которая должна вытеснить эволюцию биологическую. -
Актиний говорил с напыщенной назидательностью,  но мне отчетливо слышалась в
его голосе издевка над всеми этими,    видимо,    крепко  опостылевшими  ему
высокопарными словесами. - Только те, - взглянув на меня, он ткнул пальцем в
потолок,  - только пришельцы  живут  в  дружбе  с  устаревшей  и  враждебной
биосферой,  развивают искусство.  Да,  когда знакомишься с идеями,   которые
генерирует наш великий Генератор,  чувствуешь,  что имеешь дело не с текущим
человеческим умом, а с умом вековечным и абсолютным...
   Элгар,  раскрыв рот,  с изумлением слушал.  Чувствуя,    что  переборщил,
Актиний хмуро взглянул на поэта и сказал:
   - Надеюсь, будешь молчать. Все равно никто тебе не поверит.
   Затем нажал на столе кнопку. На вызов явились Саэций и второй охранник.
   - Отправьте  этого  болвана  в  подземелье.     Он    не    способен    к
интеллектуальному труду. Пусть займется физическим.
   Когда дверь закрылась, Актиний ободряюще улыбнулся мне.
   - Ну как твои душевные бури и нравственные катаклизмы? Улеглись?
   - Я не совсем разбираюсь...
   - Вижу это,  странный пришелец,  - добродушно сказал Актиний и сунул  мне
мою карточку.  - Возьми.  Будешь работать у меня - разберешься.  Но вот  как
объяснить остальным, кто ты? И почему карточка очутилась у тебя? Мда-а,  это
будет нелегко. Задача...
   Актиний долго морщил лоб и вдруг вскочил с просиявшим лицом.
   - Есть! Осенило! Ты же провокатор!
   - Провокатор?!
   На мое изумленное восклицание Актиний не обратил ни  малейшего  внимания.
Он бегал по кабинету, потирал руки и хохотал, довольный своей выдумкой.
   - Да! Да! - весело кричал он. - Я раскусил тебя. Ты гнусный провокатор!
   Актиний сел за стол и, разом став серьезным, нажал кнопку.
   - Позови всех сюда, - сказал он вошедшему Саэцию.
   Собралось человек двадцать. К моему неудовольствию, рядом стоявшее кресло
заскрипело под тяжестью грузного тела. Хабор!
   - Небольшое совещание,  - объявил Актиний и эффектным  жестом  представил
меня присутствующим. - Это Гриони. Наш сотрудник - хранитель.  Вы его еще не
знаете.  Саэций и Миор схватили его как  человека  с  опасным  для  Гармонии
первобытным складом мышления  -  так  называемым  художественным  мышлением.
Схватили!  Одно это  говорит  о  том,    что  Гриони  -  работник  отличный,
незаменимый. Просто находка для нас. Вы поняли?
   В ответ - молчание.  Саэций пожал плечами,  а Хабор хмыкнул  и  удивленно
взглянул на меня.
   - Значит,  не поняли.  Посмотрите на него еще раз.  - Снова  жест  в  мою
сторону. - Как будто ничего особенного. Но присмотритесь внимательней,  и вы
обнаружите,  вернее,  просто почувствуете нечто необычное,  нечто от забытых
первобытных времен,  когда люди,  не  зная  красоты  и  величия  техносферы,
валялись на травке где-нибудь под деревом.    Да  к  такому  человеку  сразу
потянутся, как железные опилки к магниту,  люди с атавистическим мышлением -
художники. И вот Гриони, вылавливая таких людей на транспортных эстакадах, в
увеселительных заведениях, будет с ними сначала приветлив, а потом...
   - Провокатор!  - воскликнул Хабор и загоготал.  Потом уставился на  меня,
раздвинув в ухмылке рыхлые губы.  Можно было подумать,  что Хабор  улыбается
приветливо,  если бы не его глаза - холодные,  прицеливающиеся,  никогда  не
смеющиеся глаза.
   - Наконец-то поняли.  А теперь идите и впредь не задерживайте  его.    Не
мешайте работать.
   Когда все вышли, Актиний подошел ко мне.
   - Ну что ты морщишься? Не нравится работа провокатора? Да ничего делать и
не надо.  Первобытных осталось совсем мало.  Хорошо,  если  за  год  к  тебе
прилипнет с десяток.  Можешь их отпускать,  хотя это не в моих правилах.  Их
надо вылавливать.
   - А зачем? Зачем вылавливать?
