нял взгляд, его глаза впивались в
меня. - По дружбе, Лью. У нас появляются сомнения в твоей устойчивости. Мы
не знаем, следует ли нам доверять твоим предложениям  так  же  слепо,  как
раньше.
   - Господи Иисусе! - воскликнул я. - Ты думаешь, что разрыв  с  Сундарой
расстроил мое психическое здоровье?!
   - Я думаю, что на тебя он очень сильно подействовал, - сказал Мардикян,
стараясь говорить как можно мягче. - Ты сам произнес фразу о  том,  что  у
тебя не осталось резервов энергии. Говоря дружески, Лью, мы думаем, что ты
расстроен, мы думаем, что ты изнурен, устал, потерял устойчивость, что это
серьезно обременило тебя, что тебе нужно отдохнуть. И мы...
   - Кто мы?
   - Куинн, Ломброзо и я.
   - Что говорил обо мне Ломброзо?
   - Главным образом, что  он  пытается  заставить  тебя  еще  с  прошлого
августа взять отпуск.
   - Что еще?
   Мардикян казался озадаченным.
   - Что ты подразумеваешь под этим "еще"? Что, ты думаешь, он должен  был
сказать? Боже, Лью, ты говоришь, как настоящий параноик. Помни, Боб - твой
друг. Он на твоей стороне. Мы все тебя  поддерживаем.  Он  предлагал  тебе
поехать в какой-то охотничий домик, но ты не  захотел.  Он  беспокоился  о
тебе. А сейчас мы хотим заставить  тебя.  Мы  чувствуем,  что  тебе  нужен
отдых, и мы хотим, чтобы ты взял отпуск. Сити Холл не развалится, если  ты
будешь отсутствовать несколько недель.
   - О'кей. Я поеду в отпуск. Уверяю тебя, я смогу. Но,  пожалуйста,  одно
одолжение.
   - Продолжай.
   - Эти дела по поводу Тибодо и Риккарди. Я хочу,  чтобы  ты  настоял  на
том, чтобы Куинн сделал их.
   - Если ты дашь мне прямое обоснование.
   - Я не могу, Хейг. - Неожиданно я покрылся потом. - Ничего, что звучало
бы убедительно. Но очень важно, чтобы мэр последовал рекомендациям.
   - Почему?
   - Просто. Очень важно.
   - Для тебя или для Куинна?
   Это был жестокий удар, и он сильно потряс меня. "Для меня,  -  думал  я
про себя, - для меня, для  Карваджала,  для  всей  схемы  судьбы  и  веры,
которую я конструирую. Неужели, наконец, пришел момент истины?  Неужели  я
вручил Куинну инструкции, которым он откажется  следовать?  И  что  тогда?
Парадоксы, которые  могли  произойти  из  такого  отрицательного  решения,
вызывали у меня головокружение. Я почувствовал, что меня тошнит".
   - Важно для всех, - сказал я. - Пожалуйста. Как одолжение. До сих пор я
не дал ему ни одного плохого совета, ведь так?
   - И он благодарен за это. Но ему нужно знать хоть что-нибудь о том, что
скрывается за этими предложениями.
   Впадая в панику, я произнес:
   - Не дави на меня так сильно, Хейг. Я прямо на краю пропасти. Но  я  не
сумасшедший. Выдохся Может быть, да,  по  не  сошел  с  ума.  И  материал,
который я передал сегодня утром, имеет смысл, и он сработает. И это  будет
очевидно через три месяца, через пять, шесть,  когда-нибудь.  Посмотри  на
меня. Посмотри мне в глаза. Я возьму этот отпуск. Я ценю тот факт, что  вы
все заботитесь обо мне. Но я хочу это одно одолжение  от  тебя,  Хейг.  Ты
сходишь к Куинну и скажешь ему, чтобы он выполнил  мои  предложения?  Ради
меня. Ради всех тех лет, в течение которых мы  знаем  друг  друга.  Уверяю
тебя, эти заметки котированы. -  Я  остановился.  Я  чувствовал,  что  это
просто лепет, И чем больше я говорил, тем меньше  было  похоже,  что  Хейг
будет воспринимать меня серьезно. Неужели  он  действительно  считал  меня
опасно неуравновешенным сумасшедшим? Может, в коридоре меня уже ждали люди
в  белых  халатах?  Какова   была   возможность   того,   что   кто-нибудь
действительно обратит внимание на мои утренние заметки? Я чувствовал, что,
колонны дрожат, небо рушится.
