Роберт СИЛВЕРБЕРГ

                          ХОЗЯИН ЖИЗНИ И СМЕРТИ




                                    1

     Кабинеты Бюро Выравнивания  Населенности,  в  просторечии  именуемого
ВЫНАСом,   размещались   с   двадцатого   по   двадцать    девятый    этаж
Каллин-Билдинга, стоэтажного, чудовищно уродливого здания, построенного  в
неовикторианском стиле - основном в архитектуре двадцать второго столетия.
Администратор Рой Уолтон даже просил извинения у самого себя, когда  утром
переступал порог этого безобразного сооружения.
     С  той  поры,  как  Уолтон  занял  новую   должность,   ему   удалось
переоборудовать только  собственный  кабинет,  расположенный  на  двадцать
восьмом этаже, непосредственно под кабинетом директора Фиц-Моэма.  Кабинет
администратора  был  единственным,  маленьким  оазисом   среди   безвкусно
оформленных  интерьеров,  оскорбляющих  эстетические  чувства  нормального
человека. Ничего не поделаешь, ВЫНАС был очень  непопулярным  учреждением,
хотя и крайне необходимым,  и  ему,  как  и  городскому  палачу  несколько
столетий назад, власти отвели не очень привлекательное место.
     Уолтон снял со стен гофрированные панели из  хромированного  металла,
переливающегося  всеми  цветами  радуги,  в  окна  вставил  поляризованные
стекла,  позволяющие  регулировать  освещение   внутри   комнаты,   сменил
массивные потолочные светильники на малозаметные  люминесцентные.  Однако,
несмотря на подобные преобразования, на всем оставался отпечаток  прошлого
столетия.
     Но ведь иначе и быть не могло - к такому выводу в конце концов пришел
Уолтон. Именно идиотизм прошлого столетия породил  такое  учреждение,  как
ВЫНАС.
     Его  письменный  стол  был  уже  завален  отчетами,  но   пневмопочта
ежеминутно приносила все  новые  и  новые  документы.  "Быть  заместителем
директора по  административной  работе  -  весьма  неблагодарное  дело,  -
подумал он. - Ответственность такая же, как и у директора Фиц-Моэма, а вот
оклад вполовину меньше".
     Уолтон взял один из  отчетов,  венчавший  на  уровне  глаз  кипу  ему
подобных, тщательно разгладил сгибы на бумаге и принялся читать.
     Это  была  депеша,  отправленная   Хорроксом,   в   настоящее   время
исполняющим обязанности представителя ВЫНАСа в Патагонии, и датированная 4
июня 2232 года, то есть шестью  днями  ранее.  В  ней  в  характерной  для
Хоррокса манере после многословного и бессвязного вступления говорилось, в
сущности,  вот  о  чем:  плотность  населения  в  Патагонии  намного  ниже
оптимальной и составляет всего 17,2 человека  на  квадратную  милю;  таким
образом, эта территория в  первую  очередь  может  быть  использована  для
выравнивания плотности населения на планете.
     Уолтон в данном случае был вполне солидарен с Хорроксом. Нагнувшись к
микрофону диктопринтера, он произнес, четко выговаривая слова:  "Докладная
записка  заместителя  директора  по  вопросу   выравнивания...   -   здесь
администратор остановился,  вспоминал  территорию,  доставляющую  особенно
много забот,  -  центральной  части  Бельгии.  Не  угодно  ли  заведующему
секцией, в чьем ведении находится данная территория,  рассмотреть  вопросы
перемещения излишней части ее населения на  рекультивированные  участки  в
Патагонии и промышленного развития вышеназванного региона  для  облегчения
адаптации переселяемых?"
     Уолтон закрыл глаза, надавил на веки большими пальцами,  да  с  такой
силой, что перед глазами заплясали  целые  снопы  ярких  искр,  -  младший
администратор  пытался  отогнать  от   себя   все   неприятные   мысли   о
многочисленных  проблемах,  которые  неизбежно  возникнут  при  переброске
нескольких сотен тысяч бельгийцев в Патагонию. Он заставил  себя,  как  за
спасительную соломинку, держаться за одну из часто повторяемых  директором
Фиц-Моэмом формул: "Если хочешь остаться в  здравом  уме,  думай  об  этих
людях не как о человеческих существах, а как о пешках в шахматной партии".