   - Мне кажется,   ты  начинаешь  понимать  сам.    Художники  представляют
опасность для незыблемых устоев Гармонии.
   - Почему именно художники?
   - Ну вообще все гуманитарии с творческим духом.  Они сами и их творения -
почва,  на которой произрастает всяческое инакомыслие:  тяга  к  прошлому  и
стремление сохранить индивидуальность... А есть еще молчуны...
   - Молчуны? - удивился я.
   - Так их называют.  Недавно состоялось  два  шествия  молчунов  в  разных
концах города.  Целые толпы шли мимо статуи Генератора и - страшно подумать!
- молчали.
   - Ну и что?
   - Как что?  Это же бунт!  Находиться рядом со  статуей  и  молчать,    не
восклицать: "Ха-хай!" - это все равно, что кричать: "Долой Генератора!".
   Актиний  не  стал  больше  ничего  рассказывать  о  загадочных  молчунах,
сославшись на то,  что они "проходили не по его ведомству".   Однако  я  уже
понимал: молчуны куда опасней для Гармонии, чем гуманитарии. Значит,  где-то
там, в глубине, зреет недовольство...
   - Да, кстати, где ты живешь? - прервал Актиний мои размышления.
   Я рассказал,  как одну ночь провел в подземных коридорах,  а вторую - под
звездами на погасшей дуге. Актиний рассмеялся.
   - Ну и занятный тип. Откуда только... Ладно, ладно, - махнул он рукой.  -
Главное - ты факт,  реальный и симпатичный факт.  Странный новичок  в  нашем
мире. Держись за меня, иначе пропадешь! Сейчас устрою тебя в хорошем доме.
   Десять минут езды в лабиринте передвижных дуг,  бесшумный взлет лифта - и
мы на самом верху стопятидесятиэтажного дома.   На  площадке  -  две  двери.
Актиний подошел к одной из них и нажал Голубую  клавишу.    Загудел  зуммер.
Дверь открылась,  и на площадку вышла пожилая женщина с  добрым  морщинистым
лицом. Сложив руки на груди, она воскликнула:
   - О небеса! Актиний! Как давно не видела вас!
   - Рядом квартира еще свободна?  Тогда вот вам,  Хэлли,  новый сосед,  наш
сотрудник - хранитель Гриони.
   Глубокие морщинки около глаз Хэлли собрались в приветливой улыбке.
   Квартира мне понравилась.  Главное удобство - солнце,  большая редкость в
этом городе.  На верхних этажах,  не  затененных  домами  и  сетью  эстакад,
свободно лились в окна его теплые лучи.
   - Вижу,  на языке у тебя так и вертятся вопросы,  - сказал  Актиний.    -
Сядем, я расскажу кое-что о нашем мире, в котором ты действительно выглядишь
полным несмышленышем.
   Он помолчал и начал с иронической торжественностью:
   - Пятьдесят лет назад благодетель мира,  Конструктор Гармонии и Генератор
Вечных Изречений, оправданно жестокими средствами установил строй, названный
впоследствии Электронной  Гармонией.    Условия  для  Гармонии  подготовлены
научно-техническим  прогрессом.    Материальное  производство   осуществляет
техносфера. Люди наслаждаются жизнью. Правда,  невозможность обеспечить всех
высшими благами цивилизации и умственная неравноценность привели к тому, что
общество делится на две группы. Меньшинство, пять-шесть процентов населения,
- это интеллектуалы. Остальные - потребители...
   - Интеллектуалы и потребители!  - невольно воскликнул я.  -  Оригинальное
деление.
   - Ну, это не совсем официальное деление, - усмехнулся Актиний, - И далеко
не четкое.  Потребители не обижаются,  если их так называют.  Напротив,  они
довольны. Это лаборанты, низшие научные сотрудники, программисты,  наладчики
электронной аппаратуры. Недлинный рабочий день, дешевая синтетическая жвачка
и одежда, веселящие напитки, секс,  балаганные зрелища...  Чего еще надо?  И
мы,  хранители,    должны  поддерживать  нравственное  здоровье  и  душевную
гармонию,    оберегать  людей  от  растлевающего  воздействия   первобытного
искусства и всякой там философии.  Лозунг дня: "Поменьше  размышлений!"  Ибо
душевная гармония - основа гармонии общественной...    Интеллектуалы  -  это
ученые, высшие инженерно-технические работники, администраторы. Высший орган
планеты - девятка Великих Техников. Почему Техники?  Да потому,  что главное
продумано и сделано Генератором. Остальное, как говорится, дело техники. Вот
это технические руководство,  простое поддержание гармонии,  и  осуществляют
Великие Техники. Кстати,  твоя соседка - бывшая любовница одного из Великих.
