жу.
   - Считают,  что в племени пронеслась эпидемия.  И  мать  твою  похоронили
ночью. Это заметили хрононаблюдатели в инфракрасных лучах.
   - А сестренка Лала живет сейчас в землянке Гуры.
   - Верно. Бездетная Гура приютила твою сестру.  Так что нет сейчас у  тебя
родной землянки. Ты такой же сирота,  как и я.  Ты знаешь,  что родители мои
погибли на далеком Плутоне во время опасного эксперимента.  Мы оба сироты...
Но мы не лишние здесь.  Слышишь?  Ты не лишний - ты мой  брат!    Разница  в
двадцать лет - сущий пустяк.  И больше не зови меня дядей.  Колдуном  можешь
звать.  Даже Урхом!  Но дядей ни в коем случае.  Обижусь.  Хочешь быть  моим
братом?  Сан улыбнулся: еще бы - иметь такого  брата!    Однако  разговор  о
сиротстве не прошел бесследно.  Ночью мальчик метался  во  сне,    плакал  и
стонал. Иван разбудил его и, гладя по голове, спрашивал:
   - Братишка, что с тобой? Приснилось что-то?
   - Мать вижу... На берегу реки, иногда в землянке... Она смотрит на меня и
все плачет. Мне страшно...
   Иван кое-как успокоил мальчика.  Сан заснул.  Но сон  был  беспокойным  -
видения древней родины звали к себе.
   А Иван так и не мог уснуть.  В голову навязчиво лезла фраза:  "Мы  больше
растения,  чем думаем".  Где он ее вычитал?  Кажется,  в "Дворянском гнезде"
Тургенева.  И сказал эти слова герой романа,   который  долгие  годы  жил  в
Париже, тоскуя по России.
   Растения... С этим словом у Яснова был связан один случай из детства. Как
потешались тогда над ним мальчишки, его одногодки! Что поделаешь - мальчишки
всегда мальчишки.  Они называли Ваню неженкой и даже девчонкой.  Это сейчас,
после долгих лет самовоспитания,    он  стал  "каменным  Иваном",    волевым
командиром легендарного "Призрака".
   А тогда?
   Не любил Иван  вспоминать  тот  эпизод.    Было  в  нем  что-то  стыдное,
сентиментальное.  Но сейчас он возник перед ним со всеми подробностями,  как
будто это было вчера.
   Одиннадцатилетний Ваня Яснов  приметил  за  городом  простенький  полевой
цветок. Он рос на пригорке и сиротливо качался на холодном ветру,  почему-то
вызывая у мальчика щемящую жалость.  Со всеми предосторожностями он  выкопал
растеньице и перенес его под окно своей комнаты.  Ухаживал за ним,   поливал
питательными растворами.  Но то ли почва оказалась неподходящей,  то ли Ваня
повредил корни - цветок медленно увядал и наконец засох совсем. Для мальчика
это было первое в жизни горе - погибло что-то живое, бесконечно ему дорогое.
Ваня чуть не заплакал, глядя на побуревшие лепестки и жалко поникшие стебли.
   "А мы что сделали с Саном? - спрашивал сейчас себя Яснов.  -  Вырвали  из
родной почвы! Но корни,  незримые душевные корни остались там.  А что,  если
мальчик зачахнет, как тот цветок?"
   От таких мыслей Ивану стало не по  себе.    Утром  он  отправился  не  на
космодром,  а в "Хронос",  к Жану Виардо.  Недолюбливал его Иван,  очень  не
хотелось ему встречаться с Виардо - человеком,  который отлично знал  о  той
глубоко запрятанной чувствительности,  ранимости,  которой Иван  стыдился  в
себе. Жан будто видел его насквозь... Но встретиться с ним надо - Виардо был
главным психологом "Хроноса".
   Иван застал его в одной из лабораторий. Виардо стоял перед стеной-экраном
и поочередно смотрел то  на  голографический  портрет  какого-то  сотрудника
"Хроноса", то на извивающиеся синусоиды и световые всплески.
   "Занимается вивисекцией душ", - с иронией отметил Иван.
   Психолог обернулся и вопросительно взглянул на гостя.
   - Мальчик тоскует... - начал Иван.
   - Знаю,  - остановил его Виардо и  жестом  пригласил  сесть.    -  Многим
казалось, что наш приемыш - натура простенькая,  первобытная и что он легко,
безболезненно войдет в нашу жизнь. Его, дескать, только накорми,  и он будет
доволен.
   - Я так не думал, - нахмурился Иван.
