й.
     По привычке  дохожу до  конца  коридора,  до  последней  двери.  Дергаю
заперто.  Спохватываюсь: ну да,  в  Нуле  она  должна быть  заперта, открыта
предпоследняя. Возвращаюсь, вхожу, все на месте:  пульт, помост с креслом, и
электродными  тележками, тумбы "мигалки". Я по-прежнему в Нуле только теперь
нет чувства, что все в порядке и дальше будет хорошо.
     Ничего не в порядке.
     Гашу  свет.  Хожу вдоль помоста, от стола Смирновой у  окна  до  пульта
возле двери двенадцать шагов  от индикаторных  огоньков  до фиолетовой тьмы,
накрест  пересеченной оконным  переплетом, столько же обратно. Не споткнусь,
не зацеплюсь место знакомое. Мысли тоже мечутся.
     ...В варианте, из которого вернулся  Кепкин, нет никакого рисунка жилок
на листьях  клена напротив окон. И рисунка на  коре  тоже. Потому что нет ни
листьев, ни коры  обгорелый ствол с сучьями.  И сегодняшние красивые плоские
облака, которыми я  любовался, испарились  там в  момент вспышки,  затмившей
солнце. Такой вариант развития ноосферы влияет и на природу.
     А  Герка   все-таки  добрался   сюда,  в  здание  с  сорванной  крышей,
вылетевшими стеклами, очагами пожаров, поднялся на  свой  этаж, нашел в себе
силы,  умирая,  вернуться и сообщить о таком варианте. Хоть видом своим  дал
знать, как это выглядит.
     ...  Бедный  Герка, несчастный лабораторный  шут  гороховый!  Как  оно,
действительно, бывает; и  человек  не хуже  других, способный исследователь,
дельный   работник  а   установится  к  нему  дурноватое   отношение,  через
"бу-га-га",  и все  вроде  не  в  счет.  Он сам еще  по  слабости  характера
подыгрывал, ваньку валял. Ох, как меня сейчас  гнетет чувство вины перед ним
за подначку,  за  дурацкую "версию",  что  жена  его  бьет (я автор,  я)!  И
перебросили его по Пятому шутовским способом... оправдывался: "Прледчувствие
останавливает". Правильное было предчувствие.
     ...Выходит, один я остался более-менее полноценным вариаисследователем.
Кепкин погиб, Тюрин не может, Стриж "мерцает" каждый раз неясно, появится ли
он еще. И вернуться в нуль-вариант все  трудней,  такое впечатление,  что он
съеживается, будто шагреневая кожа, особый кусочек пространства-времени. Без
прошлого, без влияния на что бы то ни  было... и без  будущего? Что, в самом
деле, меня ждет здесь?


        4
     И  я  останавливаюсь,  будто налетел  на  препятствие.  Гляжу  во  тьму
расширенными глазами. Холод в душе. мурашки по коже.
     ...а тоже  самое,  что  и Кепкина! То есть  необязательно атомная война
достаточно вылетевшего из-за угла самосвала.  Как меня до сих пор-то  еще не
угораздило... и как до сих пор не понял это!
     Есть много вариантов "pas  moi" в которых меня уже нет. Есть такие, где
мне еще жить да жить. По этой  же статистике должны быть и  переходные между
теми и  другими такие, в которых  конец мой  не в прошлом и не в будущем,  а
сейчас, лишь сдвинут по Пятому. Сколько всего моих вариантов с существенными
различиями: тысячи? сотни тысяч? Ведь это  не что-нибудь,  а десятки,  сотни
или тысячи моих смертей! Не успеешь оглядеться и крышка.
     ...Кто знает, если  бы дошел до этой  мысли умозрительно,  то рассуждал
бы, наверное, спокойней, но сейчас, после того как  я нашел здесь и тащил на
плече в клинику умирающего Герку, все куда более  зримо. Я с ужасом смотрю в
сторону  стартового кресла:  никакая сила не заставит  меня более  взойти на
помост и сесть на него. И так сегодня чуть не гигнулся от импульса.
     ...Главное  дело,  не  знаем,  куда какая ПСВ  ведет. С  самого  начала
нацелились на одно: переброситься, сдвинуться  по Пятому. Куда неважно. И не
думали об этом.
     А вот, оказывается, какова плата за это знание. В обычном существовании
жизнь  одна и смерть одна.  А  в  надвариантном состоянии жизнь-то все равно
одна  (потому что это моя жизнь), хоть и обогащенная новыми воспоминаниями и
впечатлениями, а смертей-кончин меня ждет много!

