, но комендант незаменимый. Давай же выпьем,
Алексей, за твои успехи и за мое спасение!
  Костров качает головой и отодвигает от себя рюмку:
  - Нет, Михаил. Я пить не буду и тебе не советую. Ты и так достаточно выпил.
  - Ладно, не пей. Я не настаиваю. А за меня не беспокойся, я привык. Пью
тайком каждую ночь... и все из-за нее... - Он кивает на портрет Галины,
стоящий у него на столе. - Ты можешь презирать меня за это...
  Костров поднимается, но Басов, торопливо выпив обе рюмки, останавливает
его:
  - Погоди, еще что-то скажу...
  Он ищет, чем бы закусить, но, не найдя ничего, дрожащей рукой сует в рот
давно потухшую папиросу.
  - По-моему, - шепчет он, - она к тебе неравнодушна, и я...
  - Ну знаешь ли!.. - возмущенно прерывает его Костров и делает такое
движение, будто хочет дать Басову пощечину.
  Но сзади кто-то осторожно берет его за руку, и он слышит почти спокойный
голос Галины:
  - Не стоит мараться, Алексей Дмитриевич.
  Вырвав руку, Костров торопливо идет к выходу и хлопает дверью.
  ...Он долго не может заснуть в эту ночь. "Завтра же попрошусь у Петра
Петровича в другую обсерваторию. В конце концов, вести наблюдение за
Фоцисом можно не только под Москвой. Почему я должен торчать именно тут,
ставя в неловкое положение и Галину и себя?.."

  9

  Утром, едва Костров успевает принять душ и одеться, к нему вбегает
запыхавшаяся Галина.
  - Алексей Дмитриевич! - с трудом переводя дух, радостно кричит она. -
Рогов принял излучение со стороны Фоциса на новой волне! А на волне
двадцать один оно больше не принимается!..
  Не расспрашивая ни о чем, мгновенно забыв о ночном разговоре, Костров
выбегает из дома. Галина едва поспевает за ним. Их встречает улыбающийся
Рогов.
  - Ну что? - отрывисто спрашивает Костров.
  - Излучение с абсолютно тем же профилем принимается теперь на волне
двадцать сантиметров, Алексей Дмитриевич!
  - Ну-ка, дайте я сам посмотрю.
  Он торопливо входит в аппаратную и склоняется над экраном осциллографа.
Потом внимательно просматривает длинные ленты осциллограмм. Галина стоит
сзади него и затаив дыхание следит за каждым его движением.
  - Да, действительно, - задумчиво говорит Костров, - похоже, что профиль
тот же. Однако надо еще многое уточнить...
  В тот же день в обсерваторию приезжает заместитель директора
астрофизического института Петр Петрович Зорницын. В сопровождении Басова
и Пархомчука он обходит аппаратные и лаборатории, подолгу беседует с
радиооптиками и астрофизиками. Возле антенны Кострова он оборачивается к
сопровождающим:
  - Спасибо вам, товарищи. Можете быть свободны. Занимайтесь своими делами.
  С Костровым и его помощником Сергеем Роговым он здоровается особенно
приветливо. Тепло пожимает руку Галины.
  - Ну-с, каковы у вас успехи?
  - Кое-что намечается, - сдержанно отвечает Костров и коротко докладывает,
в чем видит он наметившийся успех.
  - Значит, вы полагаете, что принимаемое вами излучение искусственного
происхождения?
  - Есть основание так думать, Петр Петрович. Видите, каков его профиль?
Разве можно сравнить его с профилем естественных излучений космического
пространства?
  - Да, пожалуй, - соглашается Петр Петрович. - Однако это излучение все еще
не несет пока никакой информации.
  - А изменение длины волны на один сантиметр? - спрашивает Галина. -
Информацию можно ведь передать не только модулируя волну, но и изменяя ее
частоту.
  Заместитель директора вопросительно смотрит на Кострова. Алексей вполне
разделяет смелую мысль Галины.
  - Это действительно может быть именно так, Петр Петрович. Амплитудная
модуляция волн космических радиоизлучений подвержена большим искажениям,
тогда как длина их регистрируется нами с безукоризненной точностью.
  - Ну что же, будем полагать в таком случае, что вы на верном пути, и
запасемся терпением. А пока примите мои поздравления с первыми успехами.