     Уолтон тяжело вздохнул. Это была  самая  трудная  из  всех  шахматных
задач в истории человечества, и все решения ее -  исходя  из  тех  данных,
которыми люди располагали сейчас,  -  через  столетие,  или  даже  раньше,
непременно приведут к мату. Однако в течение этого времени еще можно будет
поддерживать  программу   выравнивания   плотности   населения   и   самим
довольствоваться ролью сплавщиков, перебрасывающих бревна посреди  бурного
потока, пока не пришла настоящая беда.
     Теперь необходимо было заняться другим весьма важным делом. Он  снова
наклонился  к  микрофону  диктопринтера:  "Докладная  записка  заместителя
директора по  вопросу  обработки  информации,  получаемой  от  агентов  на
местах. Необходимо образовать группу из трех умных девушек, которые  могли
бы составлять резюме докладов и отчетов, отсекая все несущественное или не
имеющее непосредственного отношения к рассматриваемым вопросам".
     Это  было  конструктивное  решение,  которое  следовало  бы   принять
давным-давно. Теперь, когда высота пачки документов, лежащих на его столе,
едва не достигала метра, такое  решение  явилось  уже  просто  вынужденной
мерой. Одной из главных бед ВЫНАСа была его "незрелость": Бюро учредили  в
такой спешке, что  большая  часть  регламента,  которым  оно  должно  было
руководствоваться  в  своей  деятельности,   еще   находилась   в   стадии
согласования.
     Уолтон вытащил из  груды  бумаг  еще  один  отчет.  На  сей  раз  это
оказалась статистическая ведомость Центра Эвтаназии [euthanasia (греч.)  -
легкая смерть; умерщвление в случае неизлечимой болезни],  находящегося  в
Цюрихе, поэтому он только бегло взглянул на приведенные  в  ней  цифры.  В
состояние Счастливого Сна за прошлую неделю были препровождены одиннадцать
не соответствующих установленным нормам детей и  двадцать  три  такого  же
рода взрослых.
     Предание людей  Счастливому  Сну  -  Это  было  самая  мрачная  часть
программы выравнивания населенности. Уолтон  поставил  на  ведомости  свои
инициалы, удостоверяющие, что он ознакомился с приведенными в ней данными,
наложил  резолюцию  "Отправить  в  архив"  и  сбросил  в  приемный   лоток
пневмопочты.
     Послышался мелодичный сигнал вызова по интеркому.
     - Я занят, - сразу же ответил Уолтон.
     - С вами хочет встретиться мистер Приор, - спокойно  прозвучал  голос
секретарши. - По его словам, у него дело чрезвычайной важности.
     - Скажите мистеру Приору, что я не стану никого принимать  в  течение
по меньшей мере ближайших трех часов. -  Уолтон  с  грустью  посмотрел  на
растущую груду бумаг. - Скажите, что я смогу уделить ему  десять  минут...
ну, скажем, в час дня.
     Уолтон услышал сердитый мужской голос, что-то раздраженно  говоривший
в приемной, после чего секретарша сказала:
     - Он настаивает на том, что должен встретиться с вами  немедленно  по
вопросу об аннулировании ордера на Счастливый Сон.
     - Решения о предании Счастливому Сну не подлежат пересмотру, -  резко
ответил Уолтон. Меньше всего ему хотелось встретиться с  кем-нибудь,  чьих
детей или родителей должна постигнуть  такая  участь.  -  Скажите  мистеру
Приору, что у меня нет ни малейшей возможности с ним встретиться.
     Не без удивления Уолтон обнаружил, что пальцы его  дрожат,  и  впился
ими в край стола, пытаясь успокоиться. Одно  дело  сидеть  здесь,  в  этом
уродливом здании и визировать документы, касающиеся  эвтаназии,  и  совсем
иное - говорить с глазу на глаз с тем,  кого  непосредственно  затрагивают
такие документы, и пытаться убедить его в необходимости...
     Дверь в кабинет распахнулась настежь.
     Перед Уолтоном появился высокий темноволосый мужчина  в  расстегнутом
пиджаке, застывший прямо на пороге в  драматической  позе.  Вслед  за  ним
показались трое мрачных охранников в серых  переливчатых  мундирах  службы
безопасности. Все они держали наготове иглопистолеты.
     - Это вы администратор Уолтон? - спросил нежданный посетитель сочным,
хорошо поставленным голосом. - Мне  необходимо  поговорить  с  вами.  Меня
зовут Лайл Приор.