     Что, струсил? спрашиваю я себя вслух. Мой голос глухо отдается от стен.
     Опускаюсь  на Край  помоста,  провожу руками  по  лицу, делаю  глубокие
дыхания.  И  верно,  струсил,  сердце  частит.  Хреновый  все-таки  из  тебя
вариаисследователь, Кузя!
     ...С  Кадмичем  бы  надо  это  обсудить,  поставить  ему  такую задачу.
Возможно ли просчитать в ЭВМ, посмотреть как-то математически: что  маячит в
глубине ПСВ? Или нет?..
     А если установит, что невозможно, не просматривается Пятое измерение на
манер  шоссе перед автомобилями, не перебрасываться вовсе? Зачем же я  тогда
стремлюсь в Нуль?
     ...В  каком-то  последующем  перебросе мне  не повезет. То,  что Кепкин
добрался   в   Нуль,   скорее   исключение,   чем   правило   для   гибнущих
вариаисследователей. Не вернусь, останется один Тюрин. Он подождет-подождет,
да и попытается сам перейти и наперед ясно, чем это для него кончится.
     Смирнова и Убыйбатько  после этого... ну, наверное, просто "отключатся"
от Нуль-варианта, перестанут выпячиваться  в него  поступками  и прическами.
Пал  Федорыч  тоже  да  он,  похоже, уже  выбыл из  игры  после  той  пальбы
электролитов.
     И     очень    может    быть,    что    с    безнадзорно     включенной
"мигалкой"-эмоциотроном тогда произойдет то  же, что случилось  с нею в иных
вариантах:  перегрев, короткое замыкание...  и пожар.  Останется  обгоревший
корпус  с  дырами приборных  гнезд,  его  выставят  на задний  двор, а потом
спишут. Как, с каким объяснением? Э, слова для акта найдутся.
     И все. Нуль-вариант сомкнется с другими.
     Неужели к тому идет?..
     И чем попадать под обух, я могу просто встать и уйти?
     ...Из-за чего, собственно, на рожон-то лезть? Сначала ясно' реализовать
новую  идею  и тем утвердить себя. А дальше? Ведь  практического выхода  это
задание не имеет.
     Ну, протопчем мы для человечества эту тропинку в Пятое, все люди смогут
свободно скользить по  измерениям мира возможностей... и  что?  Сначала они,
люди  мира  сего, увлеченные маячащей перед носом "морковкой счастья", будут
рассматривать свои  варианты  так: ага, это  я  упустил,  надо  учесть  и  в
следующий уж  раз... а вот  здесь  я  выгадал, молодец!..  а этого  надо  бы
избежать...  то  есть  все  новое  подчинят  старым  целям.  Но   постепенно
вариаисследование  поднимет их над миром,  отрешит  от  расчетов и выгод, от
напряженной суеты.  Изменятся  цели  человеческого  существования. Как? Я не
знаю.
     Единственный пока "практический  выход" это то, что я предупредил Сашку
о бромиде бора. Что же,  и дальше мне,  подвергая  себя реальным опасностям,
спасать его от опасности в большой степени мнимой?
     Как сказано у Гоголя:  "С одной стороны, пользы отечеству никакой, а  с
другой... но и с другой стороны тоже нет пользы!"
     Сижу в темноте локти на коленях, лицо в ладонях. Я не испуган, нет. Я в
смятении.





        ГЛАВА XII. ВОЗВРАЩЕНИЕ


     Вероятность  того,  что  пуговицы  на  штанах   расстегнутся,   намного
превосходит ту, что они сами застегнутся. Следовательно, застегивание штанов
процесс антиэнтропийный. С него начинается покорение природы.





     К. Прутков-инженер, Мысль No 111.