   К моему удивлению, Мардикян сказал, тепло улыбаясь:
   - Хорошо, Лью, может, я тоже рехнулся, но я сделаю это. Но только  это.
А ты отправишься на Гавайи или еще куда-нибудь и пару недель будешь сидеть
на берегу. А я пойду и  поговорю  с  Куинном  об  увольнении  Риккарди,  о
посещении Луизианы и  обо  всем  остальном.  Я  думаю,  что  это  безумное
предложение, но я рискну ступить на проложенную тобой тропу.  -  Он  вышел
из-за стола, обогнул его, подошел ко мне и, наклонившись,  резко,  неловко
притянул меня к себе и обнял.  -  Ты  очень  беспокоишь  меня,  парень,  -
пробормотал он.



34

   Я взял отпуск.  Но  я  не  поехал  ни  на  Гавайский  берег  -  слишком
многолюдно, слишком суетливо, слишком далеко -  ни  в  охотничий  домик  в
Канаде, так как снега поздней осени, должно быть, уже  нагрянули  туда;  я
отправился  в  золотую   Калифорнию,   Калифорнию   Карлоса   Сокорро,   в
великолепный  Биг  Сер,  где  другому  другу  Ломброзо  случилось  владеть
изолированным  коттеджем  красного  дерева  на  акре  большого  утеса  над
океаном. Десять дней я безвылазно жил  в  деревенском  уединении  с  густо
покрытыми лесом склонами гор Санта Люсии, темных,  таинственных,  поросших
папоротником сзади от меня  и  широкой  грудью  Тихого  океана,  безбрежно
раскинувшейся на пятьсот футов внизу передо мной. Меня  уверяли,  что  это
было самое прекрасное время в Биг  Сере,  идиллический  сезон,  отделяющий
летние туманы от зимних дождей. И действительно, он был таковым: с теплыми
солнечными днями,  холодными  звездными  ночами  и  удивительным  пурпуром
золотого  заката  каждый  вечер.  Я  гулял  в  молчаливых  рощах  красивых
деревьев, я плавал в ледяных бурных горных реках,  я  сползал  по  камням,
покрытым  каскадом  сочных  глянцево-блестящих  растений,   к   берегу   и
волнующейся  поверхности  океана.  Я  наблюдал  за  бакланами  и  чайками,
пожирающими свой обед.  Однажды  утром  комичная  морская  выдра  проплыла
животом кверху в пятидесяти метрах от берега, чавкая крабом.
   Я не читал газет. Я не звонил по телефону. Я не делал записей.
   Но спокойствие не приходило ко мне. Я слишком много  думал  о  Сундаре,
недоумевая, как я мог потерять ее. Я мучился,  раздумывая  над  кошмарными
политическими проблемами, которые любой здравомыслящий человек выбросил бы
из  головы  в  таком  сногсшибательном  окружении.  Я  изобретал   сложные
энтропические катастрофы, которые могут произойти, если Куинн не поедет  в
Луизиану. Живя в раю, я ухитрялся быть судорожно и напряженно не в себе.
   И все же, медленно  я  позволил  себе  почувствовать  себя  освеженным.
Медленно магия пышной береговой линии,  волшебно  сохранявшаяся  в  веках,
когда почти все остальное было безвозвратно  испорчено,  подействовала  на
мою смятенную и истерзанную душу.