     Трое сотрудников безопасности окружили Приора. Один из них повернулся
к Уолтону и произнес извиняющимся тоном:
     - Мы очень сожалеем о случившемся, сэр. Он прорвался через  охрану  и
побежал не останавливаясь. Ума не приложу, как  ему  это  удалось,  но  он
добрался аж досюда.
     - Да, нужно быть слепым,  чтобы  не  видеть  этого,  -  сухо  заметил
Уолтон. - Теперь лучше проверьте, не хочет ли он кого-нибудь убить.
     - Администратор Уолтон! - запротестовал Приор. -  Я  человек  мирный!
Как это вы можете меня обвинять в том, что...
     Один  из  сотрудников  службы  безопасности  ударил  Приора.   Уолтон
внутренне напрягся и с немалым трудом подавил в себе  вполне  естественное
желание сделать выговор охраннику. Но ведь  тот  просто-напросто  выполнял
свои служебные обязанности.
     - Обыщите его, - велел Уолтон.
     Охранники быстро и ловко обыскали Приора.
     - У него ничего  нет,  мистер  Уолтон.  Отвести  его  в  дежурку  или
спустить в медпункт?
     - Ни то, ни другое. Оставьте его здесь со мной.
     - Вы уверены в том...
     - Убирайтесь отсюда,  -  грубо  отрезал  Уолтон.  И  когда  все  трое
повернулись, чтобы уйти, остановил их -  И  придумайте  более  эффективную
систему защиты от непрошеных посетителей. Иначе скоро какой-нибудь негодяй
проникнет сюда и убьет меня. А, как вы сами понимаете, суть не в том,  что
я слишком дорожу жизнью, я спокойно отношусь к смерти, просто здесь некому
меня заменить. На всей планете не  найдешь  второго  такого  сумасшедшего,
который согласился бы занять это место. А теперь - вон отсюда!
     Охранники не стали терять времени и быстро исчезли. Уолтон  подождал,
пока дверь не закрылась за ними. Его тирада - он это прекрасно  понимал  -
была проявлением ничем не оправданной грубости по отношению к охране. Если
бы Уолтон сам  не  забыл  запереть  дверь,  как  предписывалось  правилами
внутреннего распорядка, Приор ни за что бы сюда не попал.  Но  он  не  мог
признаться в этом охранникам.
     - Присаживайтесь, мистер Приор.
     - Я должен поблагодарить вас за то, что вы разрешили мне остаться,  -
произнес Приор без тени сарказма в голосе. - Я прекрасно понимаю,  что  вы
ужасно занятой человек.
     - В чем, в чем, а в этом вы  нисколько  не  ошиблись.  -  Со  времени
появления Приора почтовые залежи на письменном столе Уолтона  выросли  еще
на  три  дюйма.  -  Вам  очень  повезло:  трудно  себе  представить  более
благоприятную минуту для вашего визита. В любое другое время я  промурыжил
бы  вас  добрый  месяц,  а  вот  как  раз  сейчас  мне   страшно   хочется
какого-нибудь разнообразия. Кроме того, я  восхищаюсь  вашим  творчеством,
мистер Приор.
     - Спасибо. - В  его  голосе  звучала  покорность,  поразительная  для
такого крупного и, по всей видимости, волевого человека.  -  Я  не  ожидал
здесь найти... я имею в виду то, что вы...
     - Что бюрократ станет восхищаться поэзией?  Именно  это  вы  имели  в
виду?
     Приор покраснел.
     - Да, - нехотя признался он.
     - Надо же мне чем-то заниматься,  -  ухмыляясь,  произнес  Уолтон,  -
после работы у себя дома. Разве можно, в самом деле, все  двадцать  четыре
часа в сутки читать только отчеты ВЫНАСа? Не более чем двадцать  -  таково
мое правило. По-моему, ваша последняя книга просто замечательна.
     - Критики о ней несколько иного мнения, - застенчиво произнес Приор.
     - Критики! Что они понимают? Их вкусы постоянно меняются. Десять  лет
назад критиков больше всего занимали форма и  стилистика,  и  вы  получили
премию Меллинга. Теперь  же  их  интересует  основная  идея,  политическое
содержание, а не поэзия, мистер Приор. Но ведь и сейчас есть люди -  пусть
их немного, - понимающие, что такое настоящая поэзия.  Возьмем,  например,
Йитса...
     Уолтон был готов развернуть горячую дискуссию обо всех известных  ему
поэтах, начиная с Приора и кончая такими корифеями прошлого, как Сюррей  и
Уайет, был готов на что угодно, лишь бы отвлечься  от  рутинной  работы  и
хоть на какое-то время забыть о ВЫНАСе. Но Приор перебил его:
     - Мистер Уолтон...
