ая
ему государственных и военных тайн. Судя по Сашке, он был наполнен ими  до
краев. - Какова специфика текущего момента?
     - Что это ты таким языком заговорил? Иронизируешь?
     - Помилуй бог! - Дима поднял руки.
     - Вижу, вижу! Ни стыда  у  вас,  ни  совести...  И  понимания,  между
прочим, с гулькин нос. Вот попрут через кордон - спесь-то с вас посшибают!
Видел, приходят к нам такие вот Чайлд Гарольды.
     - Излечиваете?
     - А ты думал! Так что, - Сашка  покровительственно  хлопнул  Диму  по
плечу, - малюй, не робей, эстет.  Только  знай,  кому  ты  обязан...  Они,
конечно, сволочи, времени не теряют, тоже работают, и дисциплина у них  не
хуже нашей...
     - Да у кого у них-то? - не выдержал Дима.
     Сашка поразмыслил: говорить или нет. И  произнес,  почему-то  понизив
голос:
     - Я на Тихоокеанском. Китай рядом. Остальные, впрочем, тоже, - сказал
он уже громче. - Но мы сейчас очень сильны. Поверь специалисту. Сунься кто
- пожжем, мгновенно пожжем! Безо всяких  там  ядерных.  Ты  б  видел,  как
обыкновенный "град" чистит на берегу!
     - Как? - спросил Дима. Опять ни с того ни с сего начало саднить руку,
он осторожно тронул место, где была сорвана кожа. Сашка снова осекся.
     - Э... хорошо, - неубедительно сказал он. -  Чисто  чистит...  Ты  бы
лучше сам что рассказал.
     - Ну как, - Дима смущенно улыбнулся. - У меня все малоинтересно.  Нос
нарисовал или глаз... вроде все правильно,  а  мертвый  какой-то.  Стоишь,
потеешь... звереешь иногда...
     Сашка непонимающе помотал стриженой головой.
     - Ну работка, - сказал он пренебрежительно. - Глаз мертвый...
     - Треплись-ка ты, - предложил Дима. - У тебя  вопрос  общеинтересный.
Перспективы мирного строительства, да еще из первых рук... Ты уже кто?
     Сашка помедлил, явно опять решая, можно отвечать или нет.
     - Нач БЧ на катере, - затем все-таки сообщил он туманно.
     - Ну вот видишь, уже нач. Значит, доступ к информации...
     - Опять у тебя голос диссидентский, - подозрительно сощурился  Сашка.
- Не пойму, чего смешного - мы тут уродуемся, чтоб такие вот  олухи  могли
носы оживлять. И вы же еще хихикаете!
     - Да не  хихикаю  я!  -  потерял  терпение  Дима.  -  Чего  ты  такой
напуганный?
     - Напуганный... - Сашка неопределенно шевельнул рукой. -  Остохренели
разговорчики все эти...
     - Какие?
     Сашка не ответил.
     - А куда поход-то был? - наивно спросил Дима. Он  хотел,  чтоб  Сашка
опять смог поговорить, гордясь собой и чуточку  хвастаясь,  но  недодумал.
Сашка опять вспылил.
     - Что ты дурацкие вопросы  задаешь,  Дым?!  Может,  тебе  сразу  план
минных заграждений выложить?
     - А разве мины еще применяются? - удивился Дима. - Я думал,  они  уже
устарели, ракеты только...
     Сашка даже остановился. Посмотрел на Диму с бесконечным презрением.
     - Эх ты, тютя, - сказал он потом. - Да какой  же  ты  художник,  если
такую чепуху лепишь?
     Дима смущенно улыбнулся и пожал плечами.
     -  Ну,  какой...  -  достал  блокнот  и  карандаш.  Пристроившись  на
парапете,  он  несколькими  поспешными   штрихами   размашисто   изобразил
ракетоносец под клубящимся небом. Чуть  накренившись,  серый  титан  пахал
буйные валы. Кипящий бурун вполоборота Дима только  наметил.  -  Похож?  -
спросил Дима, чуть стесняясь.
