роисходит там, в главной камере, за
толщей  двухметровой  защитной  стены  из бетона и свинца. Мы увидели, как к
мраморной  плите  в  основании главной камеры потянулся сиреневый прозрачный
дрожащий лучик - пучок отрицательных мезонов.

Я  представил  себе, как это происходит: из двух бетонных труб-ускорителей в
главную  камеру  врываются с космическими скоростями протоны, разбиваясь там
на  множество  осколков  -  мезонов;  эти  осколки  подхватываются  могучими
магнитными  и  электрическими  полями и собираются в этот сиреневый дрожащий
лучик.

Все  части  мезонатора  мы  до  этого  уже  подробно  осмотрели и изучили: и
ускорители,  и  огромные,  даже на взгляд тяжелые катушки магнитных фильтров
на  задней  стенке мезонатора, и вспомогательную промежуточную камеру слева,
через  которую  в  главную  камеру  двухметровыми  щупальцами  манипуляторов
вносились  образцы.  Удивительно послушны пальцы-щупальца этих дистанционных
манипуляторов.  Мы мысленно прошли уже все раструбы, каналы откачки воздуха,
даже  извилистый  путь, по которому луч света, отражаясь от призм перископа,
вмонтированных  в  бетонные  стены камеры, доходит до наших глаз. Мы все это
понимали,  но  только  теперь  смогли  прочувствовать мощь и разумность этой
машины - "во взаимодействии всех ее частей", как говорят.



27  мая.  Нам  не  повезло.  Программа  уже  исчерпана,  и  опыты в основном
закончены.  Голуб  готовит  отчет для научно-технического совета института о
проделанной работе. И нам решительно нечего делать.



10  июня.  Переводим  статьи  из  журналов:  я  -  с  английского,  Яшка - с
немецкого.



18  июня.  Кто сказал, что нам не повезло? Покажите мне этого нытика (только
не показывайте зеркало), и я убью его!

Но  - по порядку. Вчера состоялось расширенное заседание научно-технического
совета. Иван Гаврилович отчитывался об опытах с мезонами.

В   конференц-зале,   на   третьем  этаже  белого  корпуса,  рядом  с  нашим
"аквариумом", яблоку негде было упасть.

Собрались  почти  все  инженеры  института:  и  ядерщики, и электрофизики, и
химики.  В  президиуме мы увидели Александра Александровича Тураева. Ох, как
он  постарел  с  тех  пор,  как  читал нам общую физику! Волосы и знаменитая
бородка  клинышком  не  только  поседели,  а  даже пожелтели, глаза выцвели,
стали какие-то мутно-голубые. Что ж, ему уже под восемьдесят!

Голуб  стоял  за  кафедрой, раскинув руки на ее бортах; лысина отсвечивала в
свете  люстр.  Он  читал  лежавший  перед  ним  конспект, изредка исподлобья
посматривал в зал, изредка поворачивался к доске и писал цифры.

-   Таким  образом,  можно  выделить  самое  существенное,  -  говорил  Иван
Гаврилович  звучным, густым голосом опытного лектора. - Отрицательные мезоны
очень  легко  проникают  в  ядро.  Это  первое.  Второе: соединяясь с ядром,
минус-мезон  понижает  его заряд на одну единицу, то есть превращает один из
протонов  ядра  в  нейтрон.  Поэтому  после  облучения мезонами мы находим в
образцах  серы  атомы  фосфора  и  кремния, никель превращается в кобальт, а
кобальт  -  в  железо,  и  так  далее.  Мы наблюдали несколько превращений в
газообразном  и  сжиженном  водороде,  когда  ядра  водорода  превращались в
нейтроны.  Эти  искусственно  полученные  нейтроны  вели  себя так же, как и
естественные,  и  распадались  снова  на  электрон  и протон через несколько
минут.  Вот  количественные результаты этих опытов. - Иван Гаврилович кивнул
служителю,  сидевшему  возле большой проекционной установки - эпидиаскопа, и
сказал ему: - Прошу вас.

В  зале  погас  свет,  а  на  экране,  что позади президиума, одна за другой
появлялись  формулы  ядерных  реакций,  кривые радиоактивного распада, схемы
опытов.   Когда  служитель  извлек  из  эпидиаскопа  шестую  картинку,  Иван
Гаврилович  снова  кивнул ему. "Достаточно, благодарю вас..." Экран погас, в
зале загорелся свет, осветив внимательные, сосредоточенные лица.

