с шерифом. Толпы не было видно,
но гулко разносился голос шерифа, призывающего всех разойтись и
отправляться по домам.
     - Все, что вы здесь можете получить, - кричал шериф, - это
полное брюхо свинца!
     Толпа кричала ему в ответ, снова шумел шериф, и так
продолжалось довольно долго. А Блэйн стоял у решетки, и страх
постепенно охватывал его, сначала медленно, потом все быстрее и
быстрее, подобно приливу, прижимаясь к жилам.
     Наконец шериф вошел в здание. И за ним трое - злые и
испуганные, однако их страх был надежно спрятан за
целеустремленным и угрюмым выражением лиц.
     Пройдя через кабинет в коридор, шериф остановился у камеры.
Ружье безвольно болталось у него в руке. Трое мужчин стояли рядом
с ним.
     Стараясь не показать свою растерянность, он посмотрел на
Блэйна.
     - Мне очень жаль, Блэйн, - сказал он, - но я не могу. Эти
люди - мои друзья. Я с ними вырос. Я не могу в них стрелять.
     - Конечно, не можешь, - ответил Блэйн, - трус, жалкий трус.
     - А ну давай ключи! - рявкнул один из тройки. - Пора его
выводить.
     - Ключи на гвозде за дверью, - сказал шериф.
     Он поглядел на Блэйна.
     - Я ничего не могу поделать, - сказал он.
     - Можешь пойти и застрелиться, - посоветовал Блэйн. -
Усиленно рекомендую.
     Вернулся человек с ключом, и шериф отошел в сторону.
     - У меня есть одно условие, - обратился Блэйн к отпирающему
дверь. - Я выйду отсюда сам.
     - Ха! - усмехнулся тот.
     - Я сказал, что выйду сам. Я не дам себя тащить.
     - Ты выйдешь так, как нам будет удобно, - прорычал человек.
     - Это же мелочь, - вмешался шериф. - Какая вам разница.
     - Ну ладно, выходи.
     Блэйн вышел в коридор. Двое мужчин встали по бокам, один
сзади. Никто к нему не прикоснулся. Тот, у кого были ключи,
швырнул их на пол. Звук их падения наполнил коридор неприятным
звоном.
     Вот оно, подумал Блэйн, невероятно, но это все происходит со
мной.
     - Пошел вперед, парапсих проклятый! - идущий сзади пихнул
его в спину.
     - Ты хотел идти сам, - сказал другой. - Покажи, как ты
умеешь ходить.
     Блэйн пошел твердо и уверенно, сосредоточиваясь на каждом
шаге, чтоб не споткнуться. Он не должен споткнуться, он не должен
допустить ничего, что могло бы его унизить.
     Еще жива надежда, сказал он себе. Еще есть шанс, что прибыл
кто-нибудь из "Фишхука" и ждет, чтобы похитить меня. Или Гарриет
нашла помощь и возвращается или уже вернулась. Хотя маловероятно,
подумал он. Прошло не так много времени, и она не знает,
насколько опасно положение.
     Блэйн твердо прошагал через кабинет шерифа и спустился к
выходу, неотступно сопровождаемый тремя горожанами.
     Кто-то с насмешливой вежливостью распахнул перед ним дверь
на улицу.
     Охваченный ужасом, Блэйн на секунду замешкался: как только
он выйдет за дверь и окажется перед ожидающей толпой, надежд уже
не останется.
     - Вперед, грязный ублюдок! - рявкнул идущий сзади. - Тебя
там ждут.
     Уперевшись рукой Блэйну между лопаток, он толкнул его. Чуть
не упав, Блэйн перескочил через несколько ступенек, затем
выровнялся и снова пошел спокойным шагом.
     И вот он уже переходит порог, и вот он перед толпой!
     Животный крик вырвался из толпы - крик, в котором смешались
ненависть и ужас, крик, подобный вою стаи волков, взявших
кровавый след, похожий на рев тигра, уставшего поджидать добычу,
было в этом звуке и что-то от стона загнанного в угол
затравленного охотниками зверя. А ведь они, со странной
беспристрастностью подумал Блэйн, и есть звери - люди, убегающие
от погони. В них и ужас, и ненависть, и зависть непосвященных, в
них обида оставшихся за бортом, в них нетерпимость и
ограниченность отказывающихся понять - арьергард старого порядка,
удерживающий узкий проход от наступающих из будущего.
