епнул
мне: "Есть! Они в коридоре".
     Теперь  оставалось дождаться  ПСВ. Она  не замедлилась  и  все  совпало
отлично:  индикаторы показали приближение  резонанса: я  включил музыкальный
сигнал, кивнул Радию; он зажег над дверью в коридоре табло "Не входить! Идет
эксперимент" только на сей  раз оно означало приглашение войти; и  Стрижевич
ввел в  комнату  Лену  Кепкину,  плотно сложенную  женщину с широким  чистым
лицом, темными бровями и усиками над верхней  губой; не знаю, что он говорил
ей, выдерживая  в коридоре,  только вид у нее  был  решительный, губы плотно
сжаты.
     Все назад! Я нажатием клавиш откатил от Геры электродные тележки.
     Смирнова с возгласом: "Ах, боже!.." отскочила, одернула халатик.
     Гера увидел  восходящую на помост супругу. Лицо его  выразило смятение.
Он  беспомощно шевельнул руками, жалко улыбнулся, ерзнул в  кресле  и исчез.
Был и нет.
     Конечно, это было жестоко по отношению к Лене. Она едва не грохнулась в
обморок. Дали  воды, успокоили,  заверили, что вечером  Гера вернется домой,
как  обычно,  ничего  страшного  не  случилось,  обычное внепространственное
перемещение  и т. п.  Так оно,  кстати. и было, мы  не врали  Лене: вернулся
домой после работы во всех вариантах Кепкин-ординарный.
     Но главное опыт удался.
     Определенно могу сказать, что Лена Кепкина своего Геру не бьет жалеет и
любит. Просто  была как-то в коридорном перекуре  высказана  такая гипотеза.
Кепкин  на  свою  беду  завелся:  "Что-что?! Меня-а?!."  И пошло. У нас  это
просто.
     Но после такого перехода ему теперь трудно доказать обратное.
     ...В варианте, где Сашка до Нуля не дожил, все придумал я сам.
     А за Леной послали с надлежащей инструкцией техника Убыйбатько.
     У  Нуль-варианта  тоже  есть варианты.  Тот,  который  со  Стрижевичем,
дельнее, выразительней.


        3
     Прлисутствовал  сегодня  прли  интерлесном рлазговоре, сообщает  Герка,
беря стул и усаживаясь  возле  сварочного станка.  Ехал в служебном автобусе
вместе с дирлектором и Выносовым. Наверлно, их машина испорлтилась.  Выносов
меня,  конечно,  узнал,  спрлашивает: "Ну, как там у вас обстановка?"  "Ждем
ученого  совета",  отвечаю.  "Скорло  будем обсуждать,  говорит,  только  не
поступите прлежде с  Павлом  Федорловичем, как прлидворные с Екатерлиной..."
Алка, Кепкин поворачивается к лаборантке, что он имел в виду?
     Той льстит,  когда  у  нее  консультируются по  истории. Но  сейчас она
отвечает кратко и с превосходством:
     При мужчинах нельзя.
     Ну и ладно, Гера снова  поворачивается  ко мне.  Потом Выносов говорлит
дирлектору:  "Непрлиятная,  говорлит,  ситуация".  А  тот  ему:  "Все  из-за
скорлопалительности.  Торлопимся  заполнять штатное рласписание, берлем кого
ни  попадя".  А  Выносов  "Но,   Иван  Иванович,  все-таки   Урлалов  создал
лаборлаторию!" А дирлектор: "Да, но что создала его лаборлатория?" Вот.
     ...Нет,  конечно, передо мной сейчас Кепкин-здешний, по уши погрязший в
делах и  отношениях  этой  н. в.  линии.  А  где  тот, мой коллега, куда его
занесло?
     Когда  я  позавчера переходил  из  Нуля,  его не  было  уже дней  пять.
Вернулся ли?
     Я спрашиваю:
     Ну а вывод какой?