Она давно брошена им. Но у нее есть дочь, которая живет то у отца - Техника,
то здесь.
   - Техники, ученые, администраторы...  - проговорил я - Что же получается?
Технократия?
   - Точнее, урбанократия. Власть города. Да, да, ты не ослышался... Сильные
мира сего вверили электронному мозгу  города  охрану  и  приумножение  своих
богатств и привилегий, запрограммировали незыблемость Гармонии,  которую они
хотят увековечить. Решили,  что нет ничего верней и надежней автоматического
управляющего, не знающего ни сомнений,  ни сантиментов.  Но управляющий день
ото дня все больше становится владыкой,   превращая  интеллектуалов  в  свои
биопридатки... Хотел бы я знать, чем все это кончится.
   - А как душевное здоровье интеллектуалов? - спросил я.
   - О!  - с ироническим воодушевлением воскликнул Актиний.  - Здесь  полный
порядок. Даже лучше,  чем у потребителей.  Вопервых,  интеллектуалам некогда
развлекаться  эстетическими  побрякушками.    Во-вторых,    их  спасает   от
художественной заразы чрезвычайно  узкая  специализация  и  профессиональный
кретинизм.    Но  если  среди  них  заведется  ученый   с    художественными
наклонностями и первобытной тягой к иным формам жизни,  то это  будет  самый
опасный человек  для  Гармонии.    Почти  пришелец...    Поэтому  мы  должны
изолировать художников.  Первобытная природа и художественные произведения -
зрелищные поделки, конечно, не в счет - действуют разрушающе, дисгармонично.
На почве природы и искусства произрастает страшный  для  Гармонии  сорняк  -
индивидуальность человека. Появляются нездоровые самобытные личности...
   - Нездоровые самобытные личности?  Сорняк?  Слушай,  Актиний,    тебе  бы
памфлеты писать!..
   - Памфлеты?  И угодить в лапы Хабора?  Ну нет.  Да и толку что?  Никто не
поймет,   кроме  художников...    Нашему  машинному  миру  нужны  стандарты.
Стандартными людьми легче управлять.  Только из них  можно  построить  четко
запрограммированный общественный организм.  А своеобразие людей  приводит  к
разброду, анархии и - страшно подумать! - к инакомыслию.
   - Теперь мне понятен смысл афоризма: "Болезней тысячи, а здоровье одно".
   - Это гениальное изречение Генератора! - с шутовским пафосом провозгласил
Актиний. - Ведь индивидуальных черт человека действительно тысячи,  и каждая
болезненно отзывается на здоровом стандарте.
   - Слушай,  Актиний!  - воскликнул я.  - Но ведь по  этой  логике  ты  сам
больной человек.
   - А ты?! - весело откликнулся Актиний.
   - Но как же ты можешь возглавлять Институт общественного здоровья?  Ты же
сам не веришь, что приносишь этим пользу!
   - Верю!  - живо возразил Актиний.  - Именно верю.  Я  стараюсь  сохранить
художников,  рассовать по подземельям  и  больницам.    Правда,    некоторых
приходится отдавать на расправу Хабору. Тут я связан по рукам и ногам...  Но
большинство удается спасти,   изображая  их  просто  дурачками,    людьми  с
недоразвитым мышлением...
   - И все же ты убежден, что их надо изолировать. Почему?
   - Мое правило такое: чем хуже, тем лучше.
   - Не совсем понимаю...
   - Сейчас поймешь.  Художники и прочие гуманитарии со  своим  неистребимым
творческим зудом  поддерживают  в  обществе  какой-то  минимальный  духовный
уровень.  А теперь представь,    что  они  исчезли  с  поверхности  планеты.
Образуется вакуум, бездуховный космический холод. Вот тогда люди вздрогнут и
очнутся...
   - А если не очнутся?
   - Нет, не говори так. - В глазах Актиния мелькнул испуг. - Этого не может
быть.
   На прощание Актиний просил раз в день появляться в институте.
   - Для формальности,  - добавил он.  - Да и мне скучно будет без тебя.  Я,
может быть, впервые живого человека встретил.
   В бездуховной темнице Электронной  Гармонии,    в  этом  механизированном
стандартном мире Актиний и для меня был единственным живым человеком...
