько дней из института астрофизики в
обсерваторию поступает целая пачка американских и английских газет.
Приносит их на этот раз Пархомчук, так как Басова срочно вызвали в Москву.
  - Видать, очень нами международная пресса заинтересовалась, - довольно
замечает комендант. - Вон сколько газет, и во всех про нас. Выходим, стало
быть, на мировую арену. Пусть знают западники, что "экс ориэнтэ люкс"1.
  - Это что же такое будет? - спрашивает Галина, притворяясь удивленной.
  - Латынь, - невозмутимо поясняет Пархомчук. - Будут еще вопросы?
  - Ну ладно, идите, - смеясь, машет на него рукой Галина. - А знаете, -
оборачивается она к Кострову, - он забавный. У входа в гараж, в котором
стоит наша единственная служебная машина, он начертал: "Lasciate ogni
speranza voi chentrate"2. На сей раз это хоть и не латынь, но не лишено
остроумия, ибо служебной машиной нашей никто, кроме Басова, не пользуется.
  - Видно, товарищ директор не видел еще этой надписи, - мрачно замечает
Костров. - Басов ему пропишет Данте. Давайте, однако, посмотрим, что там,
в этих газетах.
  - Вам перевести или вы сами? - спрашивает Галина, разворачивая одну из
газет.
  Через несколько минут Галина с раздражением бросает газеты на скамью.
  - А что я вам говорила! - восклицает она. - Вцепились-таки они в
неосторожную фразу Басова. Что же тогда американцы пишут, если уж
англичане так неистовствуют?
  - Представьте себе, они ничего в заявлении Басова не опровергают. Как
будто и не думают сомневаться в том, что мы приняли искусственный сигнал
из Космоса. Даже поздравляют Басова и Климова с открытием, имеющим мировое
значение. Понимаете, на что это рассчитано?
  - Еще бы! - хмурится Галина. - Раздуют заявление Басова до космических
масштабов, а затем поставят нас в положение хвастунов. Этим, наверное,
рассчитывают вселить недоверие и в другие наши научные достижения.
Положение, значит, куда более серьезное, чем я предполагала...
  Костров тоже откладывает в сторону газеты и принимается мрачно шагать взад
и вперед по тропинке, протоптанной под березками. Действительно,
складывается впечатление, что реакционная печать ведет тщательно
продуманную кампанию с целью скомпрометировать советскую науку. Выдавая
заявление Басова за официальное сообщение Академии наук Советского Союза,
они в тех же газетах публикуют выдержки из статьи какого-то астрофизика,
напечатанной в "Reviews of Modern Physics". Астрофизик этот математически
доказывает принципиальную невозможность радиосвязи между планетными
системами даже соседних звезд. Он утверждает, что, как бы узко ни был
направлен радиоимпульс, рассеивание его на таком расстоянии неизбежно.
  Видимо, для большей убедительности выдержки из этой статьи даны со всем
математическим аппаратом.
  Пока Костров раздумывает над прочитанным, прохаживаясь под березками,
Галина спокойно сидит на скамье, наблюдая за ним.
  - Долго вы еще будете молчать, Алексей Дмитриевич? - спрашивает она
наконец. - Может быть, поделитесь со мной своими мыслями? Мне ведь
интересно знать, о чем вы думаете.
  - Думаю о Михаиле Ивановиче, - неохотно отзывается Костров. - Каково ему
теперь в Москве?
  - Нашли кого жалеть! - возмущается Галина, порывисто вставая. - Он сам во
всем виноват.
  - А вы злая. Он ведь не умышленно...
  - Ну, если бы умышленно, я бы и не то еще о нем скачала. Я всегда считала
вас добрым, Алексей Дмитриевич, боюсь, однако, что вы можете оказаться
добреньким.
  Она говорит это суровым голосом, хмурится и отворачивается от Кострова.
  "Ого, какая она!" - почти с восхищением думает о ней Алексей.
  - Вы и на меня, кажется, начинаете злиться? - спрашивает он, виновато
улыбаясь. - А ведь сейчас не время ссориться.
  - Вот именно! - решительно встряхивает головой Галина. - Более серьезными
делами следует заняться.
  И уходит, не сказав более ни слова.

  8

  Басов возвращается из Москвы поздно вечером. Об этом Кострову немедленно
сообщает комендант Пархомчук.