     - Да?
     - Мой сын Филип... сейчас ему всего две недели...
     Уолтон все понял.
     - Нет, Приор. Пожалуйста, не просите. - У  Уолтона  мороз  прошел  по
коже, а сжатые руки стали липкими от пота.
     - Сегодня утром было принято решение предать его Счастливому Сну  как
потенциального туберкулезника, как восприимчивого к легочным заболеваниям.
Мальчик совершенно здоров, мистер Уолтон. Не могли бы вы...
     Уолтон поднялся из-за стола.
     - Нет, - повторил он полуповелительным, полуумоляющим тоном. -  И  не
просите меня. Я просто не в состоянии делать исключения, даже для вас.  Вы
ведь человек умный, вы понимаете смысл осуществляемой нами программы.
     - Да, я голосовал  за  ВЫНАС.  Я  знаю  все,  что  касается  операции
"Прополка сада" и Плана Эвтаназии. Но я не ожидал...
     - Вы считали, что эвтаназия - прекрасное дело для других.  Такого  же
мнения  многие.  Именно  поэтому  программа  была  одобрена   большинством
населения. - Уолтон старался выражаться как можно деликатнее. - Я не  могу
пощадить вашего сына. Наши врачи сделали все возможное, чтобы ребенок  мог
жить.
     -  Я  болел  туберкулезом.  Меня  вылечили.  А  если   бы   эвтаназия
практиковалась в прошлом поколении? Где бы теперь были  все  мои  стихи  и
поэмы?
     Вот на  этот-то  вопрос  ответить  было  невозможно,  поэтому  Уолтон
попытался оставить его без внимания.
     -  Туберкулез  является  исключительно  редким  заболеванием,  мистер
Приор. Мы можем искоренить его  полностью,  если  устраним  всех,  в  чьей
генетической структуре имеются признаки  восприимчивости  к  туберкулезной
палочке.
     - Вы хотите сказать, что убьете всех моих детей, какими только они ни
будут? - спросил Приор.
     - Лишь тех, кто унаследует именно эту генетическую черту, - как можно
мягче произнес Уолтон. - Возвращайтесь домой, мистер  Приор.  Сожгите  мою
фотографию... Напишите поэму обо мне... Но не  просите  у  меня,  чтобы  я
совершил невозможное. Я не могу достать для вас  звезду  с  неба,  поймите
это.
     Приор встал. Такой огромный и такой несчастный, он подавленно  глядел
на Уолтона с высоты  своего  роста.  Однако  Уолтон  впервые  почувствовал
страх. Пальцы его нашарили иглопистолет, который он хранил в верхнем левом
ящике письменного стола.
     Однако Приор даже и не думал о насилии.
     - Я покидаю вас, - угрюмо проговорил он. - Мне очень жаль, сэр. Самым
глубочайшим образом жаль. Мне жаль нас обоих.
     Уолтон нажал кнопку дверного  замка,  выпустил  Приора,  затем  снова
запер дверь и тяжело опустился в кресло.  Из  лотка  пневмопочты  на  стол
соскользнули еще три служебные записки. Он посмотрел на  них  злым  взором
василиска.
     За шесть недель существования ВЫНАСа три тысячи детей получили билет,
дававший им "право" на Счастливый Сон и  три  тысячи  ущербных  комбинаций
генов были выведены из генофонда человечества. Десять  тысяч  мужчин,  чей
уровень умственного  развития  оказался  ниже  нормы,  были  принудительно
стерилизованы. Восемь тысяч умирающих стариков отправлены  в  могилы  чуть
ранее отведенного природой срока.
     Это была жестокая программа. Но с какой стати передавать паралич  еще
не родившимся поколениям? Ради чего разрешать  взрослым  идиотам  засорять
мир умственного неполноценным  потомством?  Зачем  заставлять  неизлечимых
раковых больных терпеть ничем не оправданные муки и к тому  же  потреблять
столь драгоценную пищу?
     Все это не очень приятно? Разумеется. Но весь  мир  проголосовал  за.
Пока Лэнг со своей командой не  преобразует  природные  условия  Венеры  в
пригодные для жизни человека или пока сверхсветовая  скорость  не  откроет
человечеству   дорогу   к   звездам,   необходимо    что-то    делать    с
перенаселенностью Земли. В данный  момент  численность  населения  планеты
составляла семь миллиардов и с каждым днем, с каждым  часом  увеличивалось
все больше и больше.