     Сзади кто-то толкнул его, и он полетел вниз по скользким
каменным ступеням. Поскользнувшись, он упал и покатился, и толпа
набросилась на него. Множество рук схватило его, раздирая
пальцами мышцы, множество ртов дышало ему в лицо, обдавая горячим
зловонным дыханием.
     Затем те же руки поставили его на ноги и стали пихать в
разные стороны. Кто-то ударил в живот, еще кто-то - по лицу.
Сквозь рев толпы прорезался вопль: "А ну-ка, парапсих вонючий,
телепартируй себя! Всего-то навсего! Просто телепартируй себя!"
     И это была самая уместная шутка, потому что никто не умел
себя телепартировать. Были левитаторы, которые могли летать
подобно птицам; другие, как Блэйн, могли телепартировать
небольшие предметы; третьи, и Блэйн тоже, умели телепартировать
свой разум за тысячи световых лет, но только с помощью хитроумных
машин. А настоящая самотелепартация, мгновенный перенос тела из
одного места в другое, встречалась исключительно редко.
     Толпа, подхватившая шутку, скандировала: "Телепартируй,
телепартируй, телепартируй себя, грязный, вонючий парапсих!"
Толпа смеялась, радуясь собственному остроумию, самодовольно
веселилась, осыпая жертву градом насмешек. И ни на минуту не
переставала перемежать шутки с пинками и ударами.
     Теплая струйка бежала у Блэйна по подбородку, губа отекла и
распухла, а во рту чувствовался солоноватый привкус. Болел живот,
и саднили ребра, а десятки рук и ног продолжали наносить удар за
ударом.
     Снова чей-то раскатистый голос прорвался через шум:"А ну,
хватит! Отойдите от него!"
     Толпа отхлынула, но не расступилась, и Блэйн, стоя в центре
человеческого кольца, повсюду видел горящие в последних слабых
лучах заходящего солнца крысиные глаза, выступившую на губах
пенку; ненависть, поднимаясь со всех сторон, катилась на него,
как запах потных тел.
     Кольцо разорвалось, и в середину вышли двое мужчин - один
маленький и суетливый, скорее всего счетовод или приказчик,
другой - детина с физиономией, на которой будто черти горох
молотили. На плече у здоровяка висела свернутая в кольцо веревка,
а в руке он держал ее конец, искусно завязанный в аккуратную
удавку.
     Оба остановились перед Блэйном, и маленький повернулся лицом
к толпе.
     - Джентльмены, - произнес он голосом, которому позавидовал
бы любой распорядитель похорон, - мы должны вести себя достойно и
соблюдать приличия. Ничего против этого человека мы не имеем, мы
протестуем против той мерзкой системы, которую он представляет.
     - Всыпь им, приятель! - с энтузиазмом выкрикнул кто-то из
задних рядов толпы.
     Человек с голосом распорядителя похорон поднял вверх руку,
призывая к тишине.
     - То, что мы должны сделать, - елейным тоном продолжал он, -
наш горький и печальный долг. Но это долг, поэтому исполним его в
подобающей манере.
     - Верно, - снова заорал энтузиаст, - пора кончать с этим!
Вздернем проклятого ублюдка!
     Здоровяк подошел к Блэйну вплотную и медленно, почти бережно
надел на него петлю так, что она легла Блэйну на плечи. Затем
осторожно затянул узел на шее.
     Веревка была совсем новая и колючая и жгла, как раскаленное
докрасна железо. Оцепенение, в котором находился Блэйн, прошло и
схлынуло, оставив его стоять холодным, опустошенным и обнаженным
на пороге вечности.
     Пока все это происходило, он не переставал подсознательно
цепляться за уверенность, что такое невозможно, что он так
умереть не может, с другими такое могло случиться и случалось, но
не с Шепардом Блэйном.
     А сейчас его от смерти отделяли считанные минуты: орудие
смерти уже на месте. Эти люди - люди, которых он не знает,
которых он никогда не знал, хотят забрать у него жизнь.
     Он попробовал поднять руки, чтобы сорвать с себя веревку, но
не смог ими даже пошевелить. Он сглотнул - появлялось чувство
медленного и болезненного удушья.
     А его еще не начали вешать!