   - Думал, - возразил Виардо. - Многие так думали.  Между тем мальчик попал
к нам в любопытнейшем  возрасте,    когда  психика  еще  гибка,    подвижна,
пластична. Хуже было бы, если бы у нас оказался взрослый первобытный охотник
с окостеневшими рефлексами  и  представлениями,    с  застывшими  нейронными
связями. А Сан еще не успел огрубеть, затвердеть душой в своем суровом мире,
этом царстве необходимости.  И вот он попадает к нам -  в  царство  свободы.
Здесь-то и начинает формироваться интересный и  сложный  характер.    Многих
смущает, что Сан слабо усваивает абстрактные науки. Что поделаешь,  вырос он
в стихии  конкретного  мифологического  мышления.    В  этом  его  известный
недостаток, но в этом же его преимущество.  Величайшее!  Сан знает не меньше
наших детей. Только его знания другие. Он умеет пользоваться дротиком и идти
по следу зверя;  он понимает пение птиц и чувствует движение соков в стеблях
трав. Информацию о внешнем мире он воспринимал иначе,  чем наши дети.  Он ее
впитывал.  Сан с малых лет жил жизнью стихий,  вдыхал их запахи,  окунался в
травы и росы, в туманы и звездный блеск.
   - Изящно сказано!
   - Не ехидничай. Знаю,  что недолюбливаешь меня...  Но вернемся к Сану.  В
своем веке он прошел суровую, но неоценимую жизненную школу.  Пульсы и ритмы
природы он чувствует как свой собственный пульс.  И у нас он пройдет хорошую
школу. Думаю, что Сан найдет у нас свое место, совмещая в себе мудрость двух
эпох.
   - Мудрость двух эпох? - усмехнулся Иван. - Ну уж загнул!
   - Если и загнул,  то незначительно,  - стоял на своем Виардо.  - Рядом  с
тобой живет сын Октавиана - Антон. Наш сегодняшний мальчишка.  Никогда он не
знал лишений, страданий,  тоски по утраченной родине.  Это хорошо или плохо?
Коварнейший вопрос,  однозначного ответа никто не даст.   Антон,    конечно,
многого добьется,  ибо у него спокойный,  рассудительный,   целеустремленный
характер. Но если хочешь знать, тоскующий, мятущийся Сан мне симпатичнее.
   - Мне тоже.
   - Так чего же ты хочешь? - удивился Виардо.
   - Мальчик страдает.  Ведь вы,    психологи,    как-то  можете  приглушить
воспоминания, даже отсечь их.
   - Отсечь! - Виардо в негодовании всплеснул руками и вскочил на ноги. - Да
ты понимаешь,  что предлагаешь?    Хирургическое  вмешательство  в  психику!
Предлагаешь  лепить  психику  по  своему   произволу,        лишать    людей
индивидуальности, превращать их в роботов. Это же фашизм!
   "Ну,  разошелся", - с неудовольствием подумал Иван.  Но  психолог  быстро
взял себя в руки, сел и спокойным, даже учтивым тоном продолжал:
   - Да, технически нам многое доступно.  Но согласись,  что лечить человека
от тоски по родине так же нелепо,  как лечить,  например,    от  безответной
любви, от переживаний вообще.  За мальчиком мы,  конечно,  наблюдаем,  но не
будем грубо вмешиваться в естественное развитие души.   А  она  у  него  уже
необратимо переросла каменный век.  Правда,  иногда он кажется себе  слишком
"первобытным".  В такие минуты посматривает в зеркало  на  свои  зубы.    Ты
замечал?  Но это се временем пройдет,  ибо зубы у него нормальные.    Только
поострее, чем у нас... А вообще Сан склонен к сильным колебаниям настроений.
Амплитуда колебаний великовата,  но в общем в пределах нормы.    У  кого  не
бывает порой беспричинных переходов от печали к радости и наоборот?  У  кого
не бывает своих недостатков? Разве что у роботов!  Но даже роботы перенимают
мелкие 'человеческие слабости, чтобы больше походить на живых людей... Еще в
старину понимали: недостатки людей - продолжение их достоинств. Я, например,
вспыльчив,  легко взрываюсь.  Твой друг,  глава нашего института,   Октавиан
Красс иногда нерешителен в острых  ситуациях.    Но  хирургически  срезав  у
Октавиана нерешительность,  мы тем самым задели бы другие душевные струны  и
лишились  бы,    вероятно,    одареннейшего  ученого,    обладающего  редкой
способностью выбирать из веера  многочисленных  вариантов  одно-единственное
верное решение. Или возьмем тебя.
   Иван поморщился: начинается!