   Когда он ушел, я стал осматривать комнату.  Одна стена - стереоэкран,  на
котором,  если нажать кнопку,  замелькают кадры нового секс-детектива.   Эта
"духовная" продукция изготовлялась поточным методом, вероятно, не людьми,  а
самим,  городом-автоматом.  На другой стене - ниша для  книголент.    Однако
никаких книг не было, кроме сочинений Генератора. Я взял первое попавшееся и
нажал  кнопку.    Вспыхнуло  и  заискрилось  название:  "Вечные  изречения".
Книголента открывалась уже известным мне "откровением" Генератора: "Болезней
тысячи, а здоровье одно". "Человек - клубок диких змей", - гласило следующее
изречение.    Под  дикими  змеями,    которых  надо  беспощадно    вырывать,
подразумевались,  видимо,   индивидуальные  качества.    А  дальше  шли  уже
совершенно непонятные мне афоризмы...  Я отложил в сторону сборник изречений
и взялся за другие  книголенты - философские  труды  Конструктора  Гармонии.
Однако сразу же запутался в лабиринтном, мифологическом мышлении Генератора.
   Я махнул рукой и повалился на диван.
   ... Леса на западе оранжево плавятся и горят, как на гигантском костре. В
хижине быстро темнеет.  Успеваю растворить в воде  сажу  -  это  чернила  на
завтра.  Я должен записать все,  что со мной произошло.  Со мной и со  всеми
нами.  Обязан,  даже если мои записи некому будет читать...  Вот уже  гаснет
закат.  На небе выступают все новые и новые звезды,  словно кто-то невидимый
раздувает тлеющие угли.  И снова вспоминается наш полет.  Сижу в хижине,   а
мысли мои уже гуляют там - среди звезд, в великой тишине мироздания...

   ЧЕРНАЯ АННИГИЛЯЦИЯ

   В великой тишине мироздания... Нет, не такая уж это мирная тишина. Полная
грозных неожиданностей и опасностей,   она  не  располагает  к  спокойным  и
торжественным мыслям о величии звездных сфер.
   Раздумывая, с чего начать повествование,  я встряхнул перо.  Упала капля.
На бумаге вспыхнула жирная и черная,  как тушь,  клякса.  Своей чернотой она
мигом напомнила страшный беззвучный взрыв в пространстве и  испуганный  крик
Малыша:
   - Черная аннигиляция!
   С этого взрыва и начались все злоключения.
   Наш звездолет "Орел" стартовал с  Камчатского  космодрома  20  июля  2080
года.  Мы  должны  были  исследовать  планетную  систему  звезды  Альтаир  в
созвездии Орла и отработать в полете новый гравитонный двигатель.
   От Земли до Альтаира - шестнадцать световых лет.   Двадцать  лет  корабль
летел с околосветовой скоростью,  управляемый ЭУ - электронным  универсалом.
Мы же почти все время спали, охлажденные в гипотермическом отсеке.
   После окончательного пробуждения жизнь на корабле вошла в обычную  колею.
Утром по привычке мы собрались  в  звездной  каюте  -  просторной  пилотской
кабине с пультом управления и огромной прозрачной полусферой. Не было только
планетолога Ивана Бурсова.
   - Досматривает утренние сны,  -  шутливо  пояснил  бортинженер  Ревелино,
которого за юный возраст и малый рост члены экипажа называли Малышом. А Иван
иногда - Чернышом: цвет лица у  Ревелино  был  темно-оливковым,    а  волосы
черными, как антрацит.
   Наконец в дверях звездной каюты возникла крупная фигура планетолога.
   - Вы уже проснулись? Феноменально! - воскликнул он, благодушно поглаживая
темно-русую бороду. - А то, может, еще поспали бы, а? Нет,  что ни говорите,
полет наш протекает пообывательски благополучно.
   На жестких губах капитана Федора  Стриганова  выдавилась  скупая  улыбка.
Улыбнулся даже всегда спокойный биолог Зиновский,  смуглый,  как и Ревелино,
но с совершенно седыми волосами.
   Бурсов,  как всегда,  высматривал,  кто меньше занят,  с кем  бы  он  мог
поговорить на философские темы. Это была его слабость.  Некоторое время Иван
кружил надо мной, как коршун над цыпленком. Но я отмахнулся от него: занят.