     Холод его опустошенного "я" становился все сильнее, его бил
озноб всепоглощающего страха - страха, который охватил его и
держал, не давая пошевелиться и замораживая тем временем заживо.
Казалось, кровь перестала течь по жилам, тело исчезло, а в мозгу
громоздятся друг на друга глыбы льда, и череп вот-вот не выдержит
и лопнет.
     Откуда-то из глубины сознания всплыла мысль о том, что он
уже не человек, а просто испуганное животное. Окоченевшее,
слишком гордое, чтобы ронять слезы, скованное ужасом,
удерживающееся от крика только потому, что отказали язык и горло.
     Но если он не мог крикнуть вслух, он закричал внутри себя.
Этот крик рос и рос, тщетно пытаясь найти выход. Еще мгновение,
понял Блэйн, и если выход не будет найден, этот страшный,
безмолвный крик разорвет его на части.
     На какую-то долю секунды все померкло, растворилось, и Блэйн
вдруг оказался один, и ему больше не было холодно.
     Он стоял на посыпанной кирпичной крошкой старой аллее,
ведущей к зданию суда, веревка все еще весела у него на шее, но
на площади перед судом не было ни одного человека.
     Кроме него, в городе вообще никого не было!

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Сумерки немного рассеялись, стало светлей. Стояла
невообразимая тишина.
     Не было травы.
     Не было деревьев.
     Не было людей и даже намека на их присутствие.
     Газон, или то, что раньше было газоном, обнаженной полосой
тянулся к асфальтовой улице. На газоне не было ни травинки,
только земля и галька. Ни мертвой, ни сухой, вообще никакой
травы. Как будто травы вообще никогда не было. Как будто даже
понятия такого, как трава, никогда не существовало.
     С веревкой, все еще свисающей с шеи, Блэйн огляделся вокруг.
И всюду была та же картина. В последних отблесках дня застыло
здание суда. Вдоль тротуара на пустынной и спокойной улице стояли
автомобили. Ряды магазинов слепо глядели прозрачными витринами.
     На углу за парикмахерской, одинокое и мертвое, торчало
единственное дерево.
     Ни одного человека. Ни птиц, ни щебета. Ни собак. Ни кошек.
Ни даже жужжания насекомых. Может быть, подумал Блэйн, не
осталось ни единой бактерии или микроба.
     Осторожно, как будто боясь разрушить заклинание, Блэйн
поднес руки к горлу и ослабил узел. Стащив петлю с головы, Блэйн
швырнул веревку на землю и стал осторожно массировать шею. Кожу
еще покалывало - в ней застряли оторвавшиеся волокна.
     Блэйн попробовал сделать шаг и обнаружил, что в состоянии
ходить, хотя тело и саднило от побоев. Выйдя на середину улицы,
Блэйн посмотрел вперед и назад. Нигде никого не было видно.
     Солнце еще только-только село, еще не наступила темнота, а
это значит, сказал он себе, что я вернулся немного назад во
времени.
     Блэйн замер посреди улицы, ошеломленный пришедшей мыслью.
Как же я сразу не догадался? Ведь все ясно. Нет никаких сомнений
в том, что именно я совершил. Хотя, видимо, подумал Блэйн, я
сделал это не сознательным усилием, а скорее инстинктивно, как
будто в минуту опасности сработал условный рефлекс.
     Произошло нечто невероятное, чего он сам никогда не смог бы
сделать, а минуту назад мог поклясться, что такое невозможно.
Подобного никогда еще не совершал ни один человек, и ни один
человек даже не помыслил бы об этом.
     Он совершил путешествие во времени. Он ушел в прошлое на
полчаса назад.
     Несомненно, это было выше его человеческих возможностей, но
не выше возможностей инопланетного существа. Как человек, он не
мог обладать подобным инстинктом. Такая способность выходила за
пределы даже паранормальных возможностей. Да, сомнения не было:
ему удалось пройти сквозь это время только посредством, или с
помощью, иного инопланетного разума.
     Но этот разум, похоже, оставил его; с ним его больше не
было. Блэйн поискал его, попробовал позвать - никто не ответил.
     Блэйн повернулся и пошел на север, стараясь держаться
середины улицы, пересекающей этот город-призрак из прошлого.
     Кладбище прошлого, подумал он. Все только мертвое: голые
камни, кирпичи, безжизненные глина и доски.
     А куда подевалась жизнь?
     Почему прошлое должно быть мертвым?