     Музыкальный сигнал перехода.  Не  наш  сигнал, что-то скрипично-арфное,
подобное  дуновению  ветра  над  кронами  деревьев.  Вскакиваю, оборачиваюсь
смутный силуэт человека в кресле. Сашка? Включаю свет.
     О  боже, Люся моя возлюбленная. Моя жена.  отбитая  у  Стрижевича,  его
вдова,  к которой  ушел от Лиды... женщина, которую я  упустил почти во всех
вариантах.  Но там, где не  упустил, у нас любовь, какой у меня не было и не
будет.
     Ты? Почему ты здесь?
     Сейчас я  озадачен,  и, если честно, не очень рад встрече:  помню,  как
давеча рассматривал себя в зеркальце гальванометра. Рожей  не вышел я сейчас
для встречи с ней. Для тех вариантов.
     Она непринужденно  сходит с  помоста.  Тяжелые  темные  волосы  уложены
кольцами. На Люсе серая блуза в мелкую клетку, кремовые брюки все  по фигуре
и к  лицу. На широком отвороте блузы  какой-то то  ли жетон,  то  ли значок:
искрящийся  в  свете лампы  параллелограмм, длинные  стороны  горизонтальны,
внутри много извилистых линий.
     Она кладет  мне на  плечи теплые  руки,  приникает лицом к  груди - моя
женщина, надвариантно моя. Моя судьба.
     Я боялась, что ты больше не вернешься.
     Постой...  погоди с лирикой-то. (Я строг, не даю себе размякнуть. Знаем
мы эти женские штучки!) Во-первых, куда я должен вернуться? Где мы вместе, я
уже есть,  а  где нет... тому и не бывать. Во-вторых,  ты-то, ты-то сюда как
попала будто с неба?
     Почти. Она глядит  снизу  блестящими глазами  нежно  и лукаво. Мы всюду
должны быть вместе. Везде и всегда.
     ...Снова музыкальный сигнал такой же. Скрипично-арфовый. И вслед за ним
очень  выразительное  "гхе-гм",   произнесенное   очень  знакомым   голосом.
Поворачиваю голову: конечно, кто же  еще Сашка. Стоит, оперевшись  о  спинку
старого кресла, нога за ногу. голова чуть склонена к плечу. Одет не так, как
днем (да и с чего ему быть одетым  так же!): в  светло-коричневой  куртке  и
брюках, под курткой такая же, как у Люси, рубашка в мелкую клетку: над левым
карманом у него тоже пришпилен жетон-параллелограмм с мозаичными искорками и
блестящими извивами между нижней и верхней горизонталями.
     Я  несколько напрягся. И  не  из-за  таких ситуаций,  в  которой  Стриж
наблюдает сейчас меня с Люсей, у нас случались  драки  до  крови, до выбитых
зубов. Жду,  что  и Люся  отпрянет  или  хоть  отстранится от  меня.  Ничего
подобного; спокойно глядит  на Сашку, положив мне на  грудь голову, обнимает
за шею рукой.
     Ты,  как всегда,  кстати,  говорю  я.  Впрочем  рад,  что  с  тобой все
обошлось. А то я беспокоился.
     Во-первых,  не обошлось, я  все-таки не  один раз  подорвался  на  этих
чертовых  ампулах,  разбивался  на мотоцикле, получал нож в сердце... и даже
погиб от легочной чумы в бактериологической  войне. Во-первых,  беспокоишься
ты сейчас не о том: ты увел мою женщину!
     Уводят лошадь,  Сашок,  мягко отзывается Люся.  или  корову.  А женщина
решает сама.
     Да-да... Сашка смотрит  на нас, не. меняя  позы: голос у  него какой-то
просветленно-задумчивый. Ты права. Если по-настоящему, то это я  тебя у него
уводил. Умыкал. Только теперь увидел, насколько вы пара. Смотритесь, правда.
     Мне эта сцена уже кажется излишне театральной. Какие-то трое задуманных
положительных   персонажей  из  отлакированной  до   блеска  пьесы.  Во  мне
пробуждается злость. Отстраняюсь от Люси.
     Послушайте!  Можете  вы  толком объяснить...  Если  ты ты!  столько раз
погибал,  то почему ты здесь? Почему знаешь об  этом? И Люся откуда взялась?
Что все это значит!
     Тупой, говорит Стриж  нормальным  своим  голосом, тупой,  как  валенок.
Каким ты был... И он красноречиво качает головой.
     Ну  зачем так вступается Люся Просто  человеку, когда он поднимается на
новую ступень  познания, всегда  сначала  кажется.  что  он  уже на вершине.
Алешенька, милый,  почему  ты  считаешь.  что  Нуль-вариант... или,  точнее,
Нуль-центр только один в многомерном пространстве?
     А?.. Ага! Я смотрю на них во все глаза.
     Ротик закрой, простудишься, заболеешь. говорит Сашка. ...Вот теперь мне
понятно и  их  появление,  и одежда с намеком  на  униформу, и эти жетоны. Я
смотрю  на Люсю: она  та, да не та,  к которой я летал  вчера на биокрыльях,
какую знал  во всех вариантах. Та обычная  женщина, неразделимо  привязанная
чувствами (любовью, заботами,  опасениями)  к окрестному миру; когда нежная,
ласковая, страстная, а  когда  это и я знаю, и Сашка как застервозничает, не
дай  бог, не подступишься.  Эта  свободней, содержательней,  одухотворенней:
больше ясности в лице и в голосе.
     И Сашка... Сейчас  он вернулся к принятому у  нас в общении тону но это
больше для меня, чем для самовыражения. Я замечаю отсвет больших пространств
на его  лице, тех самых вселенских просторов.  Ясно,  из каких вариантов они
оба прибыли. И та жизнь, то бытие для них нормально.
     Порядок, говорит  Сашка,  сходя с помоста. Он дозрел. это  видно по его
лицу.  Да, Кузичка, да. И что ваш Нуль-вариант исчерпал себя, сходит на нет,
это ты тоже правильно понял. Будем приобщать тебя к нашему.
     Зачем?!  Я пожимаю плечами.  Это ведь до первого сна. а в нем я скачусь
обратно сюда. Душу только растравлю.
     Начинается!..  Стриж выразительно вздыхает. Нет я  с ним не могу. Люсь.
попробуй ты'
     Алешенька.  Она гладит меня по волосам жестом  почти материнским, глаза
немного смеются. Ну, ты действительно абсолютизируешь. Наши предки  когда-то
на четвереньках  гуляли  и все  в шерсти.  Сон  из  того же  атавистического
набора. Ты  перейдешь с нами  туда,  где люди непрерывно владеют  сознанием.
Решайся, а?
     ...Под все  эти  захватывающие  события  и  разговоры незаметно  прошла
короткая летняя ночь. Небо за домами светлеет, розовеет.
     Собственно,  я с первого  Сашкиного слова  уже решился  и  согласился а
кочевряжился только  потому,  что иначе  же и согласие не имеет  веса. Пусть
чувствуют.
     А как там насчет пожрать? спрашиваю. Это  не считается пережитком? А то
я голодный, как черт.
     Люся смеется:
     Бедненький!
     Так с  этого  и начнем,  говорит  Стрижевич, подталкивая меня к  двери.
Пошли.
     Куда?
     На Васбазарчик пить молоко.
     А... потом вернемся?
     Там видно будет.
     И Люся улыбается несколько загадочно.
     Дальше  расспрашивать  мне не позволяет самолюбие. На базарчик,  так на
базарчик.
     Мы выходим  из  лаборатории,  спускаемся  к  выходу,  минуем  Матвеича,
который  похрапывает в кресле в сладком утреннем сне. Идем по Предславинской
в сторону восходящего за домами солнца.