-  Для  более  тяжелых,  чем водород, веществ, - продолжал Голуб, - мезонные
превращения  также  оказались неустойчивы: атомы железа снова превращались в
атомы  кобальта;  атомы кремния, выбрасывая электрон, превращались в фосфор,
и  так  далее.  Однако...  -  здесь  Голуб  поднял вверх руку, - в некоторых
случаях  мы  получали  устойчивые  превращения.  Так,  иногда  при облучении
железа  мы получали устойчивые атомы марганца, хрома, ванадия и даже титана.
Это  значит,  что,  например,  в  титане число нейтронов ядра увеличилось на
четыре  против обычного. Эти результаты, пока еще немногочисленные, являются
не  чем  иным,  как  намеками  на  большое  и великолепное явление, которое,
возможно,  уже  осуществлено  природой,  а может быть, первым его осуществит
человек.  В  самом деле, что может получиться, если мы будем последовательно
осуществлять  устойчивые  мезонные  превращения ядер? Постепенно все протоны
ядра   будут   превращаться   в  нейтроны.  Обеззаряженные  ядра  не  смогут
удерживать  электроны;  они  сомкнутся  и под действием огромных ядерных сил
образуют  ядерный  монолит  - сверхвысокой плотности и непостижимых свойств,
лежащих за масштабами наших представлений...

В зале возник шум. Яшка толкал меня в бок локтем и шептал:

-  Колоссально, а? Колька, понимаешь, какая сила?! Колоссально! А мы с тобой
читали и ничего не поняли...

-  Давайте рассмотрим другую сторону вопроса, - продолжал Иван Гаврилович. -
Мы  имеем  ядерную  энергию  - огромную, я бы сказал, космическую энергию. А
достойных  ее,  равных  ей  материалов  нет. Действительно, ведь все обычные
способы  получения  энергии  заключаются  в  том,  что  мы  каким-то образом
воздействуем  лишь  на  внешние  электроны атомов. Магнитное поле перемещает
электроны  в  проводнике  -  это  электрическая энергия. Валентные электроны
атомов  углерода  взаимодействуют  с  валентными электронами кислорода - это
дает  тепловую  энергию. Переход внешних электронов с одной орбиты на другую
дает  световую  энергию,  и  так  далее.  Это так сказать, поверхностное, не
затрагивающее   ядра   использование   атома   дает  небольшие  температуры,
небольшие  излучения.  И  они  вполне  соответствуют  нашим  обычным  земным
материалам, их механической, тепловой, химической, электрической прочности.

Но  ядерная  энергия  -  явление  иного  порядка:  она  возникает  благодаря
изменению  состояний  не электронов атома, а частиц самого ядра - протонов и
нейтронов,  -  которые,  как  всем  известно,  связаны  в миллионы раз более
прочными  силами.  Потому-то  она  создает температуру в миллионы градусов и
радиацию,  проникающую  через стены из бетона в несколько метров толщиной. И
обычное вещество слишком непрочно, слишком ажурно, чтобы противостоять ей...

Говорят  о  "веке  атома", но ведь это неправильно! Наше время можно назвать
только   временем   применения  ядерной  энергии,  причем  применения  очень
несовершенного.  Возьмите  откровенно  варварское  "применение"  ее  в  виде
ядерных   бомб.   Возьмите   примитивное  в  своей  сложности  использование
делящегося  урана и плутония в реакторах первых атомных электростанций. Ведь
это смешно.

При  температуре  в  несколько сот градусов используют энергию, заставляющую
пылать  звезды...  Но мы не можем добиться ничего большего с нашими обычными
материалами.  Таким образом, будущее ядерной техники - и, должно быть, самое
недалекое  -  зависит  от  того,  будет  ли  найден материал, который мог бы
полностью  противостоять  энергии  ядерных сил и частиц. Очевидно, что такой
материал   не   может  состоять  из  обычных  атомов,  скрепленных  внешними
электронами.  Он  должен  состоять  из  частиц  ядра  и скрепляться могучими
ядерными   силами.  То  есть,  это  должен  быть  ядерный  материал.  Таково
философское  решение  вопроса. Те опыты, о которых я докладывал, показывают,
что  возможно  получить  такой материал, состоящий из лишенных зарядов ядер,
лабораторным  способом.  Свойства  этого  нового материала - назовем его для
определенности  нейтридом  - каждый без труда сможет представить: необычайно
большая  плотность,  огромная  прочность  и  инертность, устойчивость против
всех и всяческих механических и физических воздействий...