     Сашка снисходительно глянул и, напрягшись, замер. Долго изучал. Потом
медленно поднял глаза.
     - Что? - испугался Дима.
     - Сволочь... - пробормотал Сашка. - Мы эти штуки каждый день видим...
впятером, всемером малюем для стенгазеты, по часу сидим... Ведь ты же даже
не знаешь, что в этой надстройке, мог и так, и  этак  нарисовать...  -  он
почиркал пальцем. Дима всмотрелся, пытаясь  угадать  за  мельканием  ногтя
линии.
     - Так некрасиво, - ответил он нерешительно. - Я ведь на глазок.
     - Красиво, некрасиво... - проворчал Сашка. - Критерий  нашел.  Ты  на
Тихом-то бывал хоть раз? В Охотском выходил?
     - Ясно дело, нет. На какие шиши?
     - Ну, вот. Слушай... Дай мне это.
     - Да бога ради! - обрадовался Дима. - Что, понравилось?
     - Понравилось... - буркнул Сашка с непонятной интонацией и  осторожно
спрятал набросок в карман кителя, перегнув листок пополам.
     - А хочешь, - неожиданно для себя вдруг спросил  Дима,  -  пойдем  ко
мне, я настоящие свои штуки покажу, а? - у него даже голос дрогнул.
     - Не-е, - Сашка поскучнел, отвел глаза. - Ну их, Дим. Как-то  даже...
- он чуть пожал плечами.
     - Нет, я просто так, - поспешно сказал Дима. - А, кстати, что  в  той
надстройке-то? Чего ты удивился?
     Сашка очнулся.
     - Неважно, - голос его приобрел прежнюю напористость. - Знаю  я  вас,
эстетов. Сейчас советский крейсер  рисуешь,  а  завтра  дернул  в  Израиль
понимания искать.
     Дима засмеялся.
     - Сашка! Ну кому я в Израиле нужен!
     - Не скажи, не скажи. Талантливых русских они, если сразу  уничтожить
не смогли, к себе перетягивают. А вы и рады...
     - Ну откуда ты так хорошо эстетов знаешь? - мирно спросил Дима.
     Сашка вдруг широко улыбнулся и сразу стал на какой-то  миг  похож  на
себя прежнего.
     - Ладно, - сказал он, - шучу. Давай-ка тему сменим. Не привык я,  что
друзья из другого департамента, все время дергаюсь.
     - А ты не дергайся. Я же не дергаюсь. Из другого, так  из  другого  -
все равно же друзья.
     - Сладко поешь... Но ведь тебе-то чего дергаться? Нос мертвый...
     Дима засмеялся, и Сашка засмеялся тоже.
     -  Нам  тут,  знаешь,  -  сказал  Сашка,  -  на  политзанятиях  хохму
рассказали. Кто-то там у них из Гэллапа дал всяким почитать кусок из их же
Декларации независимости. Ну,  что  каждый  человек  наделен  всякими  там
правами... Но не говорил, откуда взято, а просил самих догадаться. Так все
ответили,  что  это  из  марксистских  документов,  и  не  согласились!  С
собственной же основополагающей концепцией! Во дожили они, а?
     - Я что-то слышал об этом... Кстати, - оживился Дима, - могу  тут  же
предложить встречный эксперимент. Слушай!
     - Э, э! Надо мной эксперименты...
     - Да это не больно, -  Дима  прищурился,  взглянул  на  дымное  небо,
припоминая. - "Каждый художник, каждый, кто себя  таковым  считает,  имеет
право творить свободно, согласно своему идеалу, независимо  ни  от  чего."
Кто мог такое сказать, как по-твоему? Из очень известных, сразу говорю.
     Сашка нахмурился. Он чувствовал подвох, но  распознать  его  не  мог.
Смысл цитаты был для него однозначным.
     - Чьи... - пробормотал он. - Речи такие, в общем, эстетские. Как  его
- за кордон-то дернул зимой, в газетах много писали...