        2
     Вольное  торжище,  существующее,  вероятно,  со времен  Кия  и  Хорива,
Васильевский базар встречает нас разноголосым шумом. Здесь же людно, пыльно,
злачно. Домохозяйки  со  строгими лицами  снуют  около дощатых  прилавков. В
молочном ряду толкутся работники, наскоро жуют, запивают молоком купленные в
киоске  рядом булки.  Мы  тоже покупаем по булке. Наш приход  вызывает среди
молочниц оживление:
     А ось ряженка, хлопци!
     А ось молочко свиже, жирне, немвгазинне!
     Та  йидить сюды,  вы ж у мене  той раз  купувалы!  Мы здесь  свои люди.
Останавливаем выбор на ряженке, это
     наиболее питательный продукт. С треском кладу на прилавок рубль:
     Три банки и сдачи не надо.
     Оце почин так почин! Дородная  молочница в замызганном фартуке наливает
из  бидончика  три  поллитровые  банки  только  что  не с верхом.  Йижте  на
здоровья, щоб на вас щастя напало.
     Проголодался  не  только я Сашка наворачивает вовсю, откусывает  булку,
запивает большими глотками ряженки, достает пальцами из банки и заправляет в
рот вкусную коричневую пенку. Только Люся смотрит на свою банку с сомнением,
прихлебывает  понемногу  без  удовольствия: такой  завтрак не  для  семейной
женщины.
     Вы их хорошо моете, эти банки?  осведомляется у продавщицы. А то как бы
нас вместо "щастя" не напало что-нибудь другое.
     Та йижте, дамо, не бийтеся, нияка трясця вас не визьме! отвечает  та. У
си ж йидять.
     Ешь-ешь, подтверждаю я. Проверено.
     В  эту  минуту  слышится  нарастающий,  будто   приближающийся  арфовый
перезвон, сопровождаемый скрипичными переливами, и я не сразу соображаю, что
зазвучали жетоны на груди Люси и Сашки. Уж очень эта мелодия неуместна среди
торговых возгласов, куриных воплей и шума машин за забором.
     Внимание! Сашка ставит свою банку на прилавок.
     Я тоже на всякий случай ставлю банку.
     ...и мир стал поворачиваться ребром. Все окрестное то есть не то, чтобы
совсем  все,  а принадлежащие этому варианту  отличия: деревянные прилавки и
навесы,  киоски, утоптанная или замусоренная земля  под ногами, часть людей,
даже ясное  небо над головой  оказались будто  нарисованными  на бесконечной
странице-гиперплоскости в книге бытия.  Страница перевернулась, скрыв это, а
вместо него вывернулось (как с другой стороны листа) иное:
     высокие  арочные своды  завершаются на  высоте десяти метров стеклянным
потолком  с  ромбической решеткой (за ним все-таки розовое  утреннее  небо);
сходящиеся в перспективу бетонные прилавки с  кафельной  облицовкой, шпалеры
продавцов в  белых  халатах за  ними, кипением более изысканно, чем  прежде,
одетых покупателей; спиральные полоски подъемов без ступенек ведут на второй
ярус.
     Много бетона и ни одного куриного вопля.
     Вот это  да! --  восхищенно поворачиваюсь  к Люсе  и Стрижевичу. Другой
метод?!
     Кушай,   кушай,  Сашка  невозмутимо  приканчивает   ряженку,  деньги  ж
уплачены.
     Не  уплачены  ще,  холодно  говорит молочница; она  в  белом, чистом  и
накрахмаленном  халате, от этого выглядит еще дородней и  аристократичней. С
вам два карбованци и десять копиек.
     Да вы что? Я даже поперхнулся. По семьдесят копеек ряженка?!
     Плати, не  жмись. Ты думаешь,  кто оплачивает это храмовое великолепие,
Стриж обводит вокруг рукой, папа римский?
     Я  расплачиваюсь. Мы  направляемся  к  выходу.  Великолепен переход  по
Пятому, их способ, но я все же огорчен. И  тот  рубль пропал. Век  живи, век
учись, освой хоть все  измерения а что  при перемещениях  по  Пятому  вперед
деньги платить не следует, все равно не сообразишь.
     Мы  выходим на Предславинскую. Она сплошь заасфальтирована, многие дома
на ней иные новые, высокие.  Балконы  их вплоть до верхних этажей  обрамляет
тянущийся от земли дикий виноград.