Голуб замолчал, как будто запнулся, снял очки, внимательно посмотрел в зал:

-  Мы  еще  многого  не  знаем,  но  ведь  на  то  мы и исследователи, чтобы
пробиваться  сквозь  неизвестное.  Лучше  пробиваться с целью, чем без цели.
Лучше  пробиваться  с  верой  в  то,  что  цель будет достигнута. И я верю -
нейтрид может быть получен, нейтрид должен быть получен!

Он собрал листки конспекта и сошел с кафедры.

Интересно:  у  него  горели  щеки  -  совсем  как у нас с Яшкой, как у всех,
сидевших в конференц-зале.

Ну,  тут началось! В зале все стали спорить друг с другом яростно, громко. К
Ивану  Гавриловичу  посыпались  вопросы.  Он  едва  успевал  отвечать.  Яшка
бормотал  возле  меня: "Вот это да! Колоссально!" - потом сцепился в споре с
каким-то  сидевшим рядом рыжим скептиком. Бедный Тураев растерялся, не зная,
как  успокоить зал: его председательского колокольчика не было слышно; потом
махнул  рукой  и  стал  о  чем-то  с  необыкновенной  для  старика  живостью
рассуждать с Голубом.

Было  уже  одиннадцать  часов ночи. Когда все немного утихли, Тураев встал и
сказал своим тенорком:

-  Сведения  и идеи, сообщенные нам... э-э... профессором Голубом, интересны
и  важны.  Обсуждение  их,  мне  кажется,  должно  проходить менее... э-э...
страстно  и  более  обстоятельно.  Научное  обсуждение не должно походить на
митинг.  Научные  мнения  не  должны  быть  опрометчивыми... - Он в раздумье
пожевал  губами.  - Пожалуй, мы сделаем вот что: размножим сегодняшний отчет
Ивана  Гавриловича  и распространим его с тем, чтобы присутствующие здесь...
э-э...  уважаемые  коллеги смогли его обсудить в течение ближайших дней... А
сейчас заседание совета... э-э... закрывается.

Вот  так,  Николай  Самойлов! Ты с унынием мусолил целую неделю этот отчет и
не  заметил  в  нем  потрясающую  идею.  Вы  умственно  ограниченны, Николай
Самойлов, вы зубрила и бездарь!



29  июня.  Обсуждение  в  институте  закончилось,  и  дело  пошло  в  высшие
академические  и административные сферы. Иван Гаврилович в лаборатории почти
не бывает, мотается то в Киев, то в Москву, "проталкивает" тему.

Институт  во  главе  с  Тураевым  полностью за нас (я уже и себя причисляю к
этому проекту).

О  предстоящих  исследованиях  я  иногда думаю с душевным трепетом. Попросту
говоря,  я  их  побаиваюсь:  как  бы мне не осрамиться. Пять с половиной лет
меня  готовили  к  работе физика-экспериментатора: я слушал лекции, выполнял
лабораторные  работы,  курсовые  проекты,  бойко  сдавал  экзамены,  неплохо
защитил  дипломную  работу  и даже получил диплом с отличием, но все-таки...
Ценность  знаний  познается  в  их  применении.  Можно  блеснуть эрудицией в
беседе   как   светской,   так   и   научной;   можно  каскадом  терминов  и
глубокомысленностью   выражений  сломить  упорство  экзаменатора  -  он  вам
поставит  "отлично".  А  когда  дойдет до дела, когда из твоих знаний должны
родиться  новые  знания,  новые приборы, новые опыты, новые материалы, - вот
на этом самом главном в жизни экзамене, глядь, и провалился...

А дело предстоит огромное. И мне немного страшно.

Мы   готовимся.   Обдумываем   идеи   опытов,  последовательность  анализов.
Переводим  и  докладываем  в  лаборатории  все,  что  есть  в  международной
литературе  об  опытах  с  мезонами.  Я  даже  перевел с помощью словаря две
статьи с французского и немецкого, хотя никогда эти языки не изучал.

Вот что значит энтузиазм!

Интересно:  в  американских  научных  журналах нет почти никаких сообщений о
работах  с  мезонами. Во всяком случае, за последний год. Одно из двух: либо
они,  американцы,  не  ведут  сейчас  серьезных исследований в этой области,
либо,  как  это уже было, когда разрабатывали атомную бомбу, они засекретили
абсолютно  все  относящееся  к  этой  проблеме,  как  в сороковых годах было
засекречено все относящееся к делению урана.