   Похоже, что я впервые УВИДЕЛ именно тогда, когда был на Биг Сере.
   Я не уверен. Месяца, проведенные рядом с Карваджалом, не привели  ни  к
какому видимому результату. Будущее не передавало  мне  никаких  посланий,
которые я мог бы прочесть. Я теперь знал те  трюки,  которыми  пользовался
Карваджал,  чтобы  вызвать  в  себе  нужное  состояние.  Я  знал  симптомы
приближающегося видения, я был уверен, что совсем скоро буду ВИДЕТЬ, но  у
меня не было никакого определенного опыта видения. И чем сильнее я пытался
его приобрести,  тем  дальше  становилась  моя  цель.  Но  к  концу  моего
прибывания на Биг Сер был один странный момент. Я был на берегу и  теперь,
в конце дня, я быстро взбирался по крутой тропе к  коттеджу,  все  сильнее
уставая, тяжело дыша, испытывая радость от головокружения, вызванного моим
стремлением заставить сердце и легкие работать на пределе.  Добравшись  до
острой вершины горы, я помедлил мгновение, отвернувшись, чтобы  посмотреть
вниз, и вид погружающегося в морскую пучину  солнца  потряс  меня,  вызвав
головокружение. Я покачнулся  и,  задрожав,  вынужден  был  ухватиться  за
ближайший куст, чтобы  не  упасть.  И  в  этот  момент  мне  показалось  -
показалось, это было только  иллюзорное  состояние,  краткий  запредельный
проблеск - что я смотрю сквозь золотой огонь солнечного  света  во  время,
которое еще не  пришло.  Я  видел  широкое  прямоугольное  зеленое  знамя,
развевающееся над огромной совершенно определенной площадью, и лицо Куинна
смотрело на меня из центра этого знамени, властное лицо, командное лицо, и
площадь была полна людей, тысячи стояли, тесно прижавшись  друг  к  другу,
сотни тысяч, размахивая руками,  дико  крича,  салютуя  знамени,  огромный
реально существующий коллектив, захлестнутый истерией,  Куиннизмом.  Точно
так же должно было  быть  в  тысяча  девятьсот  тридцать  четвертом  году,
Нюрнберг, другое лицо на  знамени,  жесткие  выпученные  глаза  и  жесткая
щеточка черных усов на знамени. И то, что они кричали, могло бы быть: Зиг!
Хайль! Зиг! Хайль! У меня перехватило дыхание, я упал  на  колени,  сбитый
страхом, не знаю еще чем. Я застонал  и  закрыл  лицо  руками,  и  видение
исчезло, вечерний бриз выдул знамя и толпу из моего  пульсирующего  мозга.
Больше ничего не  было  перед  моими  глазами,  кроме  безбрежного  Тихого
океана.
   Я ВИДЕЛ? Покров времени раздвинулся передо  мной?  Куинн  стал  будущим
фюрером, завтрашним дуче? Или мой истерзанный мозг  вступил  в  заговор  с
моим усталым телом, чтобы проявиться в мимолетном параноидальном  всплеске
безумных представлений, и больше ничего? Я не знал. Я до сих пор не  знаю.
У меня есть теория, и моя теория - это  то,  что  я  ВИДЕЛ.  Но  больше  я
никогда не ВИДЕЛ этого знамени, никогда не слышал ужасных, отдающихся эхом
криков исступленной толпы, и до того  дня,  пока  знамя  действительно  не
развернется над нами, я не узнаю правды.