   - В космофлоте ты славишься холодным самообладанием, твердой волей.  Иной
раз становишься несколько неуживчивым,  как,  например,  сейчас,  обрастаешь
этакой колючей иронией,  - Виардо мягко улыбался.   -  Однако  члены  твоего
экипажа не только уважают,  но и любят тебя,  тянутся к тебе.  Почему?    Да
потому,  что за жесткой требовательностью,  за твоими колючими репликами они
чувствуют беспредельную доброту, даже нежность и ранимость.
   Иван снова поморщился.
   - Кстати, ты этих глубоко затаенных качеств почему-то стыдишься, считаешь
сентиментальностью. Но, как знаток старинной поэзии, ты должен помнить,  что
Маяковский не стыдился, когда сравнивал себя с нежным облаком. Его поэма так
и называется "Облако".
   - "Облако в штанах", - поправил Иван.
   - Верно! Вот ты и есть доброе облако в штанах, - улыбнулся психолог.  - И
в то же время ты кремень, гранит. Редкое сочетание!  Вот потому мы и выбрали
тебя для первого рейда в прошлое,  хотя кандидатов было хоть отбавляй.  И не
ошиблись!   В  древней  саванне  воля  твоя  справилась  с  чудовищной  силы
хроношоком.  А с первобытным  мальчиком  ты  быстро  и  естественно  наладил
контакт.  Сан сразу доверился тебе,    почувствовал  в  незнакомце  человека
бесконечно доброго...
   - Меня тревожит, чем все это кончится.
   - Положись на время.  Мальчик вживется в  нашу  эпоху.    Как  выражается
Октавиан, психологически состыкуется.
   ...Весной предположение это начало как будто сбываться.    Случайно  Иван
стал однажды свидетелем такой  сцены:  Сан  стоял  перед  зеркалом  и  вдруг
шаловливо показал своему отражению язык.   Наверняка  он  увидел  в  зеркале
вполне "гравитонного" мальчика с приятным лицом. Маятник настроений качнулся
у него, видимо, в лучшую сторону. Этому способствовало и весеннее солнце.  В
саду перед завтраком Сан подолгу глядел на встающее светило и улыбался.  Что
он видел там,  в дымном блеске утренней зари?  Ивана радовало,  что Сан спит
спокойно,  прилежно учится в "Хроносе",   снова  стал  проявлять  интерес  к
книгам. "Вживается", - решил Иван.
   Однако в середине июня случилось неожиданное - Сан исчез.

   ПОБЕГ

   В тот день, рано утром, Сану захотелось немного полетать на "лебеде".
   - Пусть прогуляется, - сказал Октавиан. - Часа через два я вернусь домой,
и мы вместе отправимся в "Хронос".
   Но через два часа дома мальчика  не  оказалось.    Понастоящему  Яснов  и
Октавиан встревожились уже после полудня,    когда  на  посадочной  площадке
увидели "личную" аэрояхту Сана. "Лебедь" вернулся без пассажира.  Несчастный
случай на такой машине был совершенно исключен. Неужели сбежал?
   Но куда?  Вместе с Лианой Павловной и школьниками - своими одногодками  -
Сан не раз путешествовал на  летающей  платформе  -  учебном  географическом
классе.  Он видел сверху земные ландшафты и приземлялся во  многих  странах.
Сильное впечатление произвела на него африканская саванна.
   Решили искать Сана именно там,  а также в  североамериканских  прериях  и
южноамериканских пампасах - в тех местах,  которые больше  всего  напоминали
мальчику его родные просторы.
   ...Сану и в самом деле почудилось,  что он неожиданно оказался "дома",  в
своем веке. Однако приземлился он сравнительно недалеко от города,  к северу
от Байкала,  там,  где река  Лена,    выйдя  из  горных  сумеречных  теснин,
медлительно текла по малолесным равнинам.
   "Лебедь" важно расхаживал на своих длинных лапах вдоль берега, а Сан,  не
выходя из кабины,  вертел головой и  не  мог  наглядеться.    Что-то  щемяще
знакомое виделось ему в плавных извивах реки,  в прибрежных кустах и  густой
осоке, в ласточках и чайках, носившихся над водой.  У Сана вдруг пересеклось
дыхание: это же Большая река!
   Мальчик выпрыгнул из кабины и помчался  по  поляне,    до  головокружения
напоминавшей его любимый древний луг.  Сан все узнавал!  Со всеми травами  и
кустами он встречался словно после долгой разлуки.    Он  почувствовал  себя
птицей, вырвавшейся на свободу.