     Вывод?  Шатается Пал Федорыч-то. Дирлектор он ведь, так сказать... Гера
смотрит на меня со значением.
     Чепуха. Подумаешь, директор сказал... Выкрутится Уралов и  на этот раз,
ему все как с гуся вода.
     Знаешь, Кепкин оскорбленно встает, когда ты  прликидываешься идиотом, у
тебя получается очень похоже. Прлосто один к одному!
     Смирнова фыркает за моей спиной.
     Я тоже поднимаюсь:
     И из-за подслушанной сплетни ты отвлекаешь меня от дела?! Постой... что
это у тебя под глазом? Граждане, у него под глазом синяк.
     Опять?! с хорошо сделанным сочувствием произносит Толстобров.
     Где?  Где?!  Гера  смотрится  в  зеркальную  шкалу  гальванометра.  Это
чернила... Он слюнит  палец, пытается стереть, но поскольку пальцы в тех  же
чернилах, синяк становится еще заметнее.
     Тем временем его окружают все.
     Похоже  на  отпечаток утюга, определяю я. Тыльная сторона.  Хотя  бы  в
полотенце заворачивала.
     Кино-о! стонет Алла.
     Герман  Игоревич,  скалится Убыйбатько, вы бы сбегали в  медэкспертизу,
взяли справку о побоях и в суд!
     Кепкин теперь предельно лаконичен. Он  берется за  ручку двери, обводит
всех взглядом исподлобья:
     Пар-ла-зи-ты! и выходит.
     Минуту  в лаборатории длится веселье, потом все утихомириваются. Только
Андруша еще долго хмыкает и крутит головой над схемой.

     Все-таки  Кепкин перебил  настроение, отвратил  от идеи. Слишком многое
напомнил. "Да, но что создала его лаборатория?" Вот именно:  одни  попытки и
провалы. Под водительством Павла Федоровича Уралова.
     Неужели он и здесь выкрутится на ученом совете? Вероятней всего, да.
     Ведь вышел он цел и невредим из  всех вариантов провала "мигалки", даже
катастрофических,  в   которых  сотрудник   погиб.  В  таких  случаях  снять
начальника следует хотя бы  из  соображений  приличия, а вот  нет, обошлось.
Доктор Выносов за него горой, пестует в ученые.
     Но сейчас  Паша  шатается,  Герка прав. И если поднапереть  всем, то?..
Ведь он еще "и. о.", диссертации не сделал.
     ...Ну.  вот  отвратив  от  эксперимента, втянул  меня  другим  концом в
водоворот лабораторных страстей этот черт картавый. Так я завязну надолго.
     Закончу-ка я лучше опыт на сварочном станке, закруглюсь
     хоть с этим для душевной свободы.
     Прилаживаю снова на нижнем электроде наполовину изуродованную матричную
полоску. Осторожно подвожу верхний штырь к  искорке германия с никелевой,  с
мушиный след, нашлепкой.
     Дожимаю педаль и... хруп!
     Мысленно произношу ряд слов, заменяемых в нашей печати многоточиями.
     Нет, я что-то не так делаю. Надо иначе. Как?..





        ГЛАВА V. ПАВЕЛ ФЕДОРОВИЧ ДЕЛАЕТ ПАССЫ




     Карась любит, чтобы  его жарили в сметане. Это  знают все кроме карася.
Его  даже  и не  спрашивали  не  только  насчет сметаны, но  и  любит  ли он
поджариться вообще.
     Такова сила общего мнения.
     К. Прутков инженер. Мысль No 95.





     На подоконнике зазвенел телефон. Встаю, подхожу, беру трубку:
     Да?
     Лаборатория ЭПУ? Попрошу Самойленко.
     Я слушаю, Альтер Абрамович. Здравствуйте.