     - Холодно, - ответил Дима. - Не угадал, - достал блокнот, полистал. -
А вот это? "Жизнь, отраженная  в  произведениях  литературы  и  искусства,
может и должна выглядеть возвышеннее, ярче, концентрированнее, типичнее  и
идеальнее,   а   значит,   и   более    всеобъемлющей,    чем    обыденная
действительность."
     Сашка поджал губы.
     - Ну и что? - спросил он.
     - Чье это? Человек тебе наверняка известный.
     - Да я откуда знаю? Критик... что я их, помнить должен, что  ли?  Мне
своих дел хватает!
     - Да я же, в конце концов, не фамилию требую, - Дима спрятал блокнот.
Игра надоела ему. Встреча не помогла. Напротив. На  какие-то  полчаса  она
отвлекла от боли, но полчаса прошли. Сашка стал далеким-далеким.  Разговор
с ним стал таким же унизительным, как с Нею.
     - Ну, говорю - критик.
     - Ты-то с этим критиком согласен? Или нет?
     Сашка потер щеку.
     - Черт, ну что из-за фразы одной пристал? Бред какой-то... Повтори.
     Дима опять нашел цитату, повторил. Сашка  утвердительно  кивал  почти
после каждого слова.
     - Наш критик, - сказал он, когда  Дима  закончил.  -  Все  верно,  не
подкопаешься. Обыденную действительность я в рот пихал. Во всяком  случае,
я так тебе объясню, - его голос все больше  наливался  уверенностью.  -  В
первой цитате есть слова "имеет право". Значит, что-то диссидентское, хоть
режь меня. А во второй - указание. Сказано: "должна". Значит, что-то наше.
Логично?
     - Более чем, - сказал Дима и захлопнул блокнот с треском. - Так  вот,
слушай, защитник. Вторая - это Мао Цзэ-дун ляпнул, перед самой  культурной
революцией. Чтоб,  значит,  знали,  кого  метелить  за  невозвышенность  и
неидеальность. А первая - Ленин.
     - Не заливай, эстет! - вспылил Сашка. Он был  красен.  -  Не  мог  он
этого! Прозаливаешься!
     - Сам не слышал, - сказал Дима, - но читал.
     - Такой работы в программе нет!
     - Это не работа. Это из Клары Цеткин - "Воспоминания о Ленине".
     Некоторое время шли молча.
     - Убивать надо таких эрудитов, - решил Сашка  наконец.  Дима  покорно
кивнул. - Или к нам,  реакторы  чинить  в  рабочем  положении.  Чтоб  хоть
какая-то польза была.
     Дима опять кивнул. Потом сказал:
     - Я знаю.
     - Ну, кроме шуток, Дымок! Выкопал что-то скабрезное - так  держи  при
себе! Нет, обязательно надо показать: я умный! Вы быдло тупое, а я  -  пуп
земли!
     Дима не ответил. Сашка покосился на него.
     - Да ладно тебе, - примирительно сказал он, - уж и  надулся...  шучу.
Но вот по совести скажи - зачем ты это? Думаешь, умней тех, кто  программу
составлял? Да они эту твою Клару сто раз читали вдоль и поперек!
     - Уверен? - спросил Дима.
     Сашка даже фыркнул от возмущения.
     - Это ж их работа! И раз не включили в список - значит, что-то с  ней
не фонтан. Да мало ли чего эта Клара набрехала?  Может,  она  мемуар  свой
писала в маразме уже и Ленина с каким-нибудь Бухариным перепутала! За руку
ее ловить не захотели, авторитет ее ронять незачем, все ж таки ветеран. Но
и читать не рекомендовали. Логично?  А  ты  только  мозги  себе  и  другим
пудришь попусту!
     Дима не ответил.  Тоска  была  страшная  -  он  даже  шел  с  трудом,
подгибались  колени  от  какого-то  странного  душевного  бессилия.  Сашка
покосился на него опять.