   В конце концов решив, что я достаточно долго уединялся в лесах  и  могу
теперь восстановить свое пребывание в Сити Холле в качестве постоянного  и
надежного  советника,  я  поехал  в  Монтеррей,  запрыгнул  в  аэробус  до
Сан-Франциско и прилетел  домой;  в  Нью-Йорк,  в  свою  неуютную  пыльную
квартиру на Шестьдесят пятой улице. Почти ничего не изменилось. Дни  стали
короче. Пришел ноябрь. Суета осени уступила под  натиском  первых  сильных
порывов зимнего ветра, продувающего насквозь улицы и перекрестки  от  реки
до реки. Мэр побывал в Луизиане и  к  неудовольствию  редакционных  статей
"Нью-Йорк Таймс" поддержал строительство сомнительной Псенемайнской дамбы,
в газете была помещена фотография,  на  которой  мэр  обнимал  губернатора
Тибодо, Куинн на ней  выглядел  полным  угрюмой  решительности,  изображая
улыбку, которую можно было бы ожидать от  человека,  спавшего  в  объятиях
кактуса.
   Первым делом я поехал в Бруклин нанести визит Карваджалу.
   Прошел месяц с тех пор, как мы с ним  виделись,  но  по  его  внешности
можно было бы сказать, что прошли годы: он пожелтел и  сморщился,  тусклые
глаза слезились, руки дрожали. Он не казался таким истощенным и измученным
с нашей первой встречи в кабинете Боба Ломброзо в прошлом марте. Все силы,
которые он восстановил весной и летом, теперь покинули его,  ушла  вся  та
внезапная жизнеспособность, которую он, возможно,  черпал  из  общения  со
мной. Нет, не "возможно", а точно. С каждой минутой,  когда  мы  сидели  и
разговаривали, румянец возвращался к нему, проблески энергии появлялись  в
его чертах.
   Я рассказал ему, что случилось на склоне горы в Биг  Сер.  Он  позволил
себе улыбнуться.
   - Возможно, это начало, - сказал он мягко. - Это должно было начаться в
конечном итоге. Почему бы и не там?
   - А если я ВИДЕЛ, что значит мое видение? Куинн  со  знаменами?  Куинн,
зажигающий толпу?
   - Откуда мне знать? - спросил Карваджал.
   - А вы никогда не ВИДЕЛИ чего-нибудь подобного?
   - Время деятельности Куинна придет после моего, - напомнил он мне.  Его
глаза мягко упрекали меня. Да, этому человеку осталось жить  меньше  шести
месяцев, и он знал это, с точностью до часа, до минуты. Он произнес:
   - Может быть, вы помните,  в  каком  возрасте  казался  Куинн  в  вашем
видении? Цвет его волос, морщины на лице...
   Я старался  вспомнить.  Сейчас  Куинну  было  только  тридцать  девять.
Сколько лет было человеку, лицо которого было изображено на  том  огромном
знамени? Я в нем сразу узнал Куинна. Так что возрастные изменения были  не
так уж велики. Мордастее, чем теперешний Куинн? Светлые волосы серебрились
на висках? Резче очерчены линии этой железной усмешки? Я  не  знал.  Я  не
заметил.  Может,  это  только  моя  фантазия,  галлюцинация,   порожденная
усталостью.  Я  извинился  перед  Карваджалом.  Я  обещал  постараться   в
следующий раз, если я могу рассчитывать на следующий раз. Он уверил  меня,
что могу. Я буду ВИДЕТЬ, он сказал это твердо,  тем  более  воодушевляясь,
чем дольше мы были вместе. Я буду ВИДЕТЬ, в этом нет сомнения. Он сказал:
   - Пора заняться делом. Новые инструкции для Куинна.
   Сейчас нужно было передать только одну  вещь:  мэру  полагалось  начать
присматривать нового полицейского комиссара, потому что  комиссар  Судакис
вскоре собирается уйти в отставку. Это поразило меня. Судакис был одним из
наиболее удачных назначений Куинна - удачливый и популярный,  почти  герой
нью-йоркского  отделения  полиции,  впервые  за  два  поколения   твердый,
надежный, некоррумпированный, мужественный человек, за первые полтора года
в качестве главы департамента,  казалось,  что  он  прочно  обосновался  в
должности, что он всегда здесь был и всегда будет. Он проделал  прекрасную
работу по трансформации Гестапо, в которое превратилась полиция  при  мэре
Готфриде, в обычные сила  правопорядка.  Работа  еще  не  была  закончена:
только пару месяцев тому назад я слышал, как Судакис говорил мэру, что ему
понадобится еще полтора года, чтобы закончить  чистку.  Выход  Судакиса  в
отставку? Это не могло быть правдой.