     Алеша, здравствуйте. Алеша, ви мне нужен.  Надо якомога  бистро списать
"мигалку".  Она  же  ж  у  вас  на  балансе!  Зачем  вам  иметь  на  балансе
неприятности? Надо списывать, пока есть что списывать.
     Ясно, Альтер Абрамович, вас понял. Иду.
     Делаю мысленный реверанс станку и идее: ничего  не попишешь, надо идти.
Хотел попробовать,  честно хотел, но...  то  Кепкин, то вот Альтер  не  дают
развернуться.
     Техник Убыйбатько, подъем! Пошли  в  отдел обеспечения, "мигалку" будем
списывать.
     Ну-у, я только распаялся! недовольно вздыхает  Андруша. Встает, снимает
со спинки  стула  пиджак в мелкую клетку, счищает с него  незримые  пылинки,
надевает. Придирчиво осматривает  себя: туфли  остроносо  блестят, на брюках
стрелочки все в ажуре, от и до. Андруша у нас жених.
     Мы идем.
     ...Тот  разговор во времянке, статья из "Ла вок де текнико" и "мигалка"
три источника и три  составные части  Нуль-варианта. Из  разговора  родилась
теория, статьи дали первый намек на ее практичность, открыли путь  к методу.
А из "мигалки" возник наш советский эмоциотрон.
     (Собственно, название "эмоциотрон" нам было ни к  чему куда  вернее  бы
"вариатрон"  или  "вариаскоп".  Но на  начальство,  в  частности, на доктора
Выносова, неотразимо действуют  доводы типа "Так делают в Америке", особенно
если не уточнять, что в Южной. А что там делают, эмоциотроны? Значит, и быть
по сему.)
     Сейчас можно  смотреть на  все  происшедшее философски:  нет  худа  без
добра. Ведь  именно -потому,  что  не  получился  нормальный  вычислительный
агрегат,  мы  и   смогли,  добавив  по  Сашкиной   идее  необходимые  блоки,
преобразовать   его  в   персептрон-гомеостат,  чувствительный   к   смежным
измерениям. Благодаря  этому получились  наши  интересные  исследования, мир
расширился.
     Только нет у меня в душе философичности, эпического спокойствия.
     ...На  кой  ляд Паша поставил "мигалку" на баланс?  Ах да,  это же было
готовое  изделие:  Электронно-вычислительный  Автомат  ЭВА-1.  Все мы  свято
верили, что сделали вещь.

     Тогда  лаборатория  наша  (как  и  все в этом новом  институте)  только
начиналась.  Начиналась она с  молодых  специалистов  Радия Тюрина,  Германа
Кепкина,  Лиды  Стадник,  которая  сейчас  в  декрете,  Стрижевича  и  меня;
Толстобров  появился  через  год.  Молодые,  полные  сил  и  розовых  надежд
специалисты ни студенты, ни инженеры. Экзамены сдавать не надо, стипендия...
то  бишь  зарплата  неплохая,  занимаешься  только  самым интересным,  своей
специальностью...  хорошо!  Первый год мы часто резвились  с  розыгрышами  и
подначками,  по-студенчески  спорили на любые  темы.  При Уралове,  конечно,
стихали, двигали науку.
     Уралов... О,  Пал Федорыч  тогда в наших глазах находился на  той самой
сверкающей вершине, к которой, как  известно,  нет  столбовых дорог, а  надо
карабкаться   по  крутым  скалистым   тропкам.  "Мы,  республиканская  школа
электроников",  произносил  он.  "Меня  в  Союзе по  полупроводникам знают",
произносил он, потрясая оттиском  единственной  своей (и еще трех соавторов)
статьи. И мы, как птенчики, разевали желтые рты.
     Нас  покоряло в  Паше все:  способность глубокомысленно  сомневаться  в
общеизвестных истинах (тогда  мы  не догадывались,  что он просто с  ними не
накоротке), весомая  речь и особенно его "стиль-блеск" лихо, не отрывая пера
от бумаги, начертать  схему или конструкцию, швырнуть сотруднику: "Делайте!"