     - Я ж говорю, наркоман! - воскликнул он радостно и снова хлопнул Диму
по плечу. Дима отшатнулся. - Что, доза кончилась -  ширнуться  пора?  Или,
Дым, говори как на духу - эстетка какая-нибудь не дает?
     - Не дает, - сказал Дима.
     - Вот она, любовь-то свободная! Жена всегда даст! Жениться тебе надо,
Дымок...
     - Ну, лады, Сашка, - сказал Дима. - Двигаться мне пора, извини.  Дело
срочное.
     - Ну ни фига себе!  А  я  думал,  мы  заскочим  куда-нибудь,  встречу
отметим... квакнем как следует, я при деньгах...  Я  бы  с  ребятами  тебя
познакомил.
     - Спасибо, не стоит. В другой раз. Счастливого плавания...
     Ведь друзья же, думал  Дима,  бредя  по  набережной  один.  Вместе  в
космонавтов играли...
     Он перекусил на Балтийском вокзале. Еда, как гарь, осела в организме.
Некуда было себя деть. Он достал блокнот,  поводил  карандашом  бесцельно.
Ничего не слепилось. Нащупывая двушку, он зашагал к телефону, сам  еще  не
зная, куда будет звонить. Звонить Ей уже не имело  смысла  -  такси  давно
пришло. И давно ушло.
     Почему-то позвонил Олегу  Шорлемеру,  уже  настоящему  художнику,  не
терпевшему Димину мазню, но разрешавшему застать себя  телефонным  звонком
раз или два в месяц. Олег был старше Димы лет на семь. Он слушал "голоса",
знал точно, кто и как сидел при культе, кто и почему в опале  и  в  фаворе
ныне, с кем опасно откровенничать, какие  резолюции  принял  неделю  назад
подпольный Союз возрождения КПСС, и какие новые действия на будущей неделе
предпримут правозащитники; фамилии Сахарова, Орлова, Григоренко, Богораз и
прочих, которых Дима никак не мог выучить, Олег поминал ежеминутно и давал
понять, хотя никогда не говорил об этом прямо, что коротко знаком  с  ними
всеми. Писал он в абстрактной манере, а в свободное время, чтобы  было  на
что есть, рисовал для демонстраций портреты членов Политбюро.
     Не отвечали долго, но ответили. Олегов голос сказал браво:
     - Шорлемер на проводе!
     - Привет, Олег. Это Дима. Не помешал?
     - А-а, здравствуй, -  голос  сразу  потух  и  стал  усталым.  -  Нет,
конечно, не помешал, что ты, - произнес голос, отчетливо давая понять что,
конечно же, помешал. - Давненько не имел чести тебя  услышать,  душа  моя.
Что поделываешь?
     - Гнию, - ответил Дима. - Давай повстречаемся.
     - Увы-увы, - сказал Олег. -  Я  жду  важного  звонка,  чтобы  тут  же
сорваться по делу. Такие, знаешь ли, проблемы нам подчас подбрасывает  наш
благословенный век...
     - А что такое?
     - Бестактный ты, душа моя.
     - Ой, прости!..
     - По телефону о делах ни слова,  ты  же  знаешь  мой  принцип.  Меня,
знаешь... я думаю, пишут круглые сутки.
     - Понял, понял. Я просто хотел тебе одну штуку показать.
     - Накрасил что-то?
     - Угу.
     - Когда?
     - Да уж почти месяц...
     - И с тех пор - ничего?
     - Да, в общем, ничего... - Дима стеснялся.  Он  чувствовал,  что  его
звонок некстати, но разговор  уже  потек,  и  у  него  не  хватало  умения
решительно выйти из него; ему казалось,  что,  повесив  трубку  сразу,  он
обидит Олега тем, что сразу понял - Олег ему не рад.  Тем  более  у  Олега
явно опять какие-то неприятности.
     - Работать надо больше, душа моя. Каждый день.
     - Вчера вот попробовал. И ты понимаешь, Олег, так загорелся  вроде...