   - Куинн не поверит этому, - сказал я, - он рассмеется мне в лицо.
   Карваджал пожал плечами.
   - После первого года Судакис больше не будет комиссаром полиции. У мэра
должна быть готова достаточно способная замена.
   - Может быть, и так. Но  все  это  чертовски  неправдоподобно.  Судакис
сидит крепко, как скала. Я не могу пойти и сказать мэру о том, что Судакис
будет отставлен, даже если так и будет. Было столько шума по поводу Тибодо
и Риккарди, что Мардикян настоял, чтобы я отдохнул и  подлечился.  Если  я
приду с таким сумасшедшим предложением, они меня самого отставят.
   Карваджал смотрел на меня равнодушно, без тени возмущения. Я сказал:
   - Дайте мне по-крайней мере хоть какие-то  объясняющие  данные.  Почему
Судакис планирует уйти в отставку?
   - Не знаю.
   - Я смогу нащупать какие-нибудь нити, если сам переговорю с Судакисом?
   - Я не знаю.
   - Вы не знаете. Вы не знаете. И вас вообще ничего не  волнует,  не  так
ли? Все, что вы знаете, это что он собирается в  отставку.  Все  остальное
для вас тривиально.
   - Я даже этого не знаю, Лью. Только то, что он не будет  работать.  Сам
Судакис может пока ничего не знать.
   - О, прекрасно! Прекрасно. Я говорю мэру, мэр  посылает  за  Судакисом,
Судакис все отрицает, потому что сейчас этого еще нет.
   - Реальность всегда предопределена, - сказал Карваджал. - Судакис уйдет
в отставку. Это случится очень скоро.
   - А я должен быть тем, кто скажет об этом Куинну. А что, если я  ничего
не скажу? Если реальность на  самом  деле  предопределена,  Судакис  уйдет
независимо от того, что я сделаю. Разве это не так? Не так?
   - Вы хотите, чтобы мэр был захвачен врасплох, когда это случится?
   - Лучше так, чем мэр будет думать, что я сумасшедший.
   - Вы боитесь предупредить Куинна об отставке?
   - Да.
   - А что, вы думаете, тогда случится с вами?
   - Я буду поставлен в неловкое положение, - ответил я, - меня  попробуют
оправдать, объяснить то, что не имеет для меня никакого смысла. Я вынужден
буду  сказать,  что  это  предсказание,   просто   предсказание.   Судакис
опровергнет мое заявление о том, что он собирается в отставку,  я  потеряю
влияние на Куинна. Я даже могу потерять работу. Вы этого хотите?
   - У меня вообще нет желаний, - отчужденно сказал Карваджал.
   - Между прочим, Куинн не позволит Судакису уйти в отставку.
   - Вы уверены?
   - Да. Он слишком нуждается в нем. Он не примет его отставку. Независимо
от того, что говорит Судакис, он останется на  работе.  И  как  это  будет
соотносится с реальностью?
   - Судакис не останется, - безразлично ответствовал Карваджал.
   Я ушел и долго раздумывал над этим.
