индустриального пейзажа.
  - А я все-таки не сомневаюсь, что следы деятельности разумных существ Эффы
мы непременно обнаружим, - убежденно заявляет Рэшэд.
  После того как помощники Хоррэла делают несколько снимков с экрана, снова
начинают работать моторы, нацеливая телескоп в другую точку небесной
сферы. Догадываюсь, что на этот раз мы увидим Юлду. Выражение лица
Джэхэндра подтверждает мою догадку.
  Я уже не волнуюсь, но мне и на Юлду взглянуть интересно. Она крупнее Эффы
и должна быть лучше видна. Неужели мы сейчас увидим что-нибудь такое, что
привлечет к ней больше внимания, чем к Эффе? Может быть, это эгоистично,
но мне не хотелось бы этого.
  Снова все сосредоточиваются у экрана, а я опять ничего не могу разобрать.
Хоррэл с помощниками долго регулирует аппаратуру, но я вижу лишь мутное
красноватое пятно.
  Слышу чей-то разочарованный голос:
  - Да-а, атмосферные условия тут, видимо, несравненно хуже, чем на Эффе...


  Глава шестнадцатая

  Окончательно убеждаюсь, что из фонограммы космической ракеты мне уже
ничего "не выжать". Кроме того, что я уже передала кибернетику, удалось
восстановить лишь одну небольшую фразу из пяти слов.
  Ужасно не хочется идти к Рэшэду признаваться в своем бессилии. Я ведь
знаю: он очень надеялся, что мне удастся восстановить еще что-нибудь. Но я
не хочу больше обманывать ни себя, ни его. Я лично уже окончательно
потеряла всякую надежду на успех и хочу честно признаться в этом Рэшэду.
Опасаясь, что решимость может покинуть меня, не раздумывая больше,
распахиваю дверь его павильона.
  - А, Шэрэль! - приветливо восклицает Рэшэд. - Заходите, пожалуйста. Весь
день вчера не видел вас и очень соскучился.
  В другое время эти слова наполнили бы меня счастьем, но сейчас я чувствую
себя такой униженной, что меня уже ничто, кажется, не сможет обрадовать.
  - Пришла сообщить вам об окончательной своей капитуляции, - каким-то
чужим, противным голосом говорю я, боясь взглянуть в глаза Рэшэда. -
Восстановить уже ничего больше не удастся...
  Я не объясняю Рэшэду, что именно восстановить, но он и сам все понимает.
  - Ничего, Шэрэль, теперь это уже не так важно. Не расстраивайтесь,
пожалуйста.
  А меня только злят эти слова утешения. Не понимаю я разве, как могла бы
пригодиться эта фонограмма, если бы я всю ее восстановила? Зачем же
говорить, что теперь это уже неважно?
  - Как же так?.. - хмурюсь я.
  Но он торопливо перебивает меня:
  - Это все равно ничего бы нам больше не дало. Вы ведь и сами знаете, что
никакая электронная машина не сможет сделать точного перевода с языка,
который не известен ни одному лингвисту нашей планеты.
  - Все напрасно, значит... - безнадежно вздыхаю я.
  - Нисколько! - оживленно восклицает Рэшэд. - Нам ведь важно было
убедиться, во-первых, в том, что девушка с Эффы говорила членораздельно,
осмысленно. А во-вторых, что язык, на котором она говорила, никогда не был
и не мог быть ни одним из существующих или когда-либо существовавших на
нашей планете. Кибернетики блестяще со всем этим справились. С бесспорной
убедительностью они доказали не только реальность существования этого
языка, но и высокое его развитие. Ну, а жесты, мимика и интонация нашей
девушки - мы столько переволновались за нее, что, думается, имеем право
называть ее нашей - вс„ свидетельствует о том, что она к чему-то призывает
обитателей Эффы.
  Перед моими глазами всплывает лицо девушки с Эффы. Да, она действительно
призывает, наверное, своих соотечественников к какому-нибудь подвигу.
Призыв этот светится в ее глазах, в выражении подвижного лица, в
порывистых жестах, слышится в интонации голоса на тех кусках фонограммы,
которые удалось восстановить.
  - Но что могло вызвать такой страстный призыв? - встревоженно спрашиваю я.
  - Этого мы не знаем, - печально признается Рэшэд.
  А меня охватывает такая жалость к нашей девушке, такая тревога за нее, что
даже слезы набегают на ресницы.
  - Да, этого мы не знаем, - безнадежно повторяю я, - и, видимо, не узнаем
никогда.
  - Почему же? - горячо возражает Рэшэд. - Рано или поздно, но мы непременно
разгадаем и эту тайну.