а не получилось.
     - Как называется?
     Дима покраснел.
     - "Афродита"...
     - И не могло получиться. Ты маньяк, что ли?
     - Да нет! - возмутился было Дима  и  сразу  сник,  засомневавшись;  а
может, и правда маньяк? - Просто... хотелось, чтобы  было  очень  красиво.
Очень...
     - Мещанина в  себе  дави,  душа  моя.  Дави  без  жалости.  Какой  ты
художник, когда мыслишь подобными  категориями!  Красиво  очень  -  фу-ты,
ну-ты! Ты что, не ощущаешь ублюдочности собственных слов?
     Дима не нашелся, что ответить.
     - Ты посмотри, что вокруг! - разгорячился Олег. - Посмотри, посмотри!
Вот из той  будки,  откуда  звонишь  -  поводи  вокруг  глазами!  Пародия,
гротеск, издевательство  над  человеческой  природой!  Галич  по  Би-Би-Си
говорил осенью о полном разложении слова в  СССР:  да,  но  ведь  и  образ
разрушен полностью! И цветность! Все серое, все плывет, как в пьяном дыму!
А ты высасываешь из... ну, скажем,  из  пальца,  хотя  на  самом  деле  из
другого места, просто материться не хочу... пошленькие красивости...
     - Да именно потому, что все такое серое, и нужно  что-то...  -  начал
было Дима, но Олег не дал ему говорить.
     - Высасываешь красивости на  потребу  мещанам.  Лука-утешитель.  Надо
показывать: вот в каком дерьме вы живете. В дерьме! В дерьме! Сорок раз  в
дерьме! И небо над вами - дерьмо, и гениталии ваши - в дерьме, и отношения
ваши друг с другом - это отношения задницы  и  унитаза,  и  все  сложности
жизни  для  вас  -  кто  на  кого  первым  успеет  сесть.  "Афродита"!   -
издевательски передразнил он. - Слышать не хочу! Пока не поймешь  этого  -
не появляйся!
     - Да я понял! - отчаянно закричал  Дима.  Каждое  слово  Олега  будто
раскаленной, туго натянутой проволокой расхлестывало ему сердце.  Проволок
было уже десятки, а сердце такое маленькое... - Я и  хотел  тебе  показать
совсем другую работу, как раз об этом, я ее пока "Пляж" назвал, но...
     - О, майн либер хэндз хох, - устало сказал  Олег.  -  Опять  девки  в
купальниках? Или уже без? Вокруг такое творится - а у тебя одно на  уме...
Тебе надо поспать с красивой девушкой, Степной  Волк,  -  процитировал  он
Гессе, чуть польстив Диме, потому что уподобил его Степному Волку, но в то
же время презрительно. - Знаешь, Дымок, у меня мрачное предчувствие. Когда
ты наконец потеряешь девственность, ты вообще перестанешь писать. Окажется
- не о чем. Помяни мое  слово.  Окажется,  что  гораздо  проще  стаскивать
лифчики в натуре, чем мараться с красками.
     - Олег, да я же совсем не об этом!
     - Ладно. Мое дело сказать, твое - на ус мотать. А теперь, душа моя, я
тебя погоню. Я же говорил - я звонка жду. Пока.
     - Пока...
     Олег  повесил  трубку,  и  телефон  действительно  почти  тотчас   же
прозвонил.
     - Шорлемер на проводе! - браво сказал Олег.
     - Двести пятьдесят, -  не  здороваясь,  сообщил  ему  мягкий  мужской
голос.
     - Это грабеж, - после паузы сказал  Олег,  чуть  осипнув.  Провел  по
намокшему лбу ладонью. - Она стоит не менее восьмисот.
     - Двести пятьдесят, - с мягкой настойчивостью повторили там.
     -  Эту  икону   я   сам   вывез   из   Олонецкой   губернии   весной.
Старообрядческий канон соблю...