     Слова Приора запали глубоко в душу. "Я болел туберкулезом...  Где  бы
теперь были все мои стихи и поэмы?"
     Этот огромный, но такой смиренный человек  был  одним  из  величайших
поэтов. Китс тоже был туберкулезником. "А какая,  в  общем-то,  польза  от
поэтов? - промелькнула у Уолтона в голове дикая мысль, и он тут же ответил
себе: - А какая вообще польза от  чего  бы  то  ни  было?  Китс,  Шекспир,
Эллиот, Йитс, Донн, Паунд, Мэтьюз... и  Приор.  Насколько  жизнь  была  бы
скучнее без них..." Уолтон представил себе книжную  полку  -  единственную
книжную полку в тесной клетушке своей однокомнатной квартиры.
     Спина его покрылась потом, когда он внезапно понял, что незаметно для
себя принял решение.
     Уолтон нисколько  не  сомневался,  что  этот  шаг  будет  стоить  ему
должности,  если  он,  конечно,  позволит  себя  поймать.  К  тому  же   в
соответствии с Законом о Выравнивании такой  поступок  является  уголовным
преступлением.
     Но ведь один ребенок значит ничтожно мало. Только один.
     Ребенок Приора.
     Дрожащими пальцами он включил интерком и сказал секретарше:
     - Если мне будут звонить, примите сообщения. Я  оставляю  кабинет  на
полчаса.



                                    2

     Уолтон вышел из кабинета и  украдкой  огляделся.  В  приемной  царила
обычная  деловая  суматоха:  полдесятка  девушек  отвечали  на  телефонные
звонки, вскрывали письма,  занимались  согласованием  различных  вопросов,
относящихся к деятельности  столь  важного  и  ответственного  учреждения.
Уолтон быстро проскользнул мимо них в коридор.
     Испытываемый им страх стянул желудок  тугим  узлом,  пока  он  шел  к
лифту. Давали себя знать шесть недель волнений, шесть  недель  напряженной
работы, прошедших с тех пор, как был организован ВЫНАС,  с  тех  пор,  как
старик Фиц-Моэм уговорил его занять  второй  по  значимости  пост  в  этом
учреждении... И вот теперь - настоящий бунт... А как иначе назвать то, что
он задумал совершить? Хотя, по правде говоря,  не  так  уж  велик  бунт  -
пощадить одного-единственного ребенка, но Уолтон  понимал,  что,  поступая
таким образом, он наносит сокрушительный удар по самим основам, на которых
зиждется ВЫНАС, удар, равный по силе отмене всего Закона о Выравнивании.
     "Только одно прегрешение, - твердо пообещал он самому себе. -  Пощажу
ребенка Приора, а после - ни на шаг от закона".
     Уолтон нажал кнопку вызова и  посмотрел  на  световое  табло.  Кабина
лифта уже начала подниматься. Клиника, куда направился Уолтон, размещалась
на двадцатом этаже.
     - Рой.
     Услышав тихий голос у себя за спиной, Уолтон едва  не  подпрыгнул  от
неожиданности.  Затем  он  взял  себя   в   руки   и,   стараясь   принять
непринужденный вид, обернулся. Перед ним стоял сам директор.
     - Доброе утро, мистер Фиц-Моэм.
     Старик безмятежно улыбался, лицо его, на котором не  было  ни  единой
морщинки, прямо-таки излучало душевное тепло и  дружелюбие,  пышная  копна
седых волос на голове лоснилась.
     - У тебя очень уж озабоченный вид, мой мальчик. В чем дело?
     Уолтон отрицательно закачал головой:
     - Просто слегка устал, сэр. В последнее время было много работы.
     Но еще не закончив говорить, Уолтон  понял,  насколько  глупо  звучит
такое объяснение. Если кто во всем ВЫНАСе и работал более напряженно,  чем
он, так это сам директор, который был намного старше.  Принятия  Закона  о
Выравнивании Фиц-Моэм добивался пятьдесят лет, и теперь восьмидесятилетний
старик работает шестнадцать  часов  в  сутки,  чтобы  помочь  человечеству
выжить.
     Директор улыбнулся:
     - Ты до сих пор так и не научился правильно  расходовать  свои  силы,
Рой.  И  превратишься  в  развалину,  даже  не  достигнув  половины  моего
возраста. Хотя я доволен, что ты перенял у меня привыч