        3
     Нуль-центр, из  которого  явились  Люся и Стриж,  отличался  от  нашего
Нуль-варианта, как  мощное  радиотехническое НИИ  от  уголка  радиолюбителя.
Исследователи  там освоили Пятое  почти  наравне с физическим пространством.
Сегодняшний  маршрут нас троих  был рассчитан  и спланирован, Сашка  и  Люся
держали  в  уме все  места  наибольшей повторяемости моей, в  основном,  им,
естественно надвариантным,  любые  были хороши  и подходящие  для  переброса
моменты.  (Именно поэтому Стриж так  охотно  и пошел на  Васбазарчик, первое
место нашей повторяемости.)
     ...Из патриотизма не могу  не отметить,  что Тюрин,  наш Кадмий Кадмич,
Циолковский Пятого  измерения,  развивал подобную идею: мол и хорошо  бы  не
ждать сидя  на месте, ПСВ, коя  к тому же  неизвестно куда  ведет, а активно
искать места нужных переходов.  Чем большее пространство мы охватим поиском,
тем больше таких точек можно выбирать. Он даже обосновал эту идею расчетами.
Но... и все.  Для реализации ее  требовались  перво-наперво .прогностические
машины такой сложности и быстродействия, каких еще не было в природе. Да что
говорить: один  этот  микроэлектронный звучащий жетон-параллелограмм заменял
Стрижу   и   Люсе   в  n-мерной  ориентации  всю  нашу  пыточную  систему  с
"мигалкой"-эмоциотроном, креслом и электродными тележками.
     "Впрочем,  то,  что  места  и  моменты  переходов для  Люси  и Сашки  и
меня-новичка  повсеместно совпадали, определила  не  только  техника,  но  и
глубинная близость  нас троих. Это я  понял, не расспрашивая их. Я многое  в
этот день понял-вспомнил, не расспрашивая никого и ни о чем.

     Мы  блуждали  по  меняющемуся  пятимерному  городу,  будто  листали его
страницы-варианты.    Под    лирический   перезвон   жетонов    пространство
поворачивалось к нам под новыми гранями: вместо пустыря сквер, вместо оврага
канал с арочными мостами...  Яснели лица  встречных, стройнели,  становились
гармоничней их тела. И все это будто так и надо, можно даже не замедлять шаг
при переходе. Впрочем, после пятого или шестого перезвона мы сели в стоявший
на углу зеленый электромобиль с шашечками: Сашка за руль, мы с Люсей позади.
Машина  со  слабым  жужжанием  помчала  нас   (без  счетчика,  отметил  я  с
облегчением) к Соловецкой горке над рекой; там, я знал, находилась