  Он вновь пожимает всем руки. Галина, поняв, что ему нужно остаться наедине
с Костровым, делает знак Рогову, и они незаметно выходят из аппаратной.
  - Очень толковая у вас помощница, - замечает Петр Петрович.
  - Да, очень. Но она ведь не только мне помогает.
  - Сейчас важно, чтобы она и вообще весь коллектив обсерватории помогал в
основном вам, Алексей Дмитриевич. Надеюсь, вы понимаете сложившуюся
ситуацию и ту ответственность, которая ложится на вашу группу и на вас
лично в связи с этим?
  - Да, конечно, Петр Петрович.
  - Вот и отлично. Учтите, что в успехе ваших исследований заинтересован не
только наш институт, но и Академия наук. Я бы даже сказал, вся наша наука.
  Как только заместитель директора уходит, Галина возвращается к Кострову. У
входа в аппаратную она сталкивается с Пархомчуком.
  - Что вы тут делаете, Остап Андреевич? - строго спрашивает она коменданта.
  - Прикидываю, каким образом лучше всего окружить вниманием товарища
Кострова, - озабоченно сообщает Пархомчук. - Имеется такая установка от
начальства.
  - Ну, и что же вы придумали?
  - Изучим этот вопрос досконально, - уклончиво отвечает Пархомчук, - чтобы
охватить весь комплекс его потребностей.
  - А наших?
  - И ваших. Но вы все идете теперь под его маркой - группа Кострова,
костровцы, так сказать. Вас, костровцев, я вообще люблю больше, чем другие
группы. И вот решил для начала разбить перед вашей антенной цветочную
клумбу. На ней будет красоваться девиз, написанный живыми цветами: "Per
aspera ad astra", что означает "Через тернии к звездам"! Не плохо, а? К
тому же, чистейшая латынь.
  Галина смеется и спешит в аппаратную.
  Группа Кострова уже в сборе. Астрофизики Сергей Рогов и Максим Мартынов
сидят на широких подоконниках. Радиотехник Бойко стоит рядом с ними,
прислонясь к пульту с измерительными приборами. Костров у стола
перелистывает дневники наблюдений. Когда входит Галина, он пододвигает ей
стул и садится за свой рабочий стол.
  - Начнем, товарищи, - говорит он. - Сережа, я просил вас ознакомиться с
работами Брейсуэйта. Вы готовы?
  Рогов достает тетрадь и торопливо листает ее.
  - Результаты наблюдений Брейсуэйта за радиоизлучением Фоциса таковы: с
начала ноября и до первого декабря прошлого года он довольно отчетливо
принимал излучение на волне двадцать один сантиметр с таким же профилем,
как и у нас. Затем начались помехи, в которых сигналы на этой волне
совершенно растворились. Брейсуэйту не удалось избавиться от фона в
течение всего декабря. В январе помехи снизились, однако принять излучение
на волне двадцать один сантиметр так и не удалось в течение всего января.
  - А он интересовался только этой волной? - подсчитывая что-то, спрашивает
Костров.
  - Нет, не только этой. Он прощупал весь спектр радиоизлучений на волнах от
одного до тридцати сантиметров. А в феврале снова зарегистрировал
излучение с тем же профилем на волне двадцать один сантиметр. В марте
опять все растворилось в помехах. Помехи несколько ослабли лишь во второй
половине апреля, но излучение на волне двадцать один сантиметр снова
бесследно исчезло, хотя к этому времени Брейсуэйту удалось сконструировать
такую аппаратуру, которая обеспечивала уверенный прием даже при наличии
шумового фона значительно большей интенсивности. - Рогов захлопывает
тетрадь и скороговоркой заканчивает: - На этом терпение Томаса Брейсуэйта,
а вернее дирекции радиообсерватории, в которой он работал, иссякло. Они
жаждали быстрого успеха и приказали Брейсуэйту заняться другими звездами.
На Фоцисе же был поставлен крест, так как ни один из параметров его
изучения - ни амплитуда, ни фаза, ни частота - не несли никакой информации.
  - Точь-в-точь как у нас! - возбужденно восклицает Мартынов, давно уже
считающий исследования Фоциса безнадежными.