                        ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ, ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ

1  июля.  Сегодня  прочитал  великолепную космогоническую гипотезу Тураева и
хожу  под  ее  впечатлением.  Это  не гипотеза, а научная поэма об умирающих
"черных звездах".

Мы  видим  в  небе светящиеся миры, красивые и головокружительно далекие. Но
не  видим  мы  гораздо больше, чем видим. Непрерывный миллионолетний ядерный
взрыв  -  вот  что такое звезда. И этот взрыв ее истощает. Звезды сжимаются,
атомы  внутри них спрессовываются, ядра соединяются друг с другом и выделяют
еще  большую  энергию. Так получается ослепительно белая сверхплотная звезда
- белый "карлик".

Звезда  выделяет  огромную  энергию,  говорится в гипотезе, но известно, что
чем   больше   энергии   выделяет   система,  тем  устойчивее,  прочнее  она
становится,   тем   плотнее  и  прочнее  становится  угасающий  "карлик".  В
пространстве  Вселенной  есть немало умерших звезд - огромных холодных солнц
из  ядерного  вещества.  Может  быть,  они дальше ближайших видимых звезд, а
возможно, и ближе - ведь мы их не видим.

А  мы  собираемся  получить в нашей лаборатории кусочек умершей звезды... Да
дело  даже  не  в  звездах;  ведь  это  будет  идеальный  новый  материал  -
сверхпрочное,   сверхинертное  вещество  ядерного  века.  Атомные  реакторы,
сделанные  из  нейтрида,  будут  не  бетонными  громадинами,  а  размером  с
обыкновенный  бензиновый  мотор. Ракеты из нейтрида смогут садиться прямо на
поверхность  Солнца,  потому  что 6000 градусов для нейтрида - это прохладно
Резцом  из  нейтрида  можно  будет  резать,  как  масло, любой самый твердый
металл.  Тонкая  броня  из  нейтрида  сможет выдержать даже атомный взрыв...
Танк  из  нейтрида проникнет на сотни и тысячи километров в глубь Земли, ибо
высокие температуры и давления ему не страшны... Уф-ф!

Большинство  фантастически  дерзких,  хотя и чрезвычайно нужных человечеству
проектов  всегда  упиралось  в  проблему  идеального  материала.  Инженеры с
сожалением  откладывали  осуществление  проектов  на неопределенное будущее;
фантасты  наскоро  сочиняли  какой-нибудь  спирольдит",  наделяли его нужным
свойством,  строили  из  него  ракету  или  подземный танк и, населив своими
героями, отправляли в далекое путешествие.

А  мы  не  будем  путешествовать,  мы  будем  делать  этот материал! И пусть
личности,  которые  попытаются  утверждать, что это скучно и неувлекательно,
лучше не попадаются мне на глаза.

Сегодня  Иван  Гаврилович  появился  в лаборатории прямо с аэродрома. Москва
утвердила тему. Начинаем!..



25  июля. "Которые здесь научные проблемы? - храбро сказал Яшка Якин, узнав,
что нашу тему утвердили. - Подать их сюда, мы их решать будем!"

Проблем  много,  но  -  увы! - они почти все отнюдь не научные, а все больше
такие,  о  которых в институтских курсах не сказано ни полслова. Коротко все
эти проблемы можно обозначить двумя словами: "Экспериментальные мастерские".

Дело  в  том, что для новых опытов нам, конечно же, нужно немалое количество
новых  уникальных  приборов и приспособлений - таких, которые не выпишешь со
склада  и  не  купишь  в  магазине,  а  которые нужно придумать, рассчитать,
сконструировать  и  изготовить  самим. Можно придумать прибор - когда нужно,
это  не  проблема;  можно  рассчитать  и  спроектировать  его  - это тоже не
проблема;   можно   изготовить   чертежи.   Но  потом  нужно,  чтобы  прибор
изготовили, и как можно быстрее изготовили - вот это и есть проблема!