     И что стало с тем разумом, который он получил в обмен от
существа на другой планете?
     Он снова поискал его, но не нашел, однако обнаружил его
следы: крохотные грязные отпечатки ног, протянувшихся через мозг,
он нашел обрывки и мусор, оставшиеся за ним, - непонятные,
хаотичные воспоминания, клочки бессвязных, ни на что не похожих
знаний, плавающих подобно обломкам в пене прибоя.
     Блэйн не нашел существо, но понял, куда оно делось, - ответ
пришел сам собой. Разум существа не исчезал, не уходил. Напротив,
он стал его частью. В горниле страха и ужаса, в химической
реакции опасности родился тот психологический фактор, который
спаял два разума воедино.
     Деловая часть улицы перешла в кварталы ветхих жилых домов, и
впереди уже виднелась окраина городка - того самого городка,
который всего полчаса назад или полчаса вперед? так страстно
хотел убить его.
     Блэйн на минуту остановился, оглянулся и, увидев
куполообразную крышу здания суда, вспомнил, что все его имущество
осталось там, под замком в столе у шерифа. Некоторое время Блэйн
размышлял, не вернуться ли ему. Остаться без цента, с совсем
пустыми карманами было ужасно.
     А потом, если вернуться, можно угнать машину. Если не будет
ключей в замке зажигания, сумею замкнуть провода. Надо было
раньше сообразить, упрекнул он себя. Машины стояли, как будто
ожидая, чтоб их угнали.
     Блэйн двинулся в обратную сторону, но, сделав два шага,
остановился и пошел назад.
     Он не смел вернуться. Он бежал оттуда, и ни машины, ни
деньги - ничто не могло теперь заставить его вернуться в город.
     Становилось все темнее. Он шел на север, решив пройти какое-
то расстояние - не бегом, а быстрым, широким, свободным шагом,
который незаметно съедает дорогу.
     Блэйн миновал окраины и оказался среди полей, и здесь
чувство одиночества и безжизненности стало еще сильнее. Среди
мертвых тополей бежал ручей, неровными рядами выстроились колья
призрачных оград - но земля была абсолютно обнаженной, без
единого листа или травинки. А в шуме ветра, проносящегося над
пустырем, слышались рыдания.
     Темнота сгустилась. Пятнистое лицо луны - зеркало с
растрескавшимся и почерневшим зеркальным слоем - отбрасывало
бледный свет на пустынную землю.
     Он подошел к дощатому мостку, переброшенному через небольшой
ручеек, и остановился, чтобы передохнуть и оглядеться. Ничто не
двигалось, никто не шел за ним следом. Городок остался в
нескольких милях позади, а на пригорке за ручьем стояла
полуразвалившаяся заброшенная ферма - амбар, больше похожий на
курятник, несколько перекосившихся пристроек и сам дом.
     Блэйн глубоко вздохнул, и даже воздух показался ему мертвым.
У этого воздуха не было ни запаха, ни вкуса.
     Блэйн вытянул руку, чтобы взяться за перила моста, и рука,
дойдя до деревянного поручня, вошла в него и прошла насквозь, как
будто там ничего не было. Не было перил. Не было самого моста.
     Блэйн попробовал еще раз. Ведь я мог ошибиться, сказал он
себе, мог не довести руку до перил или вообразить, что рука
прошла сквозь дерево. Лунный свет обманчив.
     На этот раз он действовал крайне внимательно.
     Его рука вновь прошла сквозь перила.
     Он отступил несколько шагов от моста, который если бы и не
был опасен, то все же требовал особой осторожности. Мост не был
реальностью, это был или плод воображения, или галлюцинация:
призрак, вставший поперек дороги. Если бы я ступил на него,
подумал Блэйн, или решил пройти по нему, то упал бы в воду.
     А мертвые деревья, колья заборов - тоже галлюцинация?
     Вдруг он замер как вкопанный, пораженный неожиданно
пришедшей мыслью: а что, если все галлюцинация? Какое-то время
Блэйн стоял, не шевелясь и едва дыша, в страхе, что от малейшего
движения может рассыпаться в прах этот хрупкий и нереальный мир,
превратиться в бесконечное ничто.
     Однако земля под ногами была, или по крайней мере казалась,
вполне твердой. Блэйн топнул ногой, и земля не провалилась под
ним. Он осторожно опустился на колени и, широко разведя руки,
стал ощупывать землю, чтобы убедиться в ее прочности.