  - Да, до недавнего времени, - поворачивается к нему Костров. - Ибо секрет
тут, видимо, не в модуляциях волны. Однако и постоянство формы этой волны
тоже, конечно, не случайно. Оно невольно привлекает внимание, наводит на
мысль о возможной искусственности сигнала. Разве не поэтому
заинтересовались радиоизлучением Фоциса и мы и Томас Брейсуэйт?
  Он вспоминает, каких ухищрений стоило выделить из шума космических помех
эту волну, не несущую никакой информации, кроме, может быть, одного только
сигнала: "Внимание". Нужно было терпеливо улавливать слабую энергию ее
импульсов и, пользуясь их однородностью, "наслаивать" в специальных
накопителях - электронно-лучевых трубках "памяти" - до тех пор, пока
импульсы эти не выделились отчетливо из радиошумов космического
пространства.
  И этот упрямец и скептик Максим Мартынов вложил в работу группы немало
изобретательности, совершенствуя приемную аппаратуру радиотелескопа.
Почему же теперь не хочет он понять принципа передачи информации теми, кто
обитает на одной из планет Фоциса? Может быть, не понимают этого и другие?
  Но Костров так и не успевает ничего объяснить своим сотрудникам, его
опережает Рогов:
  - Нам все понятно, Алексей Дмитриевич. Информация со стороны Фоциса
передается, конечно, не модулирующей функцией, а изменением длины волны.
  - Как же, однако, смогут они передать нам что-нибудь таким способом? -
спрашивает коренастый, рыжеволосый и веснушчатый радиотехник Бойко. -
Теперь нужно, значит, ожидать передачи на волне девятнадцати или двадцати
двух сантиметров? До каких же пор можно уменьшать или увеличивать длину
этих волн? Такие известные физики, как Филипп Моррисон и Джузеппе Коккони,
утверждают, что космические радиопередачи можно вести лишь на волнах
длиною не менее одного и не более тридцати сантиметров. Что же, наши
друзья с Фоциса и будут, значит, вести передачу на всех этих волнах по
очереди?
  То, что говорит Бойко, известно всем, и тем не менее все настороженно
поворачиваются к Кострову.
  - Позвольте мне, Алексей Дмитриевич? - просит Галина и, не дожидаясь
разрешения, продолжает: - Зачем им передавать информацию на всем
диапазоне? Они могут вести любую передачу на волнах всего двух частот - на
длинах в двадцать один и в двадцать сантиметров.
  - Как же это? - недоумевает Бойко, приглаживая свою рыжую шевелюру.
  Все невольно улыбаются, а Рогов спрашивает:
  - Бинарная система?
  - Ну да! - восклицает Галина. - С помощью двоичной системы счисления.
Двадцать в этом случае будет нолем, а двадцать один - единицей, или
наоборот. С помощью этих двух знаков - ноля и единицы - можно, как вам
известно, вести такой же счет, как и с десятью знаками общепринятой у нас
и довольно устаревшей теперь десятичной системы. Все наши счетные машины
работают именно по этой двоичной системе...
  - Ладно, это понятно, - недовольно прерывает Галину Бойко. - А вот где
доказательства того, что информацию с Фоциса действительно передают по
бинарной системе?
  - Тут уж придется запастись терпением, - смеется Костров, очень довольный,
что Галина так просто все объяснила. - И терпения этого потребуется нам,
видимо, немало.


  10

  Терпения действительно потребовалось много. Гораздо больше, чем было его у
некоторых членов группы Кострова. Радиооптик Максим Мартынов, например,
уже на третий день является к Кострову и смущенно заявляет:
  - Вы уж извините меня, Алексей Дмитриевич... Очень не хотелось говорить
вам этого, но ведь вы меня знаете - не могу я сидеть без дела. Я привык
придумывать новое, совершенствовать, искать... Искать сколько угодно
долго, но не сидеть сложа руки. А вы, как я понимаю, намерены главным
образом ждать.
  - Да, ждать, - подтверждает Костров, и брови его сурово сходятся у
переносицы. - Ждать, чтобы убедиться наконец, на верном ли мы пути или
допустили ошибку. А потом либо снова поиски, либо усовершенствование
достигнутого. Разве вас не устраивает такая перспектива?
  - Устроила бы, если бы все это начать сегодня же. Я имею в виду
перспективу поиска или усовершенствования, - чистосердечно признается
Мартынов.