   Берега реки,  заросшие бледным камышом,  были топкими.    Но  Сан  вскоре
обнаружил среди кустов уютный заливчик с сухой песчаной отмелью. Он присел и
быстро начертил на песке круг с расходящимися лучами.   "Огненный  Еж",    -
заулыбался Сан, следя, как искристые волны постепенно смывают рисунок. Долго
сидел он так, ни о чем не думая,  счастливо растворяясь в тихом плеске реки,
в ленивом колыхании света и тени.
   Но радость, переполнявшая Сана, перехлестывала через край.  Она требовала
движений.  Мальчик снова выбежал на поляну,  где  желтыми  огоньками  горели
купавки и лютики. Прыгал и, вскидывая руки, кричал:
   - У-о-ха! У-о-ха!
   Случайный взгляд его упал на огромную  белоснежную  птицу.    В  ожидании
пассажира "лебедь" все так же  важно,    величаво  вышагивал  вдоль  берега.
Наверно, пора возвращаться?
   Мальчик еще раз огляделся вокруг и замер: Гора Духов! Как он ее раньше не
заметил? С плавными склонами, покрытыми кустами и редколесьем, она,  как две
капли воды, походила на священную гору Ленивого Фао.
   - Фао! - засмеялся Сан. - Ленивый Фао!  Мальчик снова взглянул на большую
седую птицу, и у него возникла озорная мысль.
   - Лети! - махнул он рукой.
   "Лебедь" повернул голову и посмотрел на  мальчика,    как  бы  спрашивая:
"Куда? С кем?"
   - Лети обратно! Без меня!
   Птица легко оттолкнулась ногами,  взмахнула крыльями и с лебединым кличем
поднялась над лугом.  Летела сначала низко,  потом  круто  взмыла  вверх  и,
набрав скорость, исчезла в густой синеве.
   Минуту спустя Сан,  продираясь сквозь кустарник,  взбирался на гору.   На
вершине остановился: перед ним высились почти такие  же  каменные  изваяния,
как на Горе Духов. Сан вскинул руки и закричал:
   - Ленивый Фао! Где ты? Где твои духи?
   Грозных духов Фао не было. Вместо них Сан видел другие,  вышедшие из книг
и воплотившиеся в камне образы: затейливо изогнутый гранитный столб смахивал
на древнеримского легионера в шлеме и со щитом,  а тянувшиеся рядом каменные
палатки - на пиратскую шхуну. Сан тут же дал ей название - "Альбатрос".
   Цепляясь  за  каменные  карнизы  и  выемки,    Сан  взобрался  на  палубу
"Альбатроса" и увидел,  что шхуна давно брошена экипажем.  Поперек  "палубы"
лежал поваленный ветром  ствол  сосны  -  рухнувшая  бизань-мачта.    Кругом
валялись ржавые сучья-сабли и похожие  на  ножи  щепки  -  следы  абордажной
схватки.
   Сначала Сан бегал по палубе.  Потом сел на бизань-мачту  и  замер:  внизу
перед ним  колыхалось  бескрайнее  зеленое  море  -  море  свежих  ветров  и
приключений.
   Незаметно подкрался вечер. И уже другой вид предстал перед Саном: красное
солнце,  словно корабль,  вплывало в синие тучи и роняло вниз  свои  золотые
якоря.
   Сан глядел в тихий закат,  и неясная легкая грусть  томила  его.    Потом
понял,  в чем дело: светлых и добрых духов огня,  увы,  уже не было.  Вместо
пляски веселых духов он видел в  струистом  пламени  заката  иные  образы  -
скачущую боевую конницу с развернутыми красными знаменами,  голубые  лагуны,
алые паруса...
   В конце концов,  Сан примирился и с таким закатом - он стал нравиться ему
даже больше прежних вечерних зорь.
   Закат погас. Сан спустился вниз и под каменной шхуной разжег костер.   Он
глядел в извивающиеся космы пламени и видел родной огонь - живой и  вольный,
не закованный в каменные своды камина.
   Мальчик нашел прямую палку,  конец ее обжег в пламени и заточил на камне.
Получилось что-то похожее на дротик.  Сан лег на траву лицом к огню.  Сжимая
дротик в правой руке,  левую он подсунул под голову,    и  сон,    легкий  и
приятный, охватил его. Уснул так крепко, как не спал уже давно.
   Проснулся от утренних лучей, коснувшихся закрытых век. Вскочил и,  сжимая
палку-дротик,  испуганно оглянулся.  Вспомнив,  что находится не  в  древнем
своем, полном опасностей мире, успокоился. Здесь и хищников, наверное,  нет,
а людей бояться и подавно нечего.
   Подул слабый ветер.  Вставало теплое дымное солнце,  и Сан загляделся  на
него.  В короне желтых лучей утреннее светило показалось ему живым существом
- мыслящим и добрым,  похожим на лик златокудрого античного бога.   Как  его
звали? Аполлон или Феб?