     Какой идиотизм, рассердился сам на себя Блэйн, ведь я уже
прошел по этой дороге, и она выдержала мои шаги, я не провалился.
     И все равно здесь ни в чем нельзя было быть уверенным:
похоже, в этом месте не существует никаких правил. Или
существуют, но такие, до которых надо доходить самому, типа:
"Дороги реальны, а мосты - нет".
     Хотя нет, совсем не то. Все должно как-то объясняться. И
объяснение должно быть связано с тем фактором, что в этом мире
нет жизни.
     Это был мир прошлого, мертвого прошлого; а в нем
существовали только трупы - и даже не сами трупы, а только их
тени. И мертвые деревья, и колья оград, и мосты, и дома на
пригорке - все это всего лишь тени. Тут не найти жизни: жизнь
ушла вперед. Жизнь расположена в одной-единственной точке времени
и движется по мере того, как идет время, вместе с ним. А значит,
подумал Блэйн, человечество может распрощаться с мечтой попасть в
прошлое и жить, думать, видеть, разговаривать вместе с теми, кто
давно уже обратился в пыль. Не существует живого прошлого, а
человечество прошлого может жить лишь в записях и памяти.
Единственная реальность, в которой возможна жизнь, - это
настоящее, и жизнь идет рядом с ним, не отставая, а там, где она
уже прошла, все ее следы тщательно уничтожаются.
     Вероятно, что-то - скажем, Земля - может существовать во
всех точках времени сразу, практически вечно сохраняя свою
материальность. И умершее - умершее и сделанное искусственно -
остается в прошлом подобно призракам. Заборы с натянутой на них
проволокой, сухие деревья, строения фермы и мост - все это лишь
тени настоящего, удерживавшиеся в прошлом. Удерживавшиеся, скорее
всего, не по своей воле: просто они не могут двигаться, поскольку
лишены жизни. Это длинные, длинные тени, вытянутые сквозь время и
прикованные ко времени.
     Вдруг Блэйн осознал, что в этот момент на всем земном шаре
единственное живое существо - это он. Он, и больше никого.
     Блэйн встал с колен и отряхнул пыль с ладоней. Впереди в
ярком лунном свете виднелся мост - обычный, нормальный мост. И в
то же время он знал, что моста нет.
     В западне, подумал Блэйн, я в настоящей западне, если не
узнаю, как отсюда выбраться. А я не знаю.
     Даже если к его услугам была память всего человечества,
такого знания в этой памяти бы не нашлось.
     Блэйн молча стоял на дороге и размышлял, человек ли он,
сколько в нем осталось от человека. Но если он не только человек,
если в нем есть еще разум инопланетного существа, у него остается
надежда.
     Я ощущаю себя человеком, сказал он себе, однако что из этого
следует? Даже если я полностью превратился бы в другое существо,
все равно я ощущал бы себя самим собой. Человек, получеловек,
совсем нечеловек - в любом случае я - это я. И вряд ли б я
заметил разницу. Нельзя посмотреть на себя со стороны, оценить
себя с хоть какой-то долей объективности.
     Я кем бы я ни был в минуту паники и ужаса знал, как
ускользнуть в прошлое, и логично предположить, что мне известно,
как возвращаться в настоящее или туда, что было настоящим для
меня, в ту точку времени, как бы она ни называлась, где
существовала жизнь.
     Однако следует признать холодный, жестокий факт: о том, как
вернуться, у меня нет ни малейшего представления.
     Блэйн огляделся: вокруг лежала залитая лунным светом
стерильно-холодная земля. Он почувствовал, как где-то в глубине
его зародилась дрожь. Он попытался унять ее, поняв, что это лишь
прелюдия к необузданному ужасу, но дрожь не проходила.
     Он мысленно напрягся, борясь со все нарастающей дрожью, и
вдруг вспомнил, зацепил знание краешком разума.
     В следующий момент он услышал шум ветра в тополиных кронах -
но ведь только что тополей здесь не было. Куда-то исчезла дрожь.
Он снова был самим собой.
     Из травы и кустов доносилось стрекотание насекомых,
огненными капельками мелькали в ночи светлячки. А сквозь ставни
дома на холме пробивались тонкие, почти задушенные полоски света.
     Блэйн