  Костров хмуро молчит некоторое время, потом, вздохнув, заключает с явным
сожалением:
  - Ну что ж, не смею удерживать. Если вас не интересуют результаты того
дела, в которое вложили столько сил и вы лично и все те, с кем вы
работали, то вам действительно лучше уйти. Значит, плохо вы верили в то,
что делали...
  Мартынов энергично мотает головой:
  - Нет, нет, Алексей Дмитриевич! Неправда это! Я все время искренне верил и
сейчас верю, что мы примем искусственный сигнал из Вселенной. Потому и не
ухожу из обсерватории, хотя мне делали немало заманчивых предложений. Я и
теперь остаюсь здесь, с вами, перехожу только к Климову.
  - Он снова взялся за дзету Люпуса?
  - В том-то и дело, что уже не дзета Люпуса его интересует, - переходит
почему-то на шепот Мартынов. - Теперь его занимает альфа Кобры.
  - Странно, - пожимает плечами Костров. - С чего бы это?
  - В какой-то мере привлекают его подходящий спектральный класс и другие
физические данные этой звезды. Но главное не в этом. Басов сообщил мне,
что на альфе Кобры сосредоточили внимание и американцы. Они "прослушали" в
радиусе пятидесяти световых лет почти все звезды, близкие по спектральному
классу к Солнцу, и остановились на альфе Кобры...
  - Так-так... - задумчиво произносит Костров. - Опять, значит, Басова
залихорадило? Американцев, стало быть, хочет опередить. Ну что ж, желаю
вам удачи!
  В тот же день, встретившись с Галиной, Алексей сообщает ей об уходе
Мартынова.
  - Не огорчайтесь, Алексей Дмитриевич, - ласково утешает его Галина и
осторожно берет под руку. - Жаль, конечно, что ушел Мартынов, но теперь мы
и без него обойдемся.
  - А другие? Могут ведь сбежать от нас и Рогов с Бойко...
  - Эти не сбегут.
  - По какой же такой причине?
  - Из-за меня.
  - Из-за вас?
  - Вы не очень наблюдательны, Алексей Дмитриевич, - смеется Галина.
  - Ах, вот оно что!
  - Но я тут ни при чем, - спешит объявить Галина. - Между нами, конечно,
ничего не было и быть не может. А их отношение ко мне не тяготит меня,
потому что они очень хорошие, я бы даже сказала, очень чистые молодые люди.
  - Вы так говорите об их молодости, будто сами намного старше, - невольно
улыбается Костров.
  - Ну, а сколько же мне по-вашему?
  - Двадцать три и уж никак не больше двадцати пяти, - не очень уверенно
произносит Костров, опасаясь, что, может быть, слишком завысил ее возраст.
  - Вот уж не думала, что выгляжу такой... - Галина не оканчивает, пожимает
плечами, торопливо уходит куда-то.
  А Костров снова принимается за расчеты. Нужно хотя бы приблизительно
подсчитать, сколько времени следует ждать подтверждения догадки Галины.
Если разумные существа, обитающие на одной из планет Фоциса, действительно
передают радиосигналы, рассчитанные на прием их нашей планетой или
кем-либо еще в космическом пространстве, то не только в самых этих
сигналах, но и в периодичности их должна быть какая-то система. В чем же
может она заключаться?
  Прежде всего, очевидно, в длительности передачи каждого сигнала. Сколько
времени ведут они передачу на волне двадцать один сантиметр?
Продолжительнее ли она, чем на волне двадцать сантиметров? Пожалуй,
длительностью они не должны отличаться друг от друга. Нужно, значит,
установить возможно точнее, сколько времени продолжается передача на
каждой из этих волн.
  У Кострова записано, когда они приняли первую передачу на волне двадцать
один сантиметр. Впервые она была зарегистрирована пятого апреля. Прием ее
прекратился из-за сильных помех двадцать девятого апреля. Все это время
совершенствовалась аппаратура. Когда наконец удалось сконструировать более
чувствительную антенну, заметно уменьшились и помехи. Однако вплоть до
первого июня принять ничего не удалось.
  С первого по тридцатое июня прием велся вполне удовлетворительно и все
время на волне двадцать один сантиметр. Волна переменилась только
тридцатого, и вот уже четвертый день прием ведется на двадцати
сантиметрах. Сколько продлится этот период, неизвестно, но от
продолжительности его зависит многое. Кострову кажется даже, что это
вообще решит всю проблему.