     - Двести пятьдесят, - прозвучало снова, с  такой  интонацией,  словно
невидимый собеседник втолковывал  некую  очевидную  истину  непонятливому,
упрямому ребенку.
     Олег молчал.
     - Олежек, - ласково сказали в трубке. - Вы же сами нарисовали ее. Мой
эксперт установил это достоверно. Но я не обижаюсь и не ловлю вас за руку.
Более того, я беру ее, поскольку после нашей обработки действительно смогу
продать ее как подлинник. Но это сделаю я. Ваша доля - двести пятьдесят.
     Олег опять провел ладонью  по  лбу.  Воровато  покосился  на  лежащую
брюнетку. Та, зачем-то прикрыв живот углом одеяла, заложив  одну  руку  за
голову, медленно курила, бездумно глядя в потолок. Нет, не слышит.
     - Хорош-шо, - сказал Олег.
     - Вот и хорошо, что хорошо.  Сегодня  в  восемнадцать,  -  сказали  в
трубке, шутливо так, будто речь шла о назначении любовного свидания, -  на
нашей скамейке.
     Олег повесил трубку и старательно улыбнулся в сторону брюнетки.
     - Втюхал за шестьсот, - громко сказал он.
     - Продешевил, - равнодушно сказала брюнетка, даже не повернув головы.
Плавным, точеным движением поднесла сигарету к губам и затянулась. Маникюр
был цвета крови.
     Дима всего этого, конечно, не видел и не слышал. Откинувшись спиной и
затылком на стекле, он некоторое  время  стоял  в  кабине.  С  грохотом  и
рычанием прокатил мимо, вываливая под себя черное облако дизельного  дыма,
мощный грузовик с длинным прицепом, полным тонких бурых труб. Дверь кабины
тоненько задребезжала.
     - О господи, - вслух сказал Дима. - Теперь-то куда?
     Потом позвонил сова.
     Ответили быстро.
     - Вика? -  спросил  Дима,  стараясь  говорить  как  можно  веселее  и
приветливее.
     - Да... Кто это?
     -  Уже  забыла?  -  проговорил  он   с   омерзительной   ему   самому
кокетливо-светской интонацией. - Короткая память у красивых девушек... Это
Степной Волк, - сказал он и сам засмеялся. - Да не пугайся ты, просто меня
один друг так называет... Дима это, вчерашний.
     Она мгновение молчала, и он подумал было,  что  телефон  сломался.  В
трубке шуршало и хрустело.
     - Ой, это вы! - с радостным изумлением защебетала  она,  и  он  вдруг
подумал, что, наверное, она притворяется сейчас так же, как он сам. - А  я
никак не думала, что вы позвоните уже сегодня!  Потому  и  не  узнала  вас
сразу, а так я вас, конечно,  очень  помню,  как  мы  замечательно  ехали!
Книжка ваша такая толстая, неужели вы уже прочитали?
     - Конечно. Ну, я нарочно поторопился. Хотел поскорее тебе вручить.
     - Правда? - растроганно сказала  она,  и  опять  ему  почувствовалось
лицемерие. - Спасибо! Теперь нам надо встретиться, да?
     - Если хочешь.
     - Хочу! Как же нам это сделать? Может быть, вы  подъедете  ко  мне  в
гости?
     - А на нейтральной территории не хочешь?
     - Нет, давайте лучше в гости. К маме знаменитые люди всегда  ходят  в
гости. А ведь вы тоже художник. Я хочу, чтобы и ко мне пришли в гости.
     - Понял. Говори, куда.
     Она стала рассказывать - подробнейшим образом, все  повторяя  по  три
раза, будто очень  боялась,  что  он  не  найдет.  Метро  Петроградская...
троллейбус... третий этаж, налево...
     - Значит, жду вас в три. Знаете, а я попробую как-нибудь маму из дому
выдвинуть, - застенчиво пообещала она. - Правда ведь, вдвоем будет лучше?
     - Ясно дело, - согласился Дима и повесил трубку.
     Чем ближе Дима подъезжал,