  Глава семнадцатая

  Поразительная новость - Хоррэл обнаружил на Эффе три чрезвычайно ярких
вспышки! Одну он зафиксировал еще вчера, а две, следовавшие одна за
другой, сегодня ночью. И это не бездоказательное заявление: Хоррэл успел
сфотографировать спектр этих вспышек, и в астрофизической лаборатории уже
производится их анализ. Там сейчас Рэшэд, Хоррэл и все наши сотрудники.
Может быть, пойти и мне?
  Вхожу очень робко, стараясь не привлекать ничьего внимания. Но астрономам
не до меня. Они обсуждают результаты только что закончившегося анализа
спектра вспышек на Эффе.
  Слышу голос Рэшэда:
  - В том, что температура этих вспышек не ниже температуры термоядерных
процессов на нашей Джумме и на Желтой звезде, нет, значит, никаких
сомнений?
  - Да, это теперь бесспорно, - решительно подтверждает кто-то из астрономов.
  - Какой же вывод из этого? - раздается спокойный голос главы Совета ученых.
  - Может быть, началась цепная реакция внутри ядра Эффы? - не очень
уверенно замечает Джэхэндр.
  Глава Совета укоризненно качает головой:
  - Как вы только решаетесь, Джэхэндр, делать такие нелепые предположения?
Термоядерные реакции внутри ядра Эффы дали бы знать о себе не тремя
вспышками, а разогревом всей планеты. Может быть, даже и взрывом ее. Но
опасаться этого не приходится. Каждый школьник знает, что вследствие
незначительности массы Эффы ядерная энергия в ее недрах не может
самопроизвольно выделяться. Для этого необходимы гораздо более высокие
температуры и давление в центральной части ее тела.
  - Но тогда что же это такое? - разводит руками Джэхэндр.
  - Искусственные термоядерные взрывы, - неожиданно заявляет Рэшэд.
  Все молча поворачиваются к нему. На многих лицах явное недоумение.
  - Да, да, термоядерные взрывы, - убежденно повторяет Рэшэд. - А может
быть, даже термоядерные бомбы. У нас эта энергия никогда не использовалась
как оружие, но у них она может быть и оружием.
  - Перед авторитетом астрофизиков, установивших, что взрывы на Эффе носят
термоядерный характер, я сдаюсь, - находит наконец в себе мужество
признать свое поражение Джэхэндр. - На Эффе действительно, значит, обитают
разумные существа, достигшие высокого технического совершенства, ибо мы
ведь знаем, на каком уровне развития техники возможно осуществление
термоядерных реакций. Но вот что все-таки спорно: почему этим термоядерным
взрывам мы должны приписывать военный характер?
  - А чем же иным можно их объяснить? - вопросом на вопрос отвечает Рэшэд. -
Кому нужна эта энергия в виде неуправляемого взрыва страшной
разрушительной силы? Можно было бы допустить, что такой взрыв произошел
случайно, но ведь мы зафиксировали их трижды.
  - А почему бы не предположить, - снова замечает Джэхэндр, - что с помощью
этих взрывов они ведут грандиозные строительные работы?
  - Едва ли, - качает головой Рэшэд. - А неизбежная радиация при
осуществлении таких взрывов? Она убьет ведь все живое на огромном
пространстве.
  Все молчат. Похоже, что никто не решается первым оспорить догадку Рэшэда,
- существование жизни на Эффе и высокое ее развитие, видимо, уже считаются
бесспорным фактом. Никто не может возразить теперь и против реальности
девушки, изображение и голос которой записан на магнитной ленте нашей
космической ракеты.
  Молчание нарушает глава Совета.
  - В умении логически мыслить вам нельзя отказать, - замечает он, обращаясь
к Рэшэду. - Все действительно может быть именно так, как вы предполагаете.
Но не будем торопиться. Изучим эту проблему с возможно большей
обстоятельностью. Фактов у нас теперь вполне достаточно. Если же вы хотите
знать мое личное мнение о вашей, может быть, слишком смелой гипотезе, то я
готов уже сейчас поздравить вас с победой!