  Очень скоро, однако, приходится отказаться от такой утешительной мысли.
Разве есть какая-нибудь гарантия, что передаваемые цифры космического кода
состоят из точно чередующихся нолей и единиц? Могут ведь быть и такие, в
которых ноли и единицы не чередуются, а повторяются. Число двенадцать,
например, состоит в бинарной системе счисления из двух единиц и двух нолей
(1100). Зато, если передача на волне двадцать сантиметров продлится
половину того времени, какое велась на волне двадцать один сантиметр,
станет очевидным, что в первом случае переданы две единицы, а во втором -
только один ноль. Для того чтобы уточнить это, необходимо время.
  Время... Как часто проносится оно незаметно и как тянется всякий раз,
когда хочется его поторопить. Попробуй-ка дождись спокойно, когда пройдут,
наконец, эти десять дней, которые могут решить загадку космической
передачи...

  11

  Проходит еще одна неделя, а прием космического радиоизлучения на волне
двадцать сантиметров по-прежнему устойчив.
  - Сколько мы уже принимаем на этой волне? - спрашивает Костров Сергея
Рогова, будто сам этого не помнит; просто ему все кажется, что он сбился
со счета.
  - Одиннадцатые сутки, Алексей Дмитриевич, - угрюмо отвечает Рогов. Он
самый молодой из научных работников обсерватории, и ему особенно не
терпится получить хоть какой-нибудь результат. - Если на этой волне
передается столько же знаков, сколько и на предыдущей, то через четыре дня
все выяснится.
  - В том случае, конечно, если за этим последует пауза, по длительности
которой можно будет определить продолжительность передачи сигнала. Боюсь,
что это может оказаться не таким уж простым делом, - с невольным вздохом
произносит Галина, всматриваясь в змеящуюся линию на экране осциллографа.
  Костров задумчиво смотрит на русоволосого, голубоглазого Рогова. Нравится
ему этот юноша, простой, трудолюбивый, неутомимый. Сутками без отдыха
может он дежурить в аппаратной, наивно опасаясь, что стоит только ему хоть
на секунду отойти от осциллографа, как придет именно тот сигнал, с помощью
которого тотчас же будет разгадана тайна космической радиопередачи...
  Присутствие Галины нисколько не смущает его. Он не краснеет и не робеет
при ней, лишь как-то преображается весь. С его простого, открытого лица
почти не сходит счастливая улыбка, и кажется, что ему ничего больше не
нужно, только бы видеть Галину рядом с собой.
  - Ну, а что там у наших коллег? - спрашивает Галину Костров, имея в виду
группу Климова.
  - Срочно осваивают новую антенну. Возлагают на нее большие надежды. Басов
все торопит их, боится, что, пока они будут осваивать новую технику,
американцы смогут наладить двухстороннюю связь с альфой Кобры.
  - А у американцев как?
  - И их тоже лихорадит.
  - По поводу интервью Басова шумят еще?
  - Шумят, но сенсация эта заметно выдыхается.
  Вечером к Кострову заходит Басов. Все эти дни он вел себя так, будто между
ними ничего не произошло. Интересуется, как идут дела. Алексей без особого
энтузиазма рассказывает ему о том, что достигнуто и на что он надеется в
недалеком будущем. Чувствуется, однако, что Басова все это не очень
вдохновляет.
  - В общем, история, значит, довольно длинная. Не на один месяц, во всяком
случае, - не скрывая разочарования, заключает он. - А ведь о нас черт
знает что за границей пишут. Нужно, значит, поторапливаться. Все надежды
возлагаю теперь только на альфу Кобры. Думаю, что с помощью нового
телескопа нам удастся основательно "прослушать" ее. Так что уж ты не
обижайся, что я тебе не смогу большого внимания уделять У нас теперь как
на фронте: все внимание в направлении главного удара. А главный удар мы
нанесем по альфе Кобры. - И он торопливо уходит в сторону радиотелескопа
Климова.
  В последнее время все чаще навещает группу Кострова комендант Пархомчук.
  - Вы на меня не обижайтесь, что я не сдержал обещания, - смущенно говорит
он Кострову.
  - Какого обещания? - не понимает Костров.
  - А насчет терний и звезд.
  - Пэр аспэра ад астра, - смеясь, поясняет Галина. - Это он хотел такую
клумбу перед нашей антенной разб