   Сану  так  и  не  удалось    вспомнить    имя    лучезарного    обитателя
древнегреческого Олимпа.  Исподволь,  незаметно закрадывалась тревога.  Если
вчера безлюдье радовало,  то сейчас оно стало тяготить.  Хотелось  встретить
кого-нибудь и узнать, как вернуться домой. Вольная жизнь, понял Сан,  хороша
до поры до времени.  Вспомнились уют каминного огня,    книги,    смешной  и
услужливый Афанасий. И, конечно же, брат. Добрый и веселый старший брат.
   А тут еще голод стал допекать. Сан спустился с горы.  Небольшая,  залитая
солнцем поляна у подножия так и светилась красными брызгами земляники.    Но
ягоды только распалили голод. После них есть захотелось просто нестерпимо.
   Поляну обступал с трех сторон густой лес.  Сан,  держа  наготове  дротик,
углубился в чащу.  И заговорили,  зазвенели в крови древние инстинкты.    Он
почувствовал себя охотником.  Шел пригнувшись,  ступая мягко и бесшумно.  На
первой же обрызганной солнцем лесной прогалине увидел лося.  Тот стоял боком
к нему и задумчиво жевал ветви.
   Сан изготовился для броска,  но тут же сообразил,  что  таким  "дротиком"
горло не проткнуть. Да и сил у него явно не хватит повалить крупного зверя,
   Лось повернул голову и посмотрел на Сана.   Мальчик  уставился  на  него,
ничего не понимая: зверь не убежал!  Не испугался  человека!    Более  того,
лесной великан словно  понял,    что  охотник  перед  ним  никудышный.    Он
приблизился к Сану,  с минуту  постоял  на  своих  мосластых  ногах-ходулях.
Затем,  мотнув головой,  презрительно фыркнул и неторопливо ушел  в  глубину
чащи.
   Мальчик с досады швырнул палку в кусты и вернулся на поляну.    Встал  на
колено,  чтобы набрать ягод,  и тут увидел выскочившего из леса зайца.   Вот
такой зверь как раз по его силам. Сан хотел кинуться за ним, но спохватился:
не догнать!
   - Зайчик! - окликнул он.
   Заяц замер, поводя длинными ушами.
   - Сюда, зайчик!  - манил рукой Сан,  хотя и понимал,  конечно,  нелепость
своих слов. - Иди ко мне!
   И тут Сан вытаращил глаза: заяц запрыгал в его сторону. Еще один прыжок -
и пушистый комочек в руках у пораженного мальчика.    "Сумасшедший  какой-то
заяц", - мелькнула мысль. Сан нащупал теплую шейку - и придушил...
   На гору он вбежал в один миг.  Костер еще не погас,  на  оранжевых  углях
скакали голубые огоньки.  Сан навалил сухих веток,  и заплясало,    загудело
пламя.
   Мальчик отстегнул от пояса металлическую пряжку и заточил  ее  на  камне.
Забыл он,  что эта пряжка особенная,  с ее помощью можно связаться  с  любой
точкой земного шара. Сан воспользовался пряжкой как ножом, освежевал тушку и
зажарил на костре.
   Через час он спускался с горы сытый и повеселевший.
   - Сумасшедший заяц, - не переставал удивляться мальчик.
   Вспомнился такой же удивительный лось, странные непуганые птицы, и в душу
начало заползать глухое беспокойство.  Решив проверить смутную догадку,   от
которой вдруг заныло в груди,  он стал подкрадываться к сосне: на ее  нижней
ветке вертелась белка.  Увидев его,   рыжая  непоседа  взмахнула  хвостом  и
затихла. Сан подошел и погладил хвост - пушистый и яркий,  как огонь.  В тот
же миг словно от ожога отдернул руку и с криком бросился в сторону.
   Он все понял!  Звери и птицы потому так доверчивы,  что привыкли видеть в
человеке своего друга и защитника.
   "Что я наделал, - в ужасе заметался Сан.    -  Зайчика  съел...    Своего
младшего друга. Дикарь я. Дикарь!"
   Чувствуя себя чуть ли не людоедом, Сан упал на траву и завыл.

   САНЯ

   Ночь Сан провел на горе около костра.  Спал плохо.  Снились страшные сны:
десятки, сотни зайцев доверчиво скакали перед Саном, а он хватал их и глотал
живьем.
   Мальчик вскрикивал,  просыпался.  Сунув в костер веток,   снова  засыпал.
Проснулся с восходом солнца. Однако и оно Сана сейчас не радовало