и  неважно,  что  схема  не   работала,  конструкции  не  собиралась,  потом
приходилось  переиначивать  по-своему,  главное,  Паша  не  отрывал  перо от
бумаги.  Это впечатляло.  В  этом  смысле у него  все было  на высоте, как у
талантливого: вдохновенный  профиль  с  мужественным,  чуть волнистым носом,
зачесанные  назад  светлые  кудри,  блеск  выкаченных  голубых глаз  и  даже
рассеянность, с которой он путал данные и выдавал чужие идеи за свои.
     Впрочем, должен  сказать, что к концу первого года работы над "Эвой", я
ясно  видел, что Павел Федорович  в  полупроводниках  разбирается слабовато;
впоследствии выяснилось, что Кепкин и Стриж были также невысокого  мнения  о
Пашиных познаниях в электронике, а Толстобров и Тюрин о его научном багаже в
проектировании и технологии.  Но  каждый  рассуждал так:  "Что ж,  никто  не
обнимет необъятное. В моем деле  он не тумкает,  но,  наверное, в  остальных
разбирается. Ведь советует, указует".
     Автомат  создавали  в  комнате  рядом  с  нашей  (в  Нуль-варианте  он,
модернизированный, и сейчас там);  затем распространились  и сюда, в "М-00".
Тюрин и Стрижевич выпекали в вакуумной печи у  глухой стены твердые схемы на
кремниевой основе: промышленность таких еще не выпускала.  Возле окна  мы  с
Лидой   Стадник   собирали   из  них  узлы,  блоки   ощетиненные   проводами
параллелепипеды,  заливали их пахучей эпоксидкой, укладывали в термостат  на
полимеризацию.  У  соседнего  окна  Толстобров  с лаборантом в два паяльника
мастерили  схемы логики.  В дальнем полутемном углу  Кепкин,  уткнув  лицо в
раструб  импульсного  осциллографа  ИО-4,  проверял  рабочие  характеристики
полуготовых  блоков.  Посреди комнаты  техник  Убыйбатько  клепал  из гулких
листов дюралюминия панели и корпус "Эвы".
     А   Павел   Федорович   величественно   прохаживался   по    диагонали,
останавливался то возле одной группы, то возле другой:
     Гера, теперь проверьте на частоте сто килогерц.
     Алексей...  э-э...  Евгеньевич,  Лида!  Плотней  заливайте  модули,  не
жалейте эпоксидки.
     Радий... э-э... Кадмиевич. ну как тут у  вас? Темпы, темпы и  темпы, не
забывайте!
     Э-э...  Андруша!  А  ну,  не   перекореживайте  лист!   Покладите   его
по-другому.
     Кепкин  высвобождал   голову  из   раструба,  глядел  на  Пашу,  утирая
запотевшее лицо, восхищенно бормотал: "Стрлатег!.."
     Как мы  вкалывали! До синей ночи просиживали в лаборатории  и так два с
половиной года. А сколько было переделок, подгонок. наладок. Но собрали.

     Мы  с  техником спускаемся  вниз, выходим в институтский двор. Солнышко
припекает. Перепрыгиваем через штабеля досок и стальных полос, обходим ящики
с надписями "Не кантовать!", стойки с  баллонами сжатого газа,  кучи плиток,
тележки, контейнеры, пробираемся к флигелю отдела обеспечения. Вокруг пахнет
железом, смазкой, лаками.
     ...Когда  красили  готовую  "Эву",  вся  комната благоухала  ацетоновым
лаком. Мы тоже.
     Вот она стоит  приземистая тумба цвета кофе с молоком, вся в черненьких
ручках, разноцветных кнопках,  клавишах, индикаторных лампах,  металлических
табличках  с  надписями  и символами. Казалось,  автомат  довольно  скалится
перламутровыми клавишами устройства ввода.