  У нас в лаборатории настоящее торжество. Все поздравляют Рэшэда, а он
смущен немного.
  - Почему же поздравляете вы только меня? Это ведь наша общая победа.
  А наша простодушная юная лаборантка все еще недоумевает:
  - Но как же это все-таки? Ничего ведь не изменилось... Показания
большинства приборов космической ракеты до сих пор не восстановлены, а
новую мы туда еще не послали. Как же, однако, удалось установить все это?
  - Достоверность наших знаний о законах развития природы и общества помогла
нам в этом, - счастливо улыбается Рэшэд. - Законы эти одинаковы ведь как
для нас, так и для Эффы. Я, например, не сомневаюсь, что таблица элементов
на Эффе начинается так же, как и у нас, с водорода. И не потому, что этот
элемент самый распространенный во Вселенной, но и по той причине, что он
самый простой по своей структуре. В такой же, конечно, последовательности,
как и у нас, расположены у них и остальные элементы вещества, ибо они
просто не могут быть расположены иначе.
  - Это я понимаю, - прижимает руки к груди его собеседница. - А вот как же
с обществом Эффы?
  - И общество их не могло развиваться вне объективных законов. Разница
могла быть только во времени, в длительности каждого из исторических
этапов. Возможно даже, что таких этапов было там больше, чем у нас. Но
основные периоды развития общества миновать они не могли. Не миновали они,
конечно, и такого строя, при котором одни классы общества порабощают
другие. Этот период не завершился у них и по настоящее время. Но какая-то
часть населения Эффы, может быть, даже половина его, видимо, уже миновала
в своем развитии эту формацию и установила у себя такой же справедливый
общественный строй, какой давно уже существует на нашей планете.
  - А смысл восстановленных частей фонограммы девушки с Эффы не удалось
разве разгадать? - спрашивает кто-то.
  - Удалось кое-что. Хотя пока это только отдельные слова.
  - Какие же? - вырывается у меня.
  - "Объединение", или, может быть, "сплочение", "разум" или "благоразумие",
"мир", "счастье"... Вы понимаете теперь, Шэрэль, - поворачивается ко мне
Рэшэд, - к чему могла призывать обитателей своей планеты наша девушка?
Она, видимо, предостерегала их от безумия термоядерной войны, призывая к
благоразумию и мирному сосуществованию, ибо такая война подобна
самоубийству.
  Рэшэд делает небольшую паузу и заключает с необычной торжественностью:
  - Известно нам и еще одно немаловажное слово: "Земля", и мне кажется, что
"Землей" называют они свою планету. Вам, Шэрэль, посчастливилось
восстановить именно это слово.
  - Значит, не Эффа, а Земля? - повторяю я задумчиво
  - Да, Земля! - убежденно подтверждает Рэшэд.
  ...В последнее время я замечаю у Рэшэда печаль в глазах.
  - А знаете, - признается он мне, - немножко грустно, что мы теперь уже не
будем столько думать о земной девушке. И уж, конечно, не станем смотреть
на нее так часто. А ведь это она помогла нам разгадать тайну планеты, имя
которой Земля. Ее изображение сразу же поставило нас перед фактом
существования высокоразвитой жизни на Земле. Нам оставалось лишь
подтвердить это достаточно убедительными доказательствами. - Потом он
пристально смотрит мне в глаза и добавляет: - Утешает меня только то, что
вы похожи чем-то на эту девушку...
  "И такая же красивая?" - хочется мне спросить его но я и без того уже
счастлива. В последнее время мне и самой почему-то все чаще начинает
казаться, что я действительно смогу когда-нибудь стать "его девушкой".