   Сейчас свободен  был  только  инженер  Николай  Кочетов.    Влюбленный  в
гравитонную технику и равнодушный  к  философии,    он  наименее  интересный
собеседник для Ивана.  Но все же  Бурсов  сел  рядом  с  инженером  и  начал
расхваливать гравитонный двигатель.  - Ты подожди,  Иван,  восторгаться,   -
возразил Кочетов.  - Мне тоже наш "мотор" нравится.  Но не забывай,  что  мы
первые его по-настоящему отрабатываем.  Все испытания в  ближнем  космосе  -
полдела...  На многие вопросы еще предстоит дать ответ.   Вот  сегодня  надо
будет удалить выгоревшее топливо, а это не так-то просто сделать...
   Занятый прокладкой трассы,  я краем уха прислушивался к словам инженера и
старался подавить безотчетную тревогу. Как-то у него сегодня получится?..
   А через несколько часов Кочетов менял  рабочее  вещество.    "Выгоревший"
свинцовый шар - источник гравитационного излучения,   создающего  реактивную
тягу,  - он удалил из двигателя и опутал  его  невидимой  силовой  паутиной,
тянувшейся за служебной ракетой подобно тралу.
   За эволюциями ракеты мы наблюдали на экране кругового обзора.   Вот  она,
совсем крохотная по сравнению с громадой звездолета,  похожая на серебристую
иголку,  отделилась от борта и стремительно помчалась вперед.  Удалившись на
триста километров,  ракета должна была повернуть налево,    описать  длинную
полуокружность и вернуться к кораблю сзади.  Но случилось,   непредвиденное.
При повороте силовые путы разорвались и оголенный свинцовый шар  (лишившийся
гравитонов,  он стал почти невесом) начал сближаться  с  ракетой.    Видимо,
Кочетов растерялся. Мы видели, как ракета судорожно отскочила в сторону.  Но
шар не только не отставал, а буквально погнался за ракетой и вскоре прилип к
ее корпусу. А затем...
   - Черная аннигиляция!.. - крикнул Ревелино.
   Да,  это была аннигиляция.  Но не та,  которая происходит при уничтожении
вещества и антивещества и сопровождается ослепительной вспышкой,  выделением
огромной энергии.  Здесь все было совсем не так.   Заряженный  отрицательной
гравитационной энергией свинец и обычное  вещество  ракеты,    соединившись,
мгновенно,  взрывоподобно исчезли,  аннигилировали,  обратившись...  Во что?
Этого никто из нас не знал. Во всяком случае, не в энергию...
   Сквозь купол  каюты  мы  увидели  на  привычном  звездном  небе  внезапно
возникшую зияющую бездну.  Будто разорвалось само  пространство.    Угольный
провал в Ничто...
   И сразу мир исчез, Вселенная рухнула. Ни звезд,  ни туманностей - ничего.
Густая непроницаемая тьма.  Нам показалось,    что  со  временем  происходят
странные  вещи:  то  оно  мчалось  вперед  с  немыслимой  скоростью,      то
останавливалось совсем. Словно здесь вообще не было времени.
   Сознание у всех померкло... Мы точно погрузились в небытие и в тот же миг
вынырнули.
   - Что это было? - воскликнул вскочивший на ноги Бурсов. - Где мы?
   Кто ему мог ответить? Еще ни один астронавт не попадал в такие переплеты.
   - Похоже, что мышеловка захлопнулась, - проговорил биолог Зиновский.
   Если бы мы знали тогда, как недалек он был от истины...
   На корабле воцарилась гнетущая тишина.  Трудно было свыкнуться с  мыслью,
что Кочетова больше нет. Кажется, только что вышел из звездной каюты - и вот
никогда уже не войдет...  Капитан целыми днями пропадал в рубке электронного
универсала.  Я сидел за пультом,  а сзади полулежал в кресле Иван  Бурсов  и
читал свою неизменную "Историю философии". У него,  планетолога,  вся работа
была еще впереди.  В свободное от дежурства время я уединялся в своей каюте.
Чтобы как-то заполнить пустоту,  начал писать картину - незатейливый  земной
пейзаж: осенние дали,  и на переднем плане береза,  словно охваченная желтым
пламенем.
   Постепенно мы снова стали все чаще собираться вместе в звездной каюте.
   - Что-то не нравится мне мир после аннигиляции... - бормотал Иван,  почти
не отрывавшийся теперь от гамма-телескопа.
   То и дело он бегал в рубку ЭУ, производил какие-то расчеты. Однако на все
наши просьбы объяснить,  в чем дело,  отвечал одно и то же:  "Пока  еще  нет
полной ясности".
   К своему гамма-телескопу - самому дальнозоркому и самому хрупкому из всех
корабельных средств наблюдения -  Бурсов  с  самого  начала  строго