     Как  было хорошо,  как славно!  В  разные организации  полетели красиво
оформленные  проспекты:   "В  институте   электроники  создан...  разрабо...
эксплуати...   быстродействующий   малогабаритный  электронно-вычислительный
автомат ЭВА-1!" Из других  отделов приходили поглазеть, завидовали. А мы все
были между собой как родные.
     Правда, многоопытный Ник-Ник не раз заводил с Пашей разговор, что  надо
бы погонять "Эву" при повышенной  температуре, испытать на время непрерывной
работы, потрясти хоть слегка на вибростенде чтобы быть уверенным в машине. А
если обнаружится слабина, то не поздно подправить, улучшить конструкцию.
     Но какие  могли  быть поиски слабин, если в лабораторию косяком повалил
экскурсант! Кого только к нам не приводили: работников  Госплана республики,
участников конференции  по сейсмологии,  учителей, отбывающих срок на курсах
повышения      квалификации,      делегатов      республиканского      слета
оперуполномоченных...  Только  и  оставалось,  что  поддерживать  автомат  в
готовности.
     В  роли  экскурсовода Уралов был неподражаем.  Он не  пускался в нудные
объяснения теории, принципа действия зачем! а бил на прямой эффект.
     Вот наш  автомат  ЭВА, Павел Федорович движениями,  напоминающими пассы
гипнотизера, издали как бы  обводит контуры  машины.  Производит программные
вычисления по всем  разделам высшей математики.  Включите, Алексей... э-э...
Евгеньевич!
     Я (или Александр... э-э... Иванович,  или Радий... э-э... Петрович, или
Герман... э-э... Игоревич) включал. Лязгал  контактор. Вспыхивали сигнальные
лампочки. Прыгали стрелки. Видавшие виды оперуполномоченные замирали.
     Набираем   условия  задачи!  (Пассы.  Я   ввожу   клавишами  что-нибудь
немудреное,  вроде  квадратного  уравнения  по курсу средней  школы.) Вводим
нужные числа... (Пассы. Я нажимаю еще клавиши.) Считываем решение!
     Где?  Где?  волновались делегаты. Потом  замечали  светящиеся  числа  в
шеренге цифровых индикаторов. А! Да-а!.. Тц-тц-тц!

     Входим во флигель. В  большой комнате снабженцев галдеж, перемешанный с
сизым  дымом.   Грузный  мужчина  со  скульптурным   профилем  римлянина   и
скептическими еврейскими глазами сразу замечает нас:
     Ага,  вот ви-то  мне и  нужен! Он вылезает  из-за стола, берет  бумаги,
направляется  к  нам. Пойдемся. Ах, опрометчивый человек Павел Федорович!  И
зачем он поставил "мигалку" на баланс? Так  бы списали по мелочам туда-сюда.
А теперь...  ведь сорок  две тысячи новенькими, чтобы  вы мне все  так  были
здоровы! Еще утвердит ли акт главк, этот вопрос.
     Альтер,  как и все, не помнит уже официального имени автомата "мигалка"
и "мигалка".
     ...Все было хорошо, все  было прекрасно. Потом приехала государственная
приемочная  комиссия,  пять  дядей  из  головных  организаций.  Дяди  быстро
согласовали набор  испытательных заданий  для  "Эвы"  посложнее  квадратного
уравнения,  опечатали дверцы и  панели автомата,  включили его на длительную
работу;  составили   два   стола  глаголем  и  принялись  задавать  вопросы,
выслушивать ответы, знакомиться с чертежами, вести протокол.