  1

  Алексей Костров густо намыливает щеки, верхнюю губу, подбородок. Плотная,
рыхловатая от множества мелких пузырьков пена делает его седобородым.
  "Наверное, буду таким в пятьдесят..." - думает он улыбаясь.
  А пока ему всего тридцать. Тоже солидная цифра. Почти полжизни. То, что
сегодня не только день рождения Кострова, но и день присуждения ученого
звания доктора наук, могло бы избавить его от вопроса самому себе: "А как
же ты прожил ее, эту почти половину жизни?.." Но он все-таки задает себе
этот вопрос и лишь тяжело вздыхает в ответ. Все бы нужно начать заново и
совсем по-иному...
  Алексей снова вздыхает и берется за бритву. От неловкого движения
настольное зеркальце слегка смешается. В нем теперь уже не лицо Алексея, а
распахнутое окно комнаты. За окном вздымаются к небу ажурные опоры
огромной параболической антенны радиотелескопа. Картина эта возвращает
Кострова к тревожным мыслям о радиоизлучении Фоциса.
  Сколько уже предпринято попыток обнаружить и выделить из радиоизлучения
Галактики искусственные сигналы? Самые совершенные параболические
рефлекторы пока не дали никаких результатов. А чего добились американцы,
раньше всех начавшие "прослушивать" ближайшие звезды? Даже их
высокочувствительная приемная аппаратура, построенная по проекту "Озма",
ничего не принимает пока, кроме излучений межзвездного водорода.
  Что-то даст теперь окончательный анализ Фоциса? Тридцать световых лет шли
они до нашей планеты, слабея и искажаясь в космическом пространстве.
Удастся ли обнаружить Галине Басовой хоть какие-нибудь элементы
модулирующей функции в структуре их спектра?
  Галина Басова... Алексей снова вздыхает при одном только воспоминании о
ней. Сегодня все сотрудники радиообсерватории придут с поздравлениями.
Придет и она...

  Чествовали Алексея Кострова в небольшом конференц-зале. За столом
президиума - смущенный виновник торжества. Рядом с ним - заместитель
директора астрофизического института, по другую сторону - директор
радиообсерватории Басов.
  - Ну к чему эта шумиха? - шепчет Басову Костров. - Можно было бы и
поскромнее...
  - Да ты что?! - шипит на него директор. - Думаешь, это только твое личное
торжество? Приехал бы разве Петр Петрович? А мы тут у него выклянчили
кое-что по такому случаю. Слушай-ка лучше, как он тебя превозносит...
  Заместитель директора астрофизического института, профессор Петр Петрович
Зорницын, и в самом деле произносит в честь Кострова такую речь, что у
Алексея даже щеки горят от смущения.
  - Спасибо, Петр Петрович! - говорит он растроганно, когда профессор,
кончив свое выступление, протягивает ему руку. - Спасибо за добрые слова.
Я, конечно, не такой уж талантливый, каким вы меня изобразили, но, как
говорится, постараюсь со временем оправдать доверие...
  Настроение у всех приподнятое. Всем хочется говорить, и все говорят
приветственные речи. Просит слово даже комендант обсерватории Пархомчук,
служивший когда-то начальником пожарной команды и сохранивший с той поры
военную выправку. Он одержим страстью к латинским изречениям и к
замысловатой астрономической терминологии. Научные сотрудники над ним
добродушно подшучивают, но по-своему любят.
  - Алексею Дмитриевичу первому в нашем научном учреждении присуждена
степень доктора наук, - торжественно начинает Пархомчук свою речь. - Он у
нас, как говорили древние латыняне, примус интэр парэс, что означает в
переводе первый между равными. Ибо, как я понимаю, все тут присутствующие
имеют равные права стать докторами.
  "Присутствующие" многозначительно переглядываются, с трудом сдерживая
улыбки. Астрофизик Мартынов шепчет Галине:
  - Люблю я слушать Пархомчука. Всегда услышишь что-нибудь обнадеживающее.
  Пархомчук между тем продолжает развивать свою мысль:
  - На мой взгляд, научное учреждение без доктора наук - все равно что
пожарная команда без брандмайора. Но у нас есть теперь свой доктор. Это не
плохо для начала. У остальных все впереди, ибо волентэм дукунт фата,
нолентэм трахунт1, и этому надо только радоваться.
  Всех очень смешит это изречение древних стоиков, но Пархомчуку все
позволяется, и его вознаграждают дружными аплодисментами.
  После речи коменданта просит слово Галина.
  - Давайте и в самом деле порадуемся, - весело говорит она, - что в нашей,
самой молодой в стране, обсерватории уже есть свой доктор наук, тоже очень
еще молодой для такого почтенного научного титула.