  - Вижу, у вас огонек в окне, - шепчет он. - Ну и подумал, что не спите
еще. А побеспокоить вас решился потому, что Михаилу Ивановичу нехорошо.
  - Что с ним? - обеспокоенно спрашивает Костров. - Сердце?
  - Да нет. Выпимши он.
  - Как - выпимши? Он ведь не с банкета возвратился. Ему оттуда не то что
выпимши, а скорее с инфарктом впору вернуться.
  - Это верно! - охотно соглашается Пархомчук. - Другого бы непременно
хватила кондрашка, а он ничего. Приехал мрачным, конечно, но в полной
норме и тотчас велел Климова вызвать. А потом, уже после разговора с ним,
единолично целую бутылку опустошил. Теперь бегает по резиденции своей и
поносит самого себя. Ничтожеством самообзывается, бездарностью и прочими
самокритическими словами. И ведь слышно все, а он пока еще директор...
Куда же это годится?
  Костров торопливо набрасывает на плечи макинтош и спешит к выходу.
  Басов в расстегнутой рубашке, широко раскинув руки, без движения лежит на
диване. Встревоженный Костров бросается к нему, но Басов сразу же
открывает глаза и, не меняя позы, говорит почти трезвым голосом:
  - Ничего, ничего... Не беспокойся, жив пока.
  - Худо тебе? - участливо спрашивает Костров. - Всыпали там?
  - Где - там? - будто ужаленный, вскакивает Басов. - Там, - тычет он
пальцем в потолок, - со мной по-человечески разговаривали, хотя надо было
бы выгнать меня к чертовой матери! Они ведь не знают еще всего... А этот
маньяк Климов!.. - Он вдруг сжимает кулаки и грозит кому-то за окном.
Потом поворачивается к Пархомчуку и просит неожиданно вежливо: -
Убедительнейше тебя прошу, Остап Андреевич, оставь ты нас одних. И не
подпускай, пожалуйста, никого к моему дому.
  - Слушаюсь, - по-военному отвечает Пархомчук и, повернувшись через левое
плечо, почти строевым шагом выходит из комнаты.
  - Садись, пожалуйста, - устало кивает Басов на диван. - Очень нужно
поговорить с тобой. Сам хотел к тебе зайти. Подожди только минуточку.
  Он выходит в туалетную. Слышно, как отфыркивается там, - видимо, сунул
голову под кран. Возвращается с мокрыми волосами. Струйки воды текут по
лицу и за ворот рубашки.
  - Чтобы тебе сразу стало все ясно, - говорит он теперь уже совсем трезвым
голосом, - знай: у Климова ни черта не получилось. Я-то, кретин, ни минуты
не сомневался в нем. И в институте всех заверил, что мы на верном пути,
что успех почти гарантирован. И вот он меня обрадовал... Только что... -
Басов закрывает лицо руками и всхлипывает.
  Кострову становится жаль его:
  - Ну что ты, Миша... Успокойся, пожалуйста.
  Басов лезет в карман, достает носовой платок и долго сморкается. Костров
наливает ему воды из графина. Михаил Иванович молча кивает в знак
благодарности.
  - Теперь вся надежда только на тебя, - жалко улыбаясь, произносит он,
отпив несколько глотков. - Не подведешь, а?
  - Но ведь ты же не веришь в моего Фоциса. Он не перспективный, - пытается
пошутить Костров.
  Басов нетерпеливо отмахивается.
  - Я верю тебе во всем, - возбужденно, как в лихорадочном бреду, шепчет он.
- Занимайся любой звездой, работай на любом телескопе, привлекай любых
астрономов и астрофизиков - все будет в твоем распоряжении. Мое спасение
теперь в твоих руках.
  "Только о себе и заботишься, - уже с неприязнью думает Костров. - А
престиж нашей науки, которую ты же скомпрометировал своим легкомыслием?.."
Но Алексей еще щадит Басова и молча слушает.
  - Я знаю, я плохой ученый, у меня нет таланта исследователя, - бичует себя
Басов, доставая из шкафа бутылку и разливая остатки коньяка в две рюмки. -
Но я хороший администратор. У меня верный нюх на талантливых людей. Я
сразу почувствовал, чего ты стоишь. Даже Климов, который так подвел меня,
тоже ведь талантлив. А Фогельсон? И не только ученые, Пархомчук разве
плох? Чудаковат - это верно