     На третий день работы автомат начал  сбиваться, в  числовых индикаторах
вместо правильных цифр вспыхивали ненужные нули. Дальше хуже. На пятый день,
в разгар заседания комиссии, когда Павел Федорович со слегка перекошенным от
неприятных  предчувствий лицом  обосновывал выбор именно такой схемы и такой
конструкции, ЭВА совсем перестала отзываться на команды  с пульта.  Числовые
индикаторы то с  бешеной  скоростью  меняли  цифры,  то  гасли;  потом стали
зажигаться  все  цифры сразу: сначала правая сторона  (положительные числа),
потом левая отрицательные. Казалось,  что на плоской  бежевой морде автомата
растерянно моргают красные узкие глаза.
     Председатель комиссии, подполковник и кандидат наук Вдовенков, лысеющий
брюнет, огляделся на предмет отсутствия женщин, почесал подбородок и спросил
у Паши:
     А чего это он у вас подмигивает, как б...?

     Мы втроем опять выходим  во двор, направляемся в дальний его угол. Там,
среди разломанных ящиков, погнутых каркасов и битых раковин стоит "мигалка".
Точнее, то, что от нее осталось.
     Да-а...  тянет Альтер, останавливаясь перед ржавой  коробкой  с  дырами
приборных гнезд. Даже крепеж поснимали, скажите пожалуйста! Он пнул коробку,
листы с облупившимся лаком жалко задребезжали. Как после пожара.
     Я  стою в оцепенении:  последними словами  начснаб  как бы  свел вместе
обширный пучок  вариантов (в том числе  и с пожаром  в  лаборатории) ; в них
осталось  ровно столько от нашей "Эвы",  электронной собаки,  угодившей  под
самосвал судьбы: одно шасси. Все по теории, по Тюрину.
     ...Подобно   тому,  как   морской   вал   мощный,  крутой,   зеленовато
просвечивающий на солнце разбивается,  налетев на берег, на гейзеры  брызг и
изукрашенные пеной водовороты, так и "вал" наших трудов, мечтаний, замыслов,
эмоций,  творческой   энергии  раздробился  после  провала,  разделился   на
множество  ручейков-вариантов.  Среди  них  есть  и  сильно  отличающиеся, и
пустячные да я все, честно  говоря, и не знаю. Но грубо  их можно разделить,
как пустыню со львом, на две части: а) варианты,  в которых у нас опустились
руки (льва  нет), и  б) варианты, в которых  они  у  нас не опустились  (лев
есть). Последние, разумеется, интересней.

     После  отъезда  госкомиссии  была  создана  внутриинститутская, которая
выясняла, что подвело в "ЭВЕ" и почему. Подвело многое: густо залитые смолой
модули  плохо отводили  тепло, от этого  менялись характеристики  микросхем;
сработались кустарные переключатели; местами  даже отстали наспех подпаянные
проводники. Общий диагноз был: надежность.
     Паша тогда выкрутился ловко. Модульные блоки собирал кто?  Самойленко и
Стадник.  Микросхемы изготовлял кто? Стрижевич  и Тюрин. Блоки проверял кто?
Кепкин...  Не умеют работать!  Над нами нависло  разгневанное начальство. Но
Уралов все замял: ничего, они молодые, на ошибках учатся и т. п. и потом еще
ходил в благодетелях.
     - Отсюда ответвляются варианты, в которых Толстобров  не вынес Пашиного
бесстыдства и ушел (а  здесь-сейчас он  все-таки вынес и  не ушел колебался,
значит), а также  и  те, в  которых мы, предварительно сняв  с "мигалки" все
ценное,  выставили ее  в  коридор,  а затем  и  вовсе,  чтобы  не возбуждать
насмешки соседей, сволокли на задний двор. Но ответвились и те, в которых мы
в самом  деле  решили  научиться на  ошибках,  попробовать еще  раз,  уже не
полагаясь на  "гений"  Уралова.  Новаторы Стрижевич  и  Тюрин предложили  не
повторять  зады, а использовать  самые новые технологические  идеи с пылу, с
жару, из журналов и свежих патентов. "Если  и будем делать  ошибки,  то хоть
такие,   на   которых   вправду   можно   научиться",    высказался   Сашка.