Короче  говоря,  целыми  днями  приходится  бегать  то  в  стеклодувку, то в
слесарку,   то  в  механическую,  то  в  столярку,  то  в  бюро  приборов  -
договариваться,   просить,   проталкивать  заказ,  уговаривать,  доказывать,
спорить...  Сначала  все  идет  гладко:  вежливые  и  обходительные  мастера
принимают  заказ, кивают головой, обещают сделать к сроку; некоторые тут же,
при  мне,  поручают  работу  таким-то рабочим ("Вот с них будете спрашивать,
товарищ").  А  когда  в  нужный  срок  приходишь  за готовыми деталями, то с
ужасом  обнаруживаешь, что принесенные тобой материалы и заготовки аккуратно
сложены  где-нибудь  в  углу,  на  верстаке или под столом и прикрыты сверху
чужими  чертежами.  Или  в  лучшем  случае  -  только начали работу. И снова
вежливые  и  обходительные  объяснения  причин.  Сколько людей, столько же и
убедительных причин.

-  А  ты  на  них  крепче  нажимай, за горло бери, - посоветовал мне Сердюк,
когда я как-то поделился с ним своими печалями.

Но  "за  горло  брать" я еще не умею. Даже поругаться как следует не умею. А
когда  человек  ругается  заикаясь  и  дрожащим  голосом,  это не производит
должного впечатления.



8   августа.   Удивительный   человек   Иван   Гаврилович!  Видел  я  немало
профессоров,  или  кандидатов каких-нибудь наук, или просто инженеров, игрой
случая  вознесенных  на  должности  начальников больших лабораторий, которые
вели   себя   совсем  не  так.  Они  сидели  за  письменным  столом,  давали
руководящие   указания,   или   картинно  мыслили,  или  созывали  совещания
сотрудников  и  излагали им свои идеи для исполнения. И единственным научным
прибором на их столе был телефон...

А  этот  работает  не  только  головой,  но  и  руками!  И  еще как: два дня
устанавливал  новые  приборы  и  приспособления  в  мезонаторе,  сам  паял и
перепаивал  схемы,  что-то  слесарил.  Все  новые  приборы, что появляются в
лаборатории,  он  сам  тщательно  осматривает и настраивает. Мезонатор и все
устройства для измерений знает великолепно, до последнего винтика.

А  вчера  мы  втроем: Голуб, Сердюк и я - сгружали с машин и устанавливали в
зале десятипудовые части масс-спектрографа. Молодец, ей-ей!



22  августа. Первые опыты - первые разочарования... Неделю назад с волнением
в  душе  сделали  первое облучение. Все собрались у пульта и в торжественном
молчании  смотрели,  как  Иван  Гаврилович  -  серьезный,  в белом халате, с
трубочкой   дозиметра   радиоактивности   на   груди  -  включал  мезонатор.
Неугомонный  Яшка  шепнул  мне:  "Обстановочка... Впору молебен...", но даже
Оксана не прыснула, а покосилась на него строго.

Вот  в  перископе возник лучик отрицательных мезонов - этих осколков атомных
ядер.   Голуб   поднялся   на   мостик,   взялся  за  рукояти  дистанционных
манипуляторов,   попробовал:   тросики,  уходившие  вместе  с  трехметровыми
подвижными  штангами  в  бетон,  точно  и  мягко передавали все движения его
кистей  на  стальные  пальцы  в  камере.  Мы, стоя внизу, увидели в раструбе
перископа,  как стальные пальцы подвели под мезонный луч фарфоровую ванночку
с кусочком олова. Потом Голуб спустился с мостика, посмотрел в перископ:

- Свет мешает. Затемните лабораторию...

Оксана  задернула  шторы,  стало  сумеречно.  Мы, стараясь одновременно и не
мешать  Голубу,  который настраивал луч, и посмотреть в перископ, столпились
у  раструба.  Призмы  передавали  из  камеры  свечение (в середине синее, по
краям  оранжевое),  и  оно  странно  освещало  наши  лица. Было тихо, только
сдержанно  гудели  трансформаторы,  негромко перестукивали вакуум-насосы, да
еще Сердюк сопел возле моего уха.

Так прошло минут десять.

Внезапно  кусочек олова шевельнулся - и все мы шевельнулись - и расплылся по
ванночке в голубоватую лужицу. Оксана, устроившаяся сзади на стуле, сказала:

"0й!" - и едва не свалилась на меня.

- Расплавился! - вздохнул Голуб.

- Вот это облучение!..

Больше  ничего  не  произошло. Олово продержали под пучком мезонов два часа,
потом  извлекли  из  камеры. Оно стало сильно радиоактивным и выделяло такое
тепло, что не могло застыть.

Вот  и  все.  В  сущности, почему я был уверен, что это произойдет с первого
раза?   Сто  элементов,  тысячи  изотопов,  множество  режимов  облучения...
Кажется, я просто