  2

  Вечером собираются в маленьком двухкомнатном домике Алексея Кострова. На
сей раз - в связи с его тридцатилетием. Снова поздравляют и дарят разные
безделушки. Басов звонко целует его в обе щеки и протягивает вырезанную из
кости фигурку шимпанзе.
  - На, прими этого антропоида и люби его, как брата своего.
  - А от меня примите соловушку, - улыбается Галина, протягивая на ладони
серенькую птичку.
  - Совсем как живая! - восхищается Костров.
  - Не "как", а на самом деле, - смеется Галина и начинает тихонько
насвистывать.
  Птичка смешно вращает бусинками глазок и вопросительно смотрит на Галину.
Затем запрокидывает голову и заливается звонкими трелями, точно
воспроизводя мелодию алябьевского "Соловья".
  Все аплодируют.
  - Вот что значит кибернетика! - замечает астрофизик Мартынов. - Наша
Галина Александровна этой пташкой утрет нос самому Клоду Шэнону с его
"самообучающимися зверьками".
  - А вы читали сообщение о "жизни и привычках" уолтеровской "Machina
Speculatrix"?2 - спрашивает Басов.
  - А как же? Машина Уолтера реагирует на источники света, обходит
препятствия, обладает "инстинктом самосохранения", сама идет на
перезарядку, поддается "обучению", способна "забывать"...
  - Послушайте, мы присутствуем на дне рождения хозяина этого дома, -
возмущается чей-то бас, - а не на симпозиуме по вопросам кибернетики!
  - Хорошо, что хоть вспомнили наконец, с какой целью мы здесь находимся, -
смеется Галина. - Позвольте же мне в таком случае вручить Алексею
Дмитриевичу моего "Соловушку".
  Она протягивает Кострову кибернетическую птичку и торопливо целует его в
щеку.
  Потом все пьют шампанское и произносят тосты в честь Алексея, а он
смущенно отшучивается и испытывает странное удовлетворение оттого, что
Галина сидит поодаль от него, рядом с мужем.
  - Хорошая пара, - шепчет Алексею жена астрофизика Мартынова.
  "Да, - не без зависти думает Алексей, взглянув на Басова и Галину, -
действительно пара! Непонятно даже, в чем там у них дело? Из-за чего они
не поладили?"
В полночь гости начинают расходиться. Басов пытается проводить жену, но
Галина так энергично протестует, что он не решается настаивать.
  - Ну что ж, - говорит он растерянно, - я тогда у юбиляра останусь. Не
возражаешь, Алексей Дмитриевич?
  А когда все расходятся, просит Кострова:
  - Нет ли у тебя чего-нибудь покрепче? Терпеть не могу этот благородный
юбилейный напиток - шампанское. К тому же и на душе чертовски скверно.
  Алексей молча достает бутылку коньяка. Басов, налив себе, спрашивает:
  - А ты?
  - Нет, спасибо.
  - Ну, как хочешь.
  И он торопливо выпивает две рюмки подряд, не закусывая. Потом сердито
отодвигает бутылку.
  - Нет, не опьянеть мне, видно...
  Костров молчит.
  - Положение мое безнадежнее, чем у Пигмалиона, - бормочет Басов. - Тот
хоть смог упросить богов оживить скульптуру, в которую влюбился, а мне у
кого просить помощи?
  - Стоит ли такому бравому мужчине завидовать Пигмалиону? - усмехается
Костров. - Ты и без богов своего добьешься. У тебя все впереди.
  - А что впереди? - раздраженно спрашивает Басов. - Жизнь? Так ведь мне уже
за сорок. Научная карьера? А на чем ее сделаешь? Каким открытием поразишь
человечество? Поимкой радиосигнала разумных существ из Космоса? Сколько
уже прослушиваем мы астеническое тело Вселенной нашими радиостетоскопами?
И что же? Что слышим, кроме бронхиального поскрипывания атомарного
водорода в межзвездном пространстве?
  Он молчит некоторое время, тяжко вздыхая, потом продолжает упавшим голосом:
  - Мне вообще все чаще кажется теперь, что мы одиноки во Вселенной... Жизнь
на других мирах либо вовсе не существует, либо не достигла там такого
совершенства, как у нас. Я без труда представляю себе целые планеты,
населенные лишь микроорганизмами, не способными к дальнейшей эволюции.
Знаю, что ты можешь мне возразить. Не торопись, однако. Я ведь за
бесконечную Вселенную и где-то там, за пределами Метагалактики, допускаю
наличие миров, подобных нашему и даже более совершенных. Они, однако, за
миллиарды парсеков от нас. Устанет и свет идти такие расстояния...
  Басов берет с блюдечка ломтик лимона. Слизывает с него сахарную пудру.
Морщ