   Мои возражения насчет того, чтобы рекомендовать  Куинну  начать  поиски
замены Судакису  казались  мне  логичными,  резонными,  правдоподобными  и
неоспоримыми. Я не хотел впутываться в такую опасную позицию  сразу  после
возвращения, когда я еще был  уязвлен  скептицизмом  Мардикяна  по  поводу
моего здравомыслия. С другой стороны, если какой-то непредвиденный поворот
событий ВСЕ ЖЕ заставит Судакиса  уйти,  то  я  не  исполню  своих  прямых
обязанностей, если не передам мэру  предупреждения.  В  городе,  постоянно
находящемся на грани хаоса, недопонимание полицейскими  властями  политики
правительства хотя бы в течение нескольких  дней  приведет  к  анархии  на
улицах,  и  единственное,  чего  Куинну  как  потенциальному  кандидату  в
президенты было совершенно не нужно, так это воцарения, даже  на  короткое
время, беззакония, которое так  часто  заполняло  город  до  репрессивного
режима администрации Готфрида и во времена слабовольного мэра Ди  Лоренцо.
И, в-третьих, раньше я  никогда  не  отказывался  служить  проводником  ни
одного из указаний Карваджала, поэтому мне  бы  не  хотелось  бросать  ему
вызов  сейчас.  Незаметно  идеи   Карваджала   о   сохранении   окружающей
действительности в неизменности стали частью меня. Незаметно  я  воспринял
его  философию  до  такой  степени,  что  стал  бояться  попыток  изменить
неизменное в неизменном.  Испытывая  чувства  человека,  взбирающегося  на
высокую льдину, плывущую по  реке  к  Ниагарскому  водопаду,  я  пришел  к
решению, предупредить Куинна о Судакисе, как бы это на меня не повлияло.
   Я подождал неделю в надежде, что ситуация каким-либо образом разрешится
сама собой без моего вмешательства, потом я  подождал  еще  почти  неделю.
Таким образом я мог бы прождать целый год, но знал, что  только  обманывал
себя. Поэтому я написал записку и послал ее Мардикяну.
   - Я не собираюсь показывать ее Куинну, - сказал он мне два часа спустя.
   - Зато я собираюсь, - сказал я без особой убежденности.
   - Ты знаешь, что может произойти, если я сделаю это? Он вздрючит  тебя,
Лью. Мне понадобилось полдня, чтобы  убедить  его  по  поводу  Риккарди  и
поездки в Луизиану, и то, что говорил о тебе Куинн, было весьма  нелестно.
Он боится, что у тебя поехала крыша.
   - Все вы так  думаете.  Нет,  я  в  порядке,  я  прекрасно  отдохнул  в
Калифорнии и я еще никогда в  жизни  не  чувствовал  себя  так  хорошо.  С
наступлением января будущего года  этот  город  будет  нуждаться  в  новом
полицейском комиссаре.
   - Нет, Лью.
   - Нет?
   Мардикян тяжело вздохнул. Он терпел, высмеивал меня. Но его уже тошнило
от меня и моих предсказаний. Я знал это. Он сказал:
   - После того, как я получил твою записку, я позвал  Судакиса  и  сказал
ему, что ходят слухи об его отставке. Я никак не прокомментировал  это.  Я
дал ему понять, что я узнал об этом от одного из парней из  журналистского
корпуса. Тебе стоило бы увидеть его лицо, Лью, как будто я сказал, что его
мать - турчанка. Он поклялся семидесятью святыми и пятьюдесятью  ангелами,
что оставил бы свой пост только в том случае, если бы шеф сам уволил  его.
Я всегда легко распознаю,  если  кто-нибудь  пытается  провести  меня,  но
Судакис был искренен со мной, как никто другой.
   - Все равно, Хейг, он прекратит работу через месяц или два.
   - Как такое может случиться?
   - Возникнут неожиданные обстоятельства.
   - Например?
   - Всякое может случиться. Например, по здоровью. Неожиданный скандал  в
департаменте. Предложение работать в Сан-Франциско с зарплатой  в  миллион
долларов. Я не знаю, какой может быть конкретная причина. Я просто  говорю
тебе...
   - Лью, как ты можешь знать, чем  будет  заниматься  Судакис  в  январе,
когда